Теодор Фонтане - Пути-перепутья
Здесь лошадь, уже более четверти часа предоставленная собственной воле, свернула с дороги на боковую тропинку. Тропинка через участок пашни подводила к лужайке, обрамленной кустарником и старыми дубами. Под сенью одного из самых раскидистых дубов стоял короткий и приземистый каменный крест, и когда Бото подъехал ближе, поглядеть, что это за крест, он прочел: «Людвиг фон Хинкельдей, сконч. 10 марта 1856 года». Как потрясла его эта надпись! Он знал, что крест где-то поблизости, но никогда сюда не заезжал и теперь усмотрел перст судьбы в том, что, когда он отпустил поводья, лошадь привезла его именно сюда.
Хинкельдей! Скоро двадцать лет, как всемогущий некогда полицейпрезидент покоится в земле. Все, что ни говорилось тогда в родительском доме при известии о его смерти, живо припомнилось Бото. А больше других - один разговор. Некто из наиболее доверенных советников Хинкельдея - кстати, человек буржуазного происхождения - предостерегал и отговаривал своего патрона от дуэли, а самую дуэль, особливо такую и при таких обстоятельствах, называл бессмысленной и преступной. Но его начальник, именно при этой оказии вспомнивший о своем дворянском достоинстве, резко и высокомерно отвечал: «Нёрнер, вам этого не понять». И час спустя встретил смерть. А почему? В угоду дворянскому кодексу чести, в угоду сословному предрассудку, оказавшемуся сильнее, чем доводы разума, сильнее даже, чем закон, на страже которого он, казалось бы, призван был стоять. «Очень поучительно. Но какой вывод могу из этого сделать я? О чем говорит этот памятник именно мне? Во всяком случае, о том, что наше происхождение определяет наши поступки. Тот, кто ему повинуется, может погибнуть, но погибнет он с большей честью, чем тот, кто ему не внимает».
Бото еще не оторвался от своих раздумий, а лошадь уже повернула и понесла его через поле к большому зданию - то ли прокатному заводу, то ли машинной мастерской, из многочисленных труб которой валили к небу столбы дыма и огня. Время было обеденное, и много рабочих сидело в холодке и закусывало. Женщины, принесшие еду, стояли рядом, иная с младенцем на руках, болтали и посмеивались, когда кому-либо случалось отпустить удачное и меткое словцо. Ринекер, который с полным правом говорил о своей любви ко всему естественному, был восхищен открывшейся перед ним картиной и не без зависти смотрел на этих довольных людей. «Труд, хлеб насущный, порядок. Когда наш брат бранденбуржец женится, он не рассуждает о любви да о страсти, нет, он просто говорит: «Во всяком деле требуется порядок». Это превосходная особенность нашего народа, и вовсе не прозаическая. От порядка многое зависит, порой даже все. А ежели я задам себе вопрос: есть ли порядок в моей жизни? - придется ответить: нет. Порядок - это жить в браке». Так он еще некоторое время беседовал с собой самим, и снова Лена встала перед его глазами, но ни упрека, ни осуждения не было в ее взгляде, скорее дружеское одобрение.
«Да, милая Лена, ты тоже превыше всего ставишь труд и порядок, ты поймешь меня, ты снимешь с моих плеч эту тяжесть… но все равно будет тяжело… и тебе и мне».
Он снова пустил лошадь рысью и, сколько мог, старался ехать вдоль Шпрее. Затем, мимо затихших под полуденным солнцем балаганов, он свернул на верховую тропку - до Врангелева источника и вскоре очутился перед собственными дверями.
Глава пятнадцатая
Бото хотел тотчас ехать к Лене, но, поняв, что у него нет для этого сил, решился по меньшей мере написать ей. Из письма тоже ничего не вышло. «Не могу сегодня, никак не могу». День миновал, Бото дождался следующего утра и коротенько написал ей.
«Дорогая Лена! Вот и настало то, о чем ты позавчера говорила: разлука. И разлука навечно. Я получил из дому письмо, которое вынуждает меня расстаться с тобой; это неизбежно, а раз неизбежно, то чем скорей, тем лучше… Ах, как я хотел бы, чтобы все это уже осталось позади. Более ничего говорить не стану, не стану и о том, каково у меня на сердце… Это была прекрасная и мимолетная пора, я не забуду о ней. Часов около девяти я буду у тебя, не раньше, потому что надолго не останусь. До свиданья, последний раз до свиданья. Твой Б. ф. Р.».
И он пришел к ней. Лена стояла у калитки и встретила его как обычно. Ни тени упрека, боли, страдания не выражало ее лицо. Она взяла Бото за руку, они пошли по тропинке.
- Хорошо, что ты пришел… Я рада, что ты здесь. И ты радуйся…
Они подошли к дому, вступили в сени, и Бото собрался уже, по обыкновению, войти в комнату. Но Лена потянула его дальше, сказав:
- Не надо, там сидит госпожа Дёрр.
- Она сердится на нас?
- Ни чуточки. Я ее утихомирила. Но сегодня она нам ни к чему. Пойдем, вечер хороший, побудем немного вдвоем.
Бото не возражал, они вышли из сеней, пересекли двор, дошли до садовой калитки. Султан не шелохнулся, он лишь лениво посмотрел им вслед, когда они направились по широкой дорожке, разделявшей сад пополам, к скамье, iкруженной густым малинником.
Подойдя к скамье, оба сели. Стояла тишина, лишь с поля доносилось пиликанье кузнечиков, да месяц висел над их головой.
Она прижалась к нему и сказала спокойно и сердечно:
- Значит, я последний разочек держу твою руку в своей?
- Да, Лена. Можешь ли ты мне простить?
- Нашел о чем спрашивать. За что мне тебя прощать?
- За ту боль, которую я причинил твоему сердцу.
- Про боль ты верно сказал. Сердцу очень больно. И она умолкла, устремив взгляд к звездам, бледно загоравшимся на небе.
- О чем ты думаешь, Лена?
- Как бы хорошо оказаться там.
- Не говори так. Ты не должна желать смерти, от такого желания лишь один шаг…
Она рассмеялась:
- Нет, я его не сделаю. Я не похожа на ту девушку, которая бросилась в колодец лишь оттого, что ее возлюбленный пошел танцевать с другой. Помнишь, ты рассказывал мне эту историю?
- Тогда к чему ты помянула небо? Ты не из тех, кто говорит подобные вещи просто так, лишь бы что-нибудь сказать.
- А я сказала это вполне серьезно. Я и впрямь (она подняла взгляд к звездам) была бы рада очутиться там. Там бы я обрела покой. Но мне не к спеху… А теперь пошли в поле. Я платка не взяла, а сидеть на одном месте холодно.
И они пошли той самой дорогой, которая в тот раз довела их до первых домов Вильмерсдорфа. Колокольня отчетливо рисовалась на фоне ясного неба, и лишь над луговиной стлался прозрачный туман.
- А ты помнишь, как мы гуляли здесь с госпожой Дёрр? - спросил Бото.
Она кивнула:
- Затем я и привела тебя сюда. Мне вовсе не было холодно или так, самую малость. Да, это был замечательный день, такой счастливой и довольной я не чувствовала себя никогда, ни до, ни после. У меня даже сейчас сердце радуется, когда я вспомню, как мы возвращались домой и пели: «Я помню все». Да, воспоминания значат много, очень много. А воспоминаний у меня довольно, и они останутся со мной, никто их не может отнять. Когда я об этом думаю, у меня становится легче на сердце.
Он обнял ее.
- Какая ты хорошая!
Но Лена продолжала все так же спокойно:
- И раз у меня легко на сердце, я хочу не упустить случая и все тебе высказать. Собственно, я не скажу ничего нового, только то, что всегда говорила, еще позавчера говорила, во время неудавшегося пикника, и потом, когда мы прощались. Я знала, что так будет, с самого начала, вот и вышло по-моему - чему быть, того не миновать. Если человек видел прекрасный сон, ему следует возблагодарить господа и не жаловаться, что сон кончился и началась явь. Сейчас очень тяжко, потом все забудется - или стерпится. И настанет день, когда ты вновь почувствуешь себя счастливым. А может, и я.
- Ты думаешь? А если нет? Тогда что?
- Тогда придется жить без счастья.
- Ах, Лена, ты говоришь так, будто счастье - это пустяк. На самом же деле это совсем не пустяк. Вот что меня мучит, и как хочешь, мне все кажется, что я причинил тебе несправедливость.
- Эту вину я тебе отпускаю. Ты не причинил мне никакой несправедливости, не совращал меня с пути истинного, ничего мне не обещал. Я все делала по доброй воле. Я всем сердцем тебя полюбила, такая уж была моя судьба, и коли есть здесь чей-то грех, то это мой. И вдобавок такой грех, которому я рада, и могу повторять тебе это снова и снова - рада от всей души, ибо он был моим счастьем. За счастье надо платить, и я с радостью уплачу. Ты ничего не преступил и не нарушил, никого не оскорбил,- в крайнем случае лишь то, что у людей зовется нравственностью и приличиями. Так мне ли о том горевать? Нет. Все уладится рано или поздно, даже это. А теперь давай-ка повернем обратно. Гляди, какой туман. Госпожа Дёрр, верно, уже ушла, и мы застанем нашу добрую старушку одну. Она все знает и целый день твердила мне одно и то же.
- А что?
- Что так оно лучше.
Когда Бото с Леной вошли в дом, фрау Нимпч и в самом деле была одна. В комнате было тихо и полутемно, лишь пламя очага бросало отблеск на черные тени, исчертившие пол. Щегол уже давно заснул в своей клетке, только бульканье кипящей воды нарушало тишину.
