Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость
И тут, в деревне, Матье вновь столкнулся с теми же, что у Бошенов и Моранжей, рассуждениями в пользу ограничения роста семьи: у одних страх перед разделом наследства, у других стремление подняться на более высокую социальную ступень, жажда легкой городской жизни, ненависть к земле. Если земля обанкротилась, к чему зря надрываться, заранее зная, что она тебя все равно не обогатит? Матье захотелось поделиться своими мыслями с женой, но он коротко произнес:
— Зря он жалуется, у него ведь две коровы, лошадь, а в страдную пору ему есть кого позвать на помощь. Вот у нас, к примеру, нынче утром было всего тридцать су. И у нас нет ни мельницы, ни даже клочка земли… По-моему, его мельница просто прелесть, каждый раз проходя по этому самому мосту, я завидую ему.
Будь я мельником, а ты мельничихой — зажили бы мы с тобой припеваючи!
Оба рассмеялись. Они посидели еще немного молча, глядя на темневшую невдалеке мельницу, приютившуюся на берегу Иезы. Маленькая речушка, заросшая тростником и кувшинками, с каким-то необыкновенным спокойствием бежала меж берегов, обрамленных тополями и ивами, и вода ее чуть слышно шелестела, отсвечивая муаровой рябью. Укрытая дубовой рощицей мельница, вся чуть ли не до колеса увитая плющом, диким виноградом и жимолостью, выглядела удивительно романтично. В этот ночной час, когда все живое уснуло, потушив огни, она дышала каким-то особым мечтательным и кротким очарованием.
— Послушай-ка, — сказал вдруг Матье, понизив голос, — там под ивами, у воды, кто-то есть. Я слышу шорох.
— Ну конечно, — весело отозвалась Марианна, — это, наверное, молодожены, поселившиеся недели две назад вон в том маленьком домике, на берегу. Ты ведь знаком с госпожой Анжелен, подругой Констанс по пансиону.
Чета Анжелен, поселившаяся с ними по соседству, очень заинтересовала Фроманов: жена была одного возраста с Марианной, высокая, с прекрасными темными волосами и дивными глазами, вечно светившимися радостью; муж — ровесник Матье — красивый мужчина с пышными усами, без ума влюбленный в свою жену, жизнерадостный, бравый, как мушкетер. Они страстно полюбили друг друга с первого взгляда и поженились, имея небольшой капитал, дававший им ренту около десяти тысяч франков, которые он, искусный рисовальщик вееров, мог бы удвоить, если бы не ленивая истома, пришедшая вместе с сумасшедшей любовью к своей подруге. И вот они укрылись весной в пустыне Жанвиля, чтобы здесь, на лоне природы, никто не мешал им любить друг друга со всем пылом и страстью. Днем их можно было встретить только на уединенных лесных тропинках или в поисках укромных уголков в густой траве, под сенью деревьев. Ночью они прогуливались по полям, вдоль живых изгородей или по заросшему берегу Иезы, счастливые тем, что могут забыться в этот поздний час у лепечущей воды, в густой тени ив.
— Вот и еще одна женщина, не желающая иметь детей, — сказала Марианна. — Она призналась мне в этом как-то на днях, говорит, что твердо решила не рожать до тридцати лет; ей хочется вдосталь насладиться жизнью со своим мужем, не отягощая себя сразу же материнскими заботами, которые отнимают все время. Муж вполне разделяет ее мысли, и мне кажется, он боится, как бы она не подурнела и как бы не перестала услаждать его, пока будет носить и кормить ребенка. Вот они и целуются повсюду с утра до ночи, устраиваются так, чтобы не знать ничего, кроме удовольствия… А в тридцать лет они хотят родить прекрасного, как ясный день, мальчика.
Матье, снова став серьезным, не промолвил в ответ ни слова, а Марианна тихо добавила:
— Если только им это удастся…
Он продолжал размышлять. Кто знает, в чем мудрость? Разве не восхитительна любовь ради любви, живущая лишь самой собой среди этих неоглядных просторов! Вдруг он вспомнил обет, который дал себе в Париже, — не иметь больше детей.
— Ну что же, — пробормотал Матье, — каждый живет как знает… Мы стесняем их, пойдем спать.
Они медленно побрели по узенькой тропинке, которая вела в Шантебле. Впереди, как огонек отдаленного маяка, светилась поставленная у окна их домика лампа, разливавшая тихий одинокий свет среди густого мрака лесов. Поддавшись величественному молчанию ночи, супруги уже не разговаривали, приближаясь к тихому убежищу, где спали их дети.
Когда они вошли в дом, Матье запер за собой дверь; оба они двигались потихоньку, стараясь не шуметь. В первом этаже, направо от коридора, находилась гостиная и столовая, а налево кухня и кладовка. Во втором этаже было четыре комнаты. Скромная мебель Фроманов, привезенная из Парижа, не могла заполнить обширного помещения. Но Фроманы не были честолюбивы, все это их только смешило. Они позволили себе единственную роскошь — повесили занавески из дешевенького кумача, и эти ярко-красные пятна придавали, по мнению хозяев, особенно нарядный вид их апартаментам.
— Зоя, наверное, тоже уснула, — сказала Марианна, не слыша ни шороха, ни дыхания.
Так оно и было: крестьянка, усевшаяся с вязаньем в хозяйской спальне, чтобы свет не разбудил детей, спавших в соседней комнате, уснула глубоким сном, уронив голову на свою работу. А из широко открытой детской тоже раздавалось мерное сонное дыхание.
Пришлось тихонько разбудить совсем ошалевшую от сна Зою, прервать поток ее извинений и отправить спать, умоляя не слишком шуметь. Матье взял лампу и вошел в детскую, чтобы полюбоваться детьми и потихоньку их расцеловать. Они почти никогда не просыпались ночью. Отец поставил лампу на камин, чтобы лучше видеть кроватки детей. Марианна тоже присоединилась к мужу. На кровати у стены, обнявшись, спали близнецы, крепкие шестилетние мальчуганы, Блез и Дени, которые никогда не разлучались. У противоположной стены стояла кроватка Амбруаза, четырехлетнего херувима редкостной красоты. Тут же находилась и колыбелька недавно отнятой от груди полуторагодовалой Розы; крошка разметалась во сне и спала почти голенькая. Мать поторопилась натянуть на ребенка одеяльце, так как своевольная малютка сбросила его в сторону. А отец, в свою очередь, уложил поудобнее Амбруаза, соскользнувшего во сне с подушки. И мать и отец двигались еле слышно, то и дело склоняясь над нежными личиками спящих детей, желая убедиться, что ничто не тревожит их ангельский сон. Поцеловав всех по очереди, родители насторожились, им показалось, что Блез и Дени ворочаются. Наконец Марианна взяла лампу, муж двинулся за ней следом, и они на цыпочках вышли из комнаты.
Поставив лампу на стол в своей спальне, но не закрыв дверь в детскую, Марианна сказала мужу:
— Мне не хотелось понапрасну огорчать тебя, поэтому я ничего не сказала. Роза, по-моему, немножко прихворнула, я ужасно беспокоилась, но к вечеру все уже прошло.
Заметив, что Матье встревожился и даже побледнел, она продолжала:
— Да нет, ничего страшного. Иначе разве я ушла бы из дому? Ведь с малышами никогда не бываешь спокойна… Ложись скорее, уже за полночь.
Она не спеша начала раздеваться при открытом окне, зная, что, кроме звезд, в него некому заглянуть. Сняв платье, нижнюю юбку, корсет, она остановилась перед зеркалом, чтобы причесаться на ночь, и, распустив длинные волосы, доходившие до колен, заплела косу.
Матье, казалось, не слышал ее слов. Он не стал раздеваться, а уселся к столу, на котором стояла лампа. Достав из кармана пятнадцать луидоров — все его месячное жалованье, он выложил деньги на стол. И сказал с горькой усмешкой:
— Как видишь, всего-навсего пятнадцать, они не успели размножиться по дороге… Спрячь деньги! Завтра расплатимся с долгами.
Эти слова навели его на какую-то мысль. Он взял карандаш и принялся вписывать ряды цифр в свою записную книжку.
— Итак, двенадцать франков за яйца и молоко Лепайерам. А мяснику сколько ты должна?
Присев рядом с мужем, Марианна снимала чулки.
— Мяснику надо отдать двадцать франков — запиши.
— А бакалейщику, булочнику?
— Точно не помню, франков тридцать примерно. Других долгов нет.
Он подсчитал.
— Всего мы задолжали шестьдесят два франка. Вычтем их из трехсот — остается двести тридцать восемь франков, почти по восьми франков на день… Н-да, богачи, нечего сказать, хорошенький нам предстоит месяц, — ведь у нас четверо детей на руках и, не дай бог, еще Роза расхворается!
Оставшись в одной рубашке, Марианна поднялась, встала прелестными босыми ножками прямо на паркет и, раскинув руки очаровательным, манящим жестом, посмотрела на мужа, сияя торжествующей красотой плодовитой, здоровой женщины. Его непривычные речи удивили ее, но она приняла их со своим обычным веселым доверием.
— Что с тобой сегодня, друг мой? Сидишь хмурый, что-то подсчитываешь, и это ты, дожидающийся каждого следующего дня, как чуда, с уверенностью, что, если хочешь быть счастливым, достаточно любить жизнь. И тебе отлично известно, что я, безусловно, самая богатая и самая счастливая женщина на свете… Ложись скорее, богатство притаилось за дверью и не войдет, пока ты не задуешь лампу.
