Брайан Глэнвилл - Вратари — не такие как все
С нами ехали два репортера: Берг Грей из «Дейли ньюс» и Лью Прентис из «Курьера», который когда-то сам немного покрывал. Оба они казались хорошими парнями, ко мне относились здорово, задавали много вопросов, хотя не так много, как Дуг Грин. Артур Прескотт сказал: «Пусть платят тебе, Ронни. Десятку за раз». Но Берт Грей, парень довольно остроумный, отпарировал эту реплику с бесстрастным лицом: «Ладно, Ронни, мы тебя вместо этого похвалим в репортаже».
Когда я пришел домой, мой старик плясал от радости. Он послал телеграмму прямо на стадион, а еще одна пришла от Майка: «Поздравляю с первой из многих» — мир было очень приятно. Старик говорил: «Это великий матч, его завтра покажут по ящику!», Было довольно странно сидеть в воскресенье после ленча и смотреть на самого себя. Некоторые моменты они прокручивали в замедленном повторе, а комментатор говорил, что это один из лучших вратарских дебютов на его памяти. Должен сказать, что все это действительно выглядело неплохо, особенно первый эпизод, когда бил Тошак. А когда они показывали второй тайм, и все шло к тому моменту, где я бросился под мяч вслепую, у меня внутри все сжалось, я заново переживал все это. И, между прочим, не зря, потому что мяч отскочил от меня прямо к их игроку, но Рэй Макгроу рванулся к нему и успел подставить ногу, а Джеки Нокс уже выбил на угловой.
Майк пришел утром, чтобы поздравить меня — вел рядом свой старый велик, и конечно же, на нем были эти его прищепки. Он пожал мне руку и сказал:
— Ронни, я очень, очень горжусь тобой, — он улыбался во весь рот, — я прочел все репортажи, и, судя по всему, ты был великолепен. Я ведь говорил тебе, правда? Помнишь, когда ты еще был маленьким? Помнишь, как ты боялся, что у тебя ничего не выйдет? Ну, вы-то помните, мистер Блейк?
— Да, — сказал старик: он никогда толком не знал, как вести себя с Майком.
— Ну, — продолжал Майк, — вот это и свершилось. Ворота должны быть твоими, Ронни. На долгие годы.
— Надеюсь, — сказал я.
— Конечно, тебе надо надеяться! А что сказал Чарли?
— Чарли? — переспросил я, забыв, что Майк всех называет по имени. — Ах да, босс. Он был доволен.
— Еще бы! — воскликнул Майк, и тут мой старик сказал то, что мне не очень-то хотелось, чтобы он говорил:
— Он сказал, что Ронни будет играть за сборную в девятнадцать лет.
— Скостил два года? — улыбнулся Майк: он, конечно, все помнил. — Что ж, еще несколько таких игр и он может оказаться прав. Гордон Бенкс ведь не будет играть до бесконечности
Видеть себя впервые по телевизору было необычно. Это ты, но вместе с тем, если вы понимаете, о чем я, это и не ты. Мне, в общем-то, понравилось, потому что сыграл я хорошо, но я тут же стал думать: а что если я сыграю плохо — ведь рано или поздно такое должно было случиться — что если пропущу пару голов? Представьте себе: видеть это снова и снова, да еще в замедленном повторе.
И еще одна штука насчет этого телевидения, которую так просто не объяснишь. Вроде бы ты, а вроде бы и нет — улавливаете, к чему я клоню? Это кто-то другой, но в то же время это ты — делаешь такие вещи, каких никогда не можешь увидеть в своем исполнении, а если ты профессиональный футболист, то ты делаешь их перед тысячами зрителей. Это очень смущает: не потому, что тебе хочется казаться великим, а просто как-то неохота выглядеть дураком. Как на заставке, которую одно время показывали на Би-Би-Си каждую субботу перед матчем дня: Гордон Вест, вратарь «Эвертона», давал разнос своей защите, орал на нее, что есть сил — это было ясно, хоть и нельзя было ничего услышать, — и забыл про свою жвачку, а она залепила ему весь рот. Что он чувствовал, видя это на экране раз за разом, неделю за неделей? Так что, может быть, мне повезло, что, когда меня показали в первый раз, я так здорово сыграл; и тем не менее выдержать это было не так уж просто.
Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что случилось в понедельник. Во-первых, новый контракт. Когда утром я пришел в «Боро», мне сказали, что босс хочет меня видеть. Я поднялся к нему в кабинет, и он бросил мне через стол этот контракт со словами: «Вот, пусть отец подпишет». Не удивительно, что он даже не собирался обсуждать со мной детали — это была просто сказка. Во-первых, начальная зарплата мне устанавливалась в 50 фунтов в неделю. К ней прибавлялись различные призовые выплаты: за место клуба в чемпионате, с дохода от продажи билетов и все такое прочее плюс еще на тот случай, если мы что-нибудь выиграем — чемпионат, Кубок Англии или какой-нибудь из еврокубков. Голова у меня пошла кругом, я просто не мог поверить во все это и думал, что же скажет мой старик, который всю свою жизнь колесил по городу всего за несколько монет в неделю. Как ни странно, но это было первым, о чем я подумал, придя в себя: как же все это несправедливо, словно в лотерее какой-то, что ли.
Босс похлопал меня по спине и сказал: «Он вступит в действие сразу же, я поставил дату задним числом. В эту неделю получишь около семидесяти пяти. В клубе есть система накоплений, если хочешь, можешь подключиться. Я советую всем неженатым игрокам первой команды пользоваться ею. Расскажи отцу. Видел утренние газеты?»
«Да, — ответил я, — почти все». Честно говоря, я как раз пытался переварить их, когда мне на голову свалился этот контракт. Огромные фотографии, (интервью — что я сказал и что я должен был сказать. То, что написали Берт Грей и Лью Прентис, мне понравилось. Заголовки типа: «Вратарь-подросток: новая «звезда» и все такое. Это было здорово, но и страшно, с другой стороны: словно тебя вдруг поместили в огромную клетку, освещенную со всех сторон, и тысячи и тысячи людей смотрят на тебя и ждут, что ты будешь делать теперь.
По дороге в Снэйрсбрук Билли Уоллис сказал: «Неплохой контракт он тебе дал, правда?»
— Сказочный, — ответил я, — сказочный.
— Не сойди с ума, — сказал он, как обычно, не глядя на меня.
— Не сойду. Я буду копить как можно больше, — я действительно собирался копить, потому что мне не так уж много было нужно.
— Многие сходят с ума, — сказал Билли.
Я знал, что не сойду. По-моему, сходили с ума те, кто жил не дома, у кого не было окружения. Или же те, кто жил в плохом окружении. Я знал таких — лондонские ребята. За то время, что я играл в «Боро», у нас было двое или трое таких. Они держали себя в руках, с виду были вполне нормальными парнями, но, когда к ним попадали деньги, это становилось слишком сильным искушением для них. Так что я знал, что Билли имеет в виду: он ведь и сам был лондонским парнем.
На стадионе все уже ждали меня, чтобы поиздеваться: «Ну, как наша новая сенсация? Как поживает летающий мальчик? Каково быть телезвездой? Когда же ты напишешь книгу?» Один из парней сказал: «Подождите, когда ему будет девятнадцать, тогда уж точно напишет», а другой подхватил: «Здорово! Летающий мальчик: «Как я потряс «Коп». Я не возражал.
Но с этого момента я словно перешагнул через какой-то барьер. Босс хорошо сказал об этом: «Это твой старт, боевое крещение. Если ты выстоял против «Копа», значит, ты выстоишь против чего угодно. Есть две вещи в футболе, которые никогда нельзя предвидеть: как молодой игрок выдержит свой первый матч в лиге и как он выдержит первый матч в сборной».
Назад я вернулся в середине дня; по понедельникам мы обычно не много тренировались, хотя я частенько задерживался, чтобы поделать разные упражнения. Наш тренер Дон Коллинз здорово понимал в них: всякие движения, комплексы, гимнастики. Он всегда знал, что тебе нужно и что ты можешь выдержать, а это кое-кому из ребят не очень нравилось, потому что с ним не посачкуешь. Он очень любил упражнения на мышцы живота и занятия на поле. Когда я начал тренироваться с ним, у меня все тело болело, но вскоре я сам почувствовал пользу от этих занятий. Дон был физиотерапевтом, а не самоучкой, как другие тренеры, которые раньше играли сами и проделывали с тобой то, через что в свое время прошли. Мне приходилось слышать разные истории про них: как, например, они массировали сломанную ногу и все такое. Но старина Дон мог забить тебя своей наукой, он все знал про всякие там плюсны и мениски.
Мой старик был дома: в эту неделю он работал по утрам. Сидя перед камином в своих форменных синих с красным брюках с подтяжками, он читал «Ивнинг стандард»: там тоже кое-что обо мне было.
Он сказал: «Здорово, Рон, здорово. Все только о тебе и говорят на сортировочном пункте. И в городе тоже — те, кто знает, что я твой отец».
Тогда я показал ему контракт. Ничего не стал говорить, просто показал и стал смотреть на его лицо, чтобы увидеть реакцию; я чувствовал гордость и — даже не знаю, почему — вину. Чем дальше он читал, тем больше округлялись его глаза. Он был поражен, его нижняя челюсть стала отвисать, и он взглянул на меня так, словно не мог поверить. А потом сказал, глядя в сторону, в каком-то остолбенении: «Ну, это потрясающе. Я просто не верю, Рон. Ну, удивительно, да, удивительно».
