Сельма Лагерлёф - Предание о старом поместье
Похоже, это и вправду было так. Далекарлиец сразу же стал рассказывать жениху Карин, что он сидит здесь в ожидании девушки по имени Кладбищенская Лилия. Она придет и будет играть для него. Она умеет играть так, что солнце пускается в пляс, а звезды начинают водить хороводы.
И тогда жених Карин Ландберг сказал ему, что та, которую он ждет, стоит вон там, у церкви. Если он привстанет, то сможет увидеть ее отсюда. Она, верно, рада будет повстречаться с ним.
Ингрид и пасторша, которые собирались сесть в повозку, вдруг увидели на дороге рослого далекарлийца, спешившего к ним. Он шел быстрым шагом, не обращая внимания на лошадей, которым нужно было кланяться, и возбужденно махал девушке рукой.
При виде его Ингрид застыла на месте. Она не могла бы сказать, какое чувство в ней возобладало — радость от встречи с ним или отчаянье от мысли, что он вновь потерял разум. Она попросту позабыла обо всем на свете.
Ее глаза-звезды засияли. В этот миг она, должно быть, не видела жалкого, больного безумца. Она лишь ощутила близость тонкой, благородной души, по которой так отчаянно истосковалась.
Вокруг было полно народу, и все смотрели на нее, не в силах отвести глаз от ее лица. Она не двинулась ему навстречу. Она лишь стояла, замерев, и ждала его. Но те, кто видел ее сияющее от счастья лицо, могли бы подумать, что навстречу ей идет прекрасный принц, а не этот жалкий дурачок.
Все утверждали потом, что им показалось, будто между ее и его душой протянута невидимая связующая нить, тайная нить, спрятанная столь глубоко в подсознании, что человеческому разуму не дано ее постичь.
Но когда Хеде находился уже в двух-трех шагах от Ингрид, ее приемная мать быстро обхватила девушку руками, подняла и посадила в повозку. Она не хотела, чтобы эти двое встретились здесь, у церкви, в присутствии стольких людей.
Как только они очутились в повозке, кучер стегнул лошадей, и они, рванув с места, понеслись во весь опор.
Вслед им раздались ужасные, дикие вопли. Пасторша возблагодарила Бога, что ей удалось увезти девушку.
В конце дня в пасторскую усадьбу пришел крестьянин, чтобы поговорить с пастором насчет этого сумасшедшего далекарлийца. Он сделался до того буен, что его пришлось связать. А теперь они не знают, как с ним поступить? Может, господин пастор что-нибудь присоветует?
Пастор не видел иного выхода, как отвезти его домой. Он сказал крестьянину, кто таков этот человек и где он живет.
Вечером он рассказал обо всем Ингрид. Лучше всего было ей знать правду, чтобы она наконец образумилась. Но когда наступила ночь, Ингрид поняла, что у нее больше нет времени дожидаться весны. И она, бедняжка, решилась идти в поместье проезжим трактом, хотя и знала, что путь этот вдвое длиннее лесной дороги.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Был второй день Пасхи. Ингрид шла проезжим трактом. Местность была открытая, не затененная высокими горами. Лишь кое-где между пашнями, а подчас и посреди них попадались низкие горушки и небольшие пригорки, поросшие березняком. Цвели рябина и черемуха, бледно-зеленые липкие листочки появились на осинах, придорожные канавы заполнились прозрачной, бурлящей водой, а на дне их блестели отмытые после зимы камешки.
Ингрид шла, сокрушаясь о нем, вновь впавшем в безумие, и думая о том, сможет ли она чем-нибудь ему помочь и не напрасно ли она сбежала из дома.
Она проголодалась и устала, башмаки начали разваливаться. Не лучше ли будет вернуться, думала она. Ей нипочем не добраться до цели.
И чем дальше она шла, тем больше падала духом. Она не могла не думать о том, что теперь, когда он окончательно потерял рассудок, ее появление навряд ли что-нибудь изменит. Слишком поздно, и нет никакой надежды на то, что она сможет ему помочь. Но как только она решала повернуть назад, около ее щеки возникало лицо Хеде, такое, каким она столь часто видела его прежде. И в ней вновь пробуждалась надежда, ей казалось, что он зовет ее, и она чувствовала непоколебимую уверенность в том, что сможет его исцелить.
Когда Ингрид, чуточку приободрившись, подняла голову, то увидела, что по дороге к ней приближается странная компания. Впереди выступала низкорослая лошадка, тащившая небольшую повозку, на которой восседала дородная дама, а рядом с повозкой шел худой, изможденный человек с длинными усами.
Здесь, в сельской местности, где люди мало что понимали в искусстве, господин и госпожа Блумгрен прилагали много усилий к тому, чтобы не выделяться среди простых обывателей. Поклажа их небольшой повозки была тщательно упакована. Никто не должен был знать, что она состоит лишь из ракетниц для фейерверка, реквизита для фокусов и кукол-марионеток.
Никто не мог бы догадаться, что толстая старуха, сидящая на вещах и напоминающая состоятельную бюргершу, была когда-то мисс Виолой, летавшей под куполом цирка, а человек, шагающий рядом с повозкой и смахивающий на отставного солдата, — тот самый господин Блумгрен, который способен был вдруг посреди дороги скрасить однообразие путешествия головокружительным сальто-мортале или заговорить утробным голосом чревовещателя с певшими на придорожных деревьях дроздами и чижами, доводя их этим до умопомрачения.
Крошечная лошадка когда-то ходила по кругу, таща карусель, и потому не желала двигаться без музыки. Из-за этого госпоже Блумгрен, восседавшей на самом верху повозки, все время приходилось играть на кларнете. Но как только кто-нибудь показывался на дороге, она торопливо прятала инструмент в карман, чтобы никто не мог догадаться, что они всего лишь бродячие комедианты, к которым сельские жители относятся весьма пренебрежительно. По этой причине они двигались довольно медленно, но ведь и спешить-то им, по сути дела, было некуда.
Слепой скрипач должен был идти чуть поодаль от них, чтобы никто не подумал, что он имеет к ним какое-то отношение. Поводырем у слепца была маленькая собачка. Ему не позволено было взять в поводыри ребенка. Это постоянно напоминало бы господину и госпоже Блумгрен о девочке по имени Ингрид, а это было бы слишком мучительно.
И вот теперь все они странствовали в сельской местности по причине весны. Как ни велики были их заработки в городах, в это время года господина и госпожу Блумгрен неудержимо тянуло на деревенский простор.
Они ведь были люди искусства.
Они не узнали Ингрид, и она сперва прошла мимо них, не поздоровавшись, так как спешила и опасалась, что они ее задержат. Но потом она подумала, что это отвратительно и бессердечно с ее стороны, и вернулась назад.
Если бы Ингрид в ее теперешнем состоянии способна была испытывать радость, она наверняка ощутила бы ее, увидев, как обрадовались встрече с нею старые артисты.
Начался долгий бессвязный разговор, перескакивавший с пятого на десятое, прерываемый восклицаниями. Маленькая лошадка то и дело поворачивала назад голову, чтобы посмотреть, не развалилась ли на куски карусель.
Как ни странно, но больше других говорила Ингрид. Старики сразу же заметили ее заплаканное лицо, и это так огорчило их, что Ингрид была вынуждена поведать им о превратностях своей судьбы.
Впрочем, рассказ принес облегчение и самой Ингрид, потому что старики по-особому, на свой лад, воспринимали все, что она им говорила. Они зааплодировали, когда она рассказала о том, как ей удалось выбраться из могилы и как она напугала пасторшу.
Они гладили ее по лицу и хвалили за то, что она сбежала из пасторской усадьбы. Для них не существовало вещей мрачных и печальных, все казалось им обнадеживающим и легко преодолимым.
Они мерили действительность своей особой меркой, и потому были неуязвимы для ее тягот. Все услышанное они воспринимали сквозь призму пьес и пантомим для марионеток. В пьесы для кукольного театра тоже подбавляют обычно немного трагических событий, но это делается лишь для усиления эффекта. В финале все, конечно, кончается хорошо. Финал непременно должен быть счастливым.
В этом преувеличенном оптимизме было нечто заразительное. Ингрид понимала, что старые артисты не способны постичь всю глубину ее несчастья, но их утешения все равно вселяли надежду. Впрочем, они на самом деле помогли девушке. Они рассказали, что недавно обедали на постоялом дворе в Тросокере, и когда уже вставали из-за стола, два крестьянина привезли туда какого-то сумасшедшего. Госпожа Блумгрен не может видеть сумасшедших, она пожелала немедленно уехать оттуда, и господин Блумгрен исполнил ее желание.
— А что, если это твой сумасшедший? — сказали они Ингрид.
Выслушав их, Ингрид ответила, что скорее всего это так и есть, и хотела уже оставить их и тронуться в путь. Но тут господин Блумгрен, выражаясь, по своему обыкновению, весьма высокопарно, спросил свою супругу, не странствуют ли они исключительно по причине весны и не все ли им равно, куда ехать; а старая госпожа Блумгрен, в свою очередь, не менее патетически спросила его, уж не думает ли он, что она способна бросить на произвол судьбы их любимицу Ингрид сейчас, когда та еще не достигла счастливого финала!
