Джон Пристли - Другое Место. Рассказы
Сигара, которую сэр Бернард получил вместе с кофе и бренди, была отличная большая «Гавана», и он закурил ее с огромным удовольствием. Он считал, что сигара успокаивает и способствует восстановлению душевного равновесия. Но вскоре он обнаружил, что к его сигаре это не относится. У нее был вкус и запах чего-то горелого, а аромата не больше, чем от костра, на котором садовник сжигает сорную траву. Она с поразительной быстротой превращалась в пепел, маслянистый и серый, покрывавший все вокруг. Уверенный, что ему попалась испорченная сигара, сэр Бернард взял другую, но и эта вела себя точно так же — после нее не осталась ни вкуса, ни запаха, ничего, кроме золы, пепла, праха.
— Ужасные сигары, — отважился он заметить лорду Купингу. Его светлость улыбнулся и кивнул.
— Записываетесь на кремацию, Клиптер? Надо делать это вовремя. Очень многие из тех, кто предпочел бы кремацию, забывают сделать распоряжение. Лично я настоял на этом давным-давно. — Нагнувшись вперед, он сказал сэру Джоффри Роулендсу: — Вы скажете, когда будете готовы, Роулендс, хорошо?
Сэр Бернард, посмотрев в ту же сторону, увидел, как смутная тень, именуемая Роулендсом, кивнула в ответ. А внутри этой тени он отчетливо различил тощую фигурку, которая теперь казалась еще меньше, чем прежде, зато слегка светилась. Это была фигурка чуть живого от голода, испуганного ребенка, и сэр Бернард видел, что он дрожит и дико озирается, словно ища спасения. Что это — пронзительный детский плач, рожденный отчаянным страхом? И в самом ли деле он услышал снова тот низкий, мягкий женский голос, несущий в ответ утешение, вселяющий мужество?
Роулендс начал свою речь. Сэр Бернард слышал слова, хотя голос, произносивший их, был слабым и далеким; он понимал смысл слов и чувствовал, что в своем роде это хорошая речь и что его самого в ней хвалят. Но и это доходило до него слабо и как бы издалека. Речь имела не больше значения, чем бормотание, услышанное во сне. Она принадлежала миру, где Роулендс был грузным, мясистым, самоуверенным, к бесстыдно-лживому миру внешнего. В этом мире не существовало испуганного ребенка, все еще светившегося в темной клетке тела Роулендса. Но сэр Бернард ясно видел внутри эту фигурку, более живую, чем заключавшая ее оболочка. Невозможно было ее не заметить.
В одном месте речи Брексли громко и удовлетворенно воскликнул: «Правильно, правильно», и сэр Бернард бросил на него быстрый взгляд. Он увидел шестифутовую куклу в вечернем костюме и с сигарой во рту. Несколько таких же кукол, кивавших и улыбавшихся, сидело дальше за столом.
Зал как будто стал еще больше и тусклее. В нем теперь не было стен, они исчезли в сером тумане. За некоторыми столами сидели одни скелеты — они подпрыгивали, раскачивались, а иногда хлопали костлявыми ладонями. За другими столами сидели разные звери — даже не звери, а страшные игрушки. Два-три стола, затянутых густым туманом, были окружены кошмарными тварями, которые могут вдруг померещиться ребенку в темной комнате, — тварями с огромными глазами, клювами и мордами, с когтями и извивающимися щупальцами. Другую группу, едва различимую, составляли существа с чудовищными головами и идиотскими лицами; они курили сигары в ярд длиной, посыпая стол серым пеплом.
Раздались аплодисменты: Роулендс окончил свою речь. На одно мучительное и сладостное мгновение сэр Бернард увидел большой зал отеля «Космополис», где двести членов Британской Ассоциации Промышленников и их гости аплодировали удачной речи, произнесенной после сытного обеда.
Еще какое-то время, даже когда лорд Купинг объявлял, что перед выступлением следующего оратора несколько актеров сыграют скетч, все оставалось в пределах здравого смысла, хоть и казалось таким же эфемерным, как радужная пленка мыльного пузыря. Но затем пузырь лопнул, и вновь вернулись ад и безумие.
Исполнителями были два человека, одетые с ног до головы в черное, с лицами, словно вырезанными из белой бумаги, и глазами, которые казались прожженными в ней дырками. Они несли гроб из какого-то тщательно отполированного желтого дерева. Они появились в молчании, но, достигнув середины зала, где теперь было темно, и лишь лучи прожектора выхватывали их из мрака, затараторили, как идиоты, высокими пронзительными голосами. Их трескотня была встречена взрывом смеха, но сэр Бернард не понимал ни слова. Только по жестам он мог догадаться, что речь шла о гробе. Наконец, когда их голоса превратились в сплошной визг, один из них бросил другого в гроб. После борьбы, во время которой то рука, то нога побежденного показывалась наружу и безжалостно запихивалась обратно, сумасшедший победитель захлопнул крышку, уселся сверху и стал ее привинчивать. Зрители приветствовали его триумф громким смехом. Затем, под крещендо аплодисментов, победитель, широко ухмыляясь своим красным ртом, вытащил гроб из зала, и представление окончилось.
Поднялся следующий оратор — Пембер. В отличие от Роулендса он выглядел как обычно — довольно высокий, худощавый человек лет сорока, с растрепанными волосами и блестящими глазами. Сэр Бернард невольно посмотрел на него с завистью. Отличный образец промышленника нового типа, человек, который не пробивал себе путь наверх упорным трудом, наживая по дороге врагов, но попал туда, словно по волшебству, из кембриджских лабораторий и лекционных залов. Только сорок — и уже почти во главе империи «Юнайтед металз». Он начал говорить. На этот раз сэру Бернарду не казалось, что речь не имеет никакого значения. В ней был здравый смысл, в ней была искренность. Дань, которую он отдавал сэру Бернарду — и тот это чувствовал, — была искренней. Впервые с начала обеда на сердце у сэра Бернарда потеплело и стало спокойно. Он мог бы подружиться с этим блестящим молодым человеком. В его отношении к Пемберу больше не было зависти — была только горячая симпатия.
В этот самый момент сэр Бернард увидел краба, — но не обычного, а какого-то зеленовато-белого, почти фосфоресцирующего. Когда краб только пополз по ноге Пембера, он был совсем маленьким, но затем, обосновавшись на его теле, начал вгрызаться в него и расти, расти… Он поедал Пембера, и чем больше его чешуйчатый корпус разбухал, тем больше Пембер, все еще продолжавший говорить, худел и терял силы, пока, наконец, не стало ясно, что он умирает.
Сэр Бернард, которого затошнило от ужаса, понял, что это не краб, а рак и что Пембер обречен. Ему стало до того жаль молодого человека, что он закрыл глаза и постарался по возможности отключиться от этой страшной сцены; аплодисменты, раздавшиеся в конце речи Пембера, тост за его, сэра Бернарда, здоровье — момент, который он предвкушал в течение целой недели, и какое-то объявление Купинга, — все это произвело на него не больше впечатления, чем отдаленный шум, доносившийся с улицы.
Когда он снова открыл глаза, то увидел крошечную женщину, которая прыгала и что-то тараторила в небольшом высвеченном пространстве в центре зала, где до этого выступали двое сумасшедших с гробом. Ему не хотелось смотреть на это бесстыдное маленькое существо, но он не мог заставить себя отвести глаза. Сопровождаемая лучами прожектора, она подходила все ближе, и он вдруг с отвращением обнаружил, что ее жесты и слова, которые она пронзительно выкрикивала, относились к нему, к почетному гостю.
Она подошла еще ближе, совсем вплотную, и он понял, почему она сразу же показалась ему такой отвратительной и ужасной — перед ним была карикатура на девушку, которую он знал и любил много-много лет назад. Словно ту девушку со всей ее глупой наивностью втиснули в уродливую форму, пропитали злобой и бесстыдством и выпустили, чтобы мучить его. Она подходила все ближе и ближе, размахивая своими детскими ручонками, указывая на него маленьким толстым пальцем, извиваясь своим карликовым телом, кривя несоразмерно большое лицо, блестевшее от грима, так что ему вдруг показалось, что вот сейчас она вползет на стол и расплачется у него на руках. Вскрикнув от отвращения, он резко отодвинул свой стул…
— Господин председатель, милорды, джентльмены, — провозгласил распорядитель. — Прошу тишины: слово вашему почетному гостю сэру Бернарду Клиптеру.
Когда он поднялся, нащупывая в кармане тезисы своей речи, раздались дружные аплодисменты и даже несколько одобрительных возгласов. Все кошмары исчезли: он был в «Космополисе», на обеде Британской Ассоциации Промышленников. Ожидая тишины, он быстро взглянул на Роулендса, затем на Пембера и не увидел ни маленького жалкого ребенка, ни прожорливого краба. За столами сидели не скелеты и не чудовища, а солидные люди средних лет, ожидавшие, когда он начнет говорить.
— Господин председатель, сэр Джоффри, мистер Пембер, милорды, джентльмены, — начал он. — Благодарю вас от всего сердца за то, что вы предложили этот тост, и за то, как вы его встретили.
