Роальд Даль - Полеты в одиночку
Пролежал я в госпитале пять месяцев, и в феврале 1941 года меня наконец выписали. Мне дали четыре недели на поправку, которые я провел в Александрии, где жил среди сплошной роскоши в величественном доме обаятельной и очень состоятельной английской семьи по фамилии Пил. Дороти Пил регулярно посещала Англо-Швейцарский госпиталь и, когда узнала, что меня скоро выпишут, предложила пожить у них. Я согласился, и мне очень повезло — я оказался в роскошном доме среди милых людей, чтобы собраться с силами перед следующим раундом.
После четырех недель у Пилов я явился на медкомиссию ВВС в Каире, и в тот великий день меня еще раз признали годным для службы в авиации.
Но где же теперь моя эскадрилья?
Как оказалось, восьмидесятая эскадрилья больше не стояла в Западной пустыне. Ее перевели через море в Грецию, где она несколько недель доблестно сражалась против итальянских оккупантов. Но теперь к итальянцам в Греции присоединились германские войска, которые быстро подминали под себя маленькую страну. Всем было ясно, что крошечные символические британские экспедиционные войска да горстка самолетов в Греции не смогут долго противостоять мощной немецкой армии.
Куда меня направят? — спрашивал я.
В Грецию, разумеется, ответили мне. Мне сообщили, что 80-я больше не летает на «Гладиаторах». Теперь они оснащены самолетами «Марк-1-Харрикейн». Я должен был очень быстро научиться летать на «Харрикейне», отправиться на нем в Грецию и присоединиться к своей эскадрилье.
Эту новость я узнал в Исмаилии, крупном аэродроме Королевских ВВС на Суэцком канале. Капитан авиации показал мне на «Харрикейн», стоявший на бетонированной площадке, и сказал:
— У вас пара дней, чтобы освоить его, а потом — в Грецию.
— В Грецию — на нем? — уточнил я.
— Разумеется.
— Где я заправляюсь?
— Нигде, — сказал он, — Полетите без промежуточных посадок.
— Сколько длится полет?
— Часа четыре с половиной.
Даже я знал, что «Харрикейн» может пролететь без дозаправки только полтора часа, и сказал об этом капитану.
— Не беспокойтесь, — успокоил меня он. — Мы подвесим дополнительные топливные баки под крыльями.
— А они работают?
— Иногда, — ухмыльнулся он. — Нажмете на маленькую кнопочку, и, если вам повезет, насос перекачает топливо из баков под крыльями в главный бак.
— Что если насос не работает?
— Выскочите из самолета на парашюте и искупаетесь в Средиземном море, — сказал он.
— Ну нет, — сказал я. — Давайте серьезно. Кто меня подберет?
— Никто, — сказал он. — Вам придется рискнуть.
Вот как разбрасываются людьми и машинами, сказал я себе. У меня вообще не было никакого опыта боевых вылетов. Никогда я не бывал даже в боевой эскадрилье. А теперь они хотят, чтобы я залез в самолет, на котором не летал прежде, и полетел на нем в Грецию воевать против хорошо обученных германских и итальянских воздушных сил, имеющих численное превосходство над нами в соотношении сто к одному.
Я окаменел, впервые пристегнувшись к сиденью в кабине «Харрикейна». Это был первый моноплан, на котором я когда-либо летал. И, безусловно, первый современный самолет, на котором я когда-либо летал.
Он многократно превосходил мощностью, скоростью и маневренностью все виденное мной прежде. Никогда прежде мне не приходилось летать на самолете с убирающимися шасси. Никогда прежде не летал я на самолете с откидными подкрылками, которыми можно было сбрасывать скорость при посадке. Не было у меня и летного опыта на самолете, у которого можно было менять скорость вращения пропеллера, или на самолете, оснащенном восемью пулеметами на крыльях. Никогда я не летал ни на чем подобном. Каким-то образом мне удалось оторвать машину от земли и посадить обратно, не разбив ее при этом, но мне казалось, будто я скачу на дикой необъезженной лошади.
Я только начал осваиваться с ручками и рычажками и запоминать, где что находится и что для чего предназначено, как предоставленные мне двое суток кончились, и мне было приказано вылетать в Грецию.
Исмаилия
12 апреля 1941 года
Дорогая мама!
Пышу на скорую руку. Хочу сообщить, что полечу через море к своей эскадрилье. Я уже послал тебе телеграмму с адресом, куда отправлять письма. Может быть, от меня довольно долго не будет вестей, так что ты не волнуйся…
Гораздо больше прыжка в Средиземное море меня беспокоила мысль о том, что мне придется провести четыре с половиной часа, скорчившись в тесной металлической кабинке. Во мне было метр девяносто восемь сантиметров, и, когда я влезал в кабину «Харрикейна», приходилось принимать позу младенца в утробе матери, поджимая колени к подбородку. Короткий полет еще как-то можно было вытерпеть, но четыре с половиной часа над морем по пути из Египта в Грецию — это уже другое дело. Я не был уверен, что у меня получится.
Я взлетел на следующий день с продуваемого ветрами и присыпанного песком аэродрома Абу-Сувейр и через пару часов оказался над Критом. Ноги свело судорогой. Топливо в главном резервуаре было почти на исходе, и я нажал кнопочку, чтобы перекачать его из дополнительных баков. Насос работал. Главный бак наполнялся, и я летел дальше.
После четырех часов и сорока минут в воздухе я приземлился, наконец, на Элевсинском аэродроме, под Афинами, но к этому времени ноги так свело судорогой, что из кабины меня вытаскивали двое сильных мужчин.
Но я наконец-то добрался до своей эскадрильи.
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ПРОТИВНИКОМ
Итак, я в Греции. Как она непохожа на жаркий и песчаный Египет, оставленный мной каких-то пять часов назад. Здесь была весна, молочно-голубое небо и ласкающе теплый воздух. Нежный ветерок дул с моря за Пиреем, а когда я обернулся и посмотрел в сторону материка, то увидал всего лишь в трех-четырех километрах кряж мощных крутых гор, голых, как обглоданная кость. Аэродром, на который я приземлился, представлял собой не более чем поросшее травой поле, и повсюду цвели миллионы синих, желтых, красных полевых цветов.
Два авиатехника, которые помогали мне выбраться из кабины «Харрикейна», отнеслись ко мне с большим сочувствием. Прислонившись к крылу самолета, я ждал, пока судорога отпустит ноги.
— Здорово тебя схватило, да? — сказал один из техников.
— Есть немного, — ответил я.
— С таким ростом нельзя летать на истребителях, — сказал он. — Тебе нужен здоровенный бомбардировщик, там ты хоть ноги вытянуть сможешь.
— Да, — согласился я. — Это точно.
Этот техник был капралом. Он достал мой парашют из кабины и положил на землю радом со мной.
— Я одного не могу понять, — продолжал он. — Ты доставляешь новенький самолет, отличный новенький самолет, только что сошедший с конвейера, летишь на нем из проклятого Египта в эту богом забытую дыру, и что дальше?
— Что? — спросил я.
— Он же сошел с конвейера не в Египте! — выкрикнул он. — Его доставили туда из самой Англии, вот откуда! Он прилетел из Англии в Египет, а потом через Средиземное море сюда, в эту треклятую страну, и все ради чего? Что с ним будет потом?
— И что с ним будет потом? — опешил я.
Эта внезапная вспышка немного обескуражила меня.
— Я тебе скажу, что с ним будет, — все сильнее заводился капрал. — Трах-бах-та-ра-рах! И сгорел твой подбитый самолетик! Взорвался в воздухе! Вот прямо сейчас налетят «Сто девятые» и устроят нам весёлую жизнь! Здесь этот самолет не протянет и недели!
— Не говорите так, — сказал я ему.
— Я должен это сказать, потому что это правда.
— Но откуда такие мрачные пророчества? — спросил я его. — Кто нам это устроит?
— Фрицы, конечно! — закричал он. — Ползут сюда, как муравьи. Фрицев туг видимо-невидимо! У них тысяча самолетов за теми горами, а у нас что?!
— Ну ладно. А что у нас? — заинтересовался я.
— Смешно сказать, — усмехнулся капрал.
— И все-таки, — настаивал я.
— У нас есть только то, что ты видишь на этом чертовом поле! — сказал он. — Четырнадцать «Харрикейнов»! Нет, не четырнадцать! Теперь пятнадцать, вместе с твоим!
Я не мог ему поверить. Нет, не может быть, чтобы во всей Греции осталось всего пятнадцать «Харрикейнов».
— Ты в этом уверен? — спросил я его в ужасе.
— Думаешь, я вру? — Он повернулся ко второму технику, — Сделай милость, скажи ему, вру я или правду говорю.
— Истинную правду, — подтвердил тот.
— А как насчет бомбардировщиков? — спросил я.
— Четыре стареньких «Бленхейма», — ответил капрал, — и все. Четыре «Бленхейма» и пятнадцать «Харрикейнов» — вот и вся славная королевская авиация на всю Грецию!
— Боже милостивый, — ужаснулся я.
— Еще неделька, — продолжал он, — и всех нас спихнут в море, и плыви себе до дому!
