Лион Фейхтвангер - Успех
Теперь, когда Каспар знал, что скоро и навсегда покинет Мюнхен, он приглядывался к городу как-то совсем по-иному. Он родился в Мюнхене, никуда далеко не выезжал отсюда. Все реки казались ему такими, как река Изар, вся природа такой, как в Английском саду, все движение таким, как на Штахусе, – весь мир заключался для него в пределах круга, ограниченного башнями Фрауэнкирхе. Он знал, что Мюнхен – полукрестьянский город, закосневший в старом, нестерпимо реакционный. Но это знание было лишь в его мозгу, в кровь оно никогда не проникало. Сейчас он старался видеть свой родной город маленьким, жалким, достойным презрения, соизмеряя его с гигантскими картинами, которые рисовала ему его фантазия. Но это ему плохо удавалось.
Он бродил по улицам, на которых ребенком играл с другими детьми в разноцветные каменные шарики, тираня других, всегда стремясь быть первым. Останавливался перед домом, в котором родился, перед зданием конторы, куда заходил когда-то за своим отцом. В эти дни он часто вспоминал отца. Вспоминал, как тот, сам ничего не достигнув, все свое честолюбие направил на сына, Каспара. Он подавлял сына, но страшно гордился своим способным мальчуганом. Отдал его сначала в реальное училище, затем, не страшась жертв, дальше, в высшую техническую школу. Каспар помнил, как однажды в летний вечер на Штарнбергском озере какой-то мальчик в лодке играл на скрипке. Вся публика аплодировала. Это произвело сильное впечатление на отца. Немедленно было решено, что и Каспар должен учиться играть на скрипке. Дома отец страшно важничал. Мелкий конторский служащий городского управления, не пользовавшийся авторитетом среди сослуживцев и приятелей по «столу завсегдатаев», с удвоенной настойчивостью старался проявить себя в своей бедно обставленной квартире, властно требуя преклонения от жены и детей. Мальчику Каспару это импонировало. У него была такая же потребность играть роль, как у отца, только ему хотелось играть роль не в глазах семьи, а в глазах всего света. Даже сейчас Каспар, хотя и с усмешкой, но в то же время с уважением, вспоминал отца: вот он сидит и бреется, окруженный смиренной женой и запуганными детьми, почтительно внимающими, как он пренебрежительно и высокомерно отзывается о своем учреждении, городе, стране. Прекль-старший был неплохим человеком. Плохими были время и окружающая среда. Что это было за поколение, в конечном счете не сумевшее создать ничего, кроме скверной войны! Он, Каспар, понял основную ошибку. Марксистское учение, когда он ознакомился с ним, пало на благоприятную почву.
Последние недели Каспара Прекля в его родном городе сложились в общем как-то тяжело. У него было достаточно времени для мрачных мыслей и чувств.
К тому же пункт 3-й его приказа, относительно девицы Анни Лехнер, ликвидировался в конце концов совсем не так, как он этого ожидал. Анни за ночь все обдумала и теперь могла дать ему ответ. Не по его книгам, а на собственном своем опыте она многому научилась. Были ведь здесь люди, обязанные отвращать от государства всякие беды, а вот теперь, когда произошел этот дурацкий кутцнеровский путч, эти люди, видите ли, просто-напросто заявляют, что «не предвидели такого развития событий», и правят себе преспокойно дальше, – все эти Гартли, Кастнеры и прочая сволочь. Государству, которое оставляет таких людей на занимаемых ими постах, такому дурацкому государству можно помочь только силой, с ним нужно покончить. Каспар был прав, она вступит в партию.
Каспар Прекль уже как-то примирился с мыслью, что Анни останется здесь. Это причинило ему большую боль. Теперь, когда она сказала ему, что вступит в партию, он воспринял это как большую неожиданную радость. Еле ощутимо, правда, мелькнула у него мысль, что это делается не под влиянием убеждения, а только ради него. Но тут же выяснилось, что он ошибался. К сожалению, – продолжала она, – это не может повлиять на их дальнейшие отношения. Она не обманывает себя, она знает, что ей очень трудно будет выдержать без Каспара. Но в России она вообще не выдержит. В партию вступить она решила твердо, но в Россию она не поедет. Она хочет состариться здесь, в этом самом Мюнхене, в пределах круга, ограниченного башнями Фрауэнкирхе, любуясь баварскими горами, хочет быть похороненной на Южном кладбище. Вот и все. А теперь она подаст чай.
Каспар Прекль сидел молча. Тут ничего не поделаешь. Мюнхенская женщина, даже если она «товарищ», именно такова. Самым неприятным в предрассудке Анни было то, что Каспар хорошо понимал его. Да, он не знал хорошенько, кто, собственно, из них храбрее, хоть им и руководил рассудок, а ею – предрассудок. Для него, во всяком случае, если он не хочет кончить шизофренией, как художник Ландгольцер, есть только один путь: жизнь, основанная на практически осуществленном марксизме. А это он мог найти только в России.
Несколько дней спустя Каспар Прекль простился с Пятым евангелистом. Встреча должна была произойти в конторе «Баварских автомобильных заводов». В последнюю минуту г-н Рейндль по телефону приказал просить господина инженера заехать к нему домой, на Каролиненплац. У Каспара Прекля сразу испортилось настроение. Он будет рад, когда ему больше не придется лицезреть рожу этого господина. Если этот господин осмелится затронуть, помимо чисто деловых вопросов, какие-нибудь личные моменты, он, во всяком случае, хорошенько «отошьет» его. Но Пятый евангелист не затронул никаких личных моментов, и это раздосадовало Прекля.
– Я позволю себе, – произнес г-н фон Рейндль, – обратить ваше внимание на следующее: вы не обязаны действовать согласно вашим убеждениям, вы обязаны иметь успех.
В целом беседа протекала вяло, без всякого подъема. Спускаясь вниз по роскошно убранной лестнице, мимо «Смерти Аретино», молодой инженер горячо пожелал, чтобы Рейндль как-нибудь приехал в Россию посмотреть завод. Он придумывал слова, которые швыряет прямо в лицо этому мясистому человеку.
Два часа спустя курьер передал Преклю очень теплое письмо и прощальный подарок Рейндля: великолепную зеленую кожаную куртку. Прекль выругался: в таком франтовском наряде он не поедет в Россию. Но на следующий день, подчиняясь настояниям Анни, он все же взял куртку с собой.
В этот бесконечно далекий путь он отправлялся в новом маленьком автомобиле. Хотя он и ехал навстречу наступавшей весне, все же Анни снабдила его теплыми вещами, словно он отправлялся на полюс. Деньгами, полномочиями и рекомендациями он также был начинен до отказа.
Часть пути его провожали писатель Тюверлен и девица Анна Лехнер. У реки Инн Тюверлен с ним распрощался. Прекль обещал ему написать, как только удастся разыскать картину «Иосиф и его братья». Анни проводила Каспара до города Пассау, где река Инн впадает в Дунай. Каспар Прекль отвез ее к поезду, которым она должна была ехать назад. Он хмурился больше обыкновенного, побранился с ее соседями по вагону, когда они недостаточно быстро освободили место для ее вещей. Она стояла у окна вагона. Он заявил, что нелепо болтаться на платформе и ждать отхода поезда. Он сейчас уйдет. Протянул ей через окно руку. Рука была в кожаной шоферской перчатке. Но затем все же он дождался, пока поезд тронулся. Сдернув перчатку, он еще раз протянул Анни руку, постоял еще некоторое время.
Он поехал дальше еще в тот же день, в новой зеленой кожаной куртке, с трубкой в зубах, один. Покинув пределы Германии, отправился на восток, поехал через Чехословакию, через Польшу, Краков, Москву, держа путь на Нижний Новгород. Кого из людей, оставленных им в Европе, будет ему не хватать в России? Четырех человек. Присевшего на пень, смотревшего на него мрачными, глубоко запавшими, пылающими глазами, изможденного художника Ландгольцера. Пухлого, развалившегося на оттоманке, фиолетового, сонными глазами щурившегося на него Пятого евангелиста. Расхаживавшего взад и вперед по комнате, сдавленным голосом весело в чем-то убеждавшего его писателя Жака Тюверлена. Разливавшей чай, мягко, но решительно выговаривавшей ему за какое-то упущение в повседневной жизни девицы Анны Лехнер.
16. Семья Лехнер выбивается в люди
Эта девица, Анна Лехнер, сразу же после стабилизации марки покинула свое место на заводе в северной части города и открыла бюро переписки. Каспар Прекль, в связи с изданием литературного наследия Мартина Крюгера, в свое время привлек ее к этой работе. При этом ей пришлось столкнуться с Жаком Тюверленом. Тюверлену понравилась энергичная баварская девушка. Он пригласил ее в качестве секретаря. Работа шла очень хорошо. Он затевал с Анни длиннейшие споры, вначале шутливые, затем все более серьезные, по мелким вопросам стиля. Расхаживая взад и вперед по комнате, в то время как она терпеливо ждала за машинкой, разбирал иногда отдельные пункты своей работы, приводил доводы «за» и «против». После отъезда Каспара Прекля он нередко заговаривал с ней о ее друге, сыпал аргументами, упреками, относившимися собственно не к ней, а к нему.
