Любитель полыни - Танидзаки Дзюнъитиро

— Если результат испытания будет успешным и оба поженятся, Канамэ останется их другом и их общение будет продолжаться.

*

Когда Канамэ кончил говорить, лицо жены озарилось светом, как небо тем утром. Она сказала только: «Спасибо», и из её глаз закапали слёзы радости. Впервые за несколько лет она не чувствовала отчуждения к мужу и с облегчением смотрела на солнечный свет. И муж, понимая её радость, ощущал, что и у него прошло стеснение в груди. С тех пор как они поженились, супруги всё время чего-то недоговаривали и по иронии судьбы именно тогда, когда речь зашла о расставании, смогли наконец откровенно говорить друг с другом. План Канамэ таил в себе опасность, но если они не будут, закрыв глаза, следовать ему до конца, то никогда не разведутся. И у Асо возражений быть не должно. Канамэ открыто высказал ему свои соображения: «На Западе есть страны, где вокруг развода не поднимают никакого шума, но в Японии пока это невозможно, и чтобы осуществить наш план, надо действовать весьма осмотрительно. Прежде всего мы трое должны полностью доверять друг другу. Даже среди близких друзей часто возникают недоразумения, и поскольку каждый из нас находится в чрезвычайно щекотливом положении, надо быть осторожным, всячески щадить чувства других, чтобы по небрежности одного двое других не испытывали затруднений. Пожалуйста, и вы действуйте с нами заодно». В результате Асо перестал появляться в доме Канамэ, а Мисако стала «ездить в Сума».

С того времени Канамэ перестал интересоваться их отношениями, он буквально «закрыл глаза». Хватит, не надо пытаться что-то предпринять, его судьба определится сама собой. Он полностью отдался течению, не сопротивляясь, слепо, составив с волнами единое целое, и, ничего не стараясь сделать по своей воле, ожидал исхода. При этом его страшило одно — срок испытания постепенно приближался к концу. Как он ни старался, чтобы всё тянулось без изменений, избежать развода невозможно. Насколько хватало глаз, путь был спокоен, но рано или поздно кораблю придётся пройти сквозь бури. Тогда-то Канамэ будет вынужден открыть глаза. Это предчувствие заставляло Канамэ при его робости ещё более пассивно отдаваться на волю волн, оставлять всё на произвол судьбы и ничего не предпринимать.

— Ты говоришь, что разводиться мучительно, а при этом поступаешь безответственно. Ты слишком беспечен, — сказал Таканацу.

— Эта беспечность родилась не сегодня. Я думаю, что мораль не может быть одной и той же для всех. Каждый человек живёт по морали, соответствующей своему характеру, это единственный правильный выход.

— Безусловно, это так. Но тогда в понятие твоей морали входит и беспечность?

— Может быть, это нехорошо. Но я, человек от природы нерешительный, не должен идти против своего характера и стараться быть решительным. Когда такой человек пытается изменить себя, он напрасно приносит большие жертвы — ничего хорошего из этого не выйдет. Безвольный человек должен жить по правилам, соответствующим его безвольному характеру. Если с этой точки зрения рассмотреть нынешние обстоятельства, то беспокоиться не о чем: безусловно, развод — лучший выход, и какими бы окольными путями к нему ни шли, мы всё равно к нему придём. И если я буду ещё более беспечен — значения большого это уже не имеет.

— Пока ты дойдёшь до конечного результата, вся жизнь пройдёт!

— Я серьёзно размышлял и об этом. Среди европейских аристократов адюльтер — не редкость. Но там никого не беспокоит, что муж и жена изменяют друг другу, на Западе адюльтер молчаливо допускается. Таких случаев, как мой, очень много. Если бы японское общество позволило, я мог бы всю жизнь так прожить.

— Даже на Западе никто больше не боится развода, потому что у религии нет никакого авторитета.

— Дело не в том, что они связаны религией. Даже на Западе страшно слишком решительно рвать связь с прошлым.

— Думай сам, что тебе делать. Я умываю руки, — вдруг отрезал Таканацу и поднял с пола том «Тысячи и одной ночи».

— Почему?

— Ты не понимаешь почему? От этих бесполезных разговоров о разводе у меня оскомина во рту.

— Но в каком положении я окажусь?

— Делать нечего.

— Ты говоришь: «Делать нечего», но если ты меня покинешь, не знаю, как мне быть. Если ты нас бросишь, положение станет совсем непонятным. Прошу тебя…

— Перестань. Сегодня вечером я с Хироси еду в Токио, — холодно ответил Таканацу.

Не давая определённого ответа, он с равнодушным видом стал листать книгу.

9

Весной соловей в столицу летит,

Моя лодка плывёт по Ёдо-реке…

О-Хиса, настроив сямисэн в сансагари,^[49] пела осакскую песню «Узорчатый шёлк»,^[50] которую любил старик. Большинство осакских песен довольно безвкусны, но в этой было что-то от любовных песен Эдо — возможно, поэтому она нравилась старику, выросшему в Токио и только на склоне лет переселившемуся в Киото. Отыгрыш после слов «плывёт по Ёдо-реке» был неприхотлив, но казалось, что в нём слышался плеск волн.

Моя лодка плывёт по Ёдо-реке.

Мой попутчик — северный ветер,

Ивы на берегу преграждают мне путь.

Проведу ночь в Хатикэнъя,

Проснусь на Амидзима,

Карканье ворон? Храм Кандзан…

С открытой веранды второго этажа через дорогу вдоль гавани открывался вид на море, там уже сгущались сумерки. Корабль «Китанмару», который, по-видимому, курсировал между Сумото и Таннова, отходил от причала. Порт был небольшим, когда корабль водоизмещением не более четырёхсот-пятисот тонн маневрировал, корма почти касалась берега. Канамэ, сидя на подушке на веранде, смотрел на небольшой бетонный мол, похожий на покрытое сахаром пирожное, — он защищал вход в гавань. На нём в небольших фонарях уже горел огонь, но море было ещё светло-голубым. У фонарей сидело на корточках несколько человек, удивших рыбу. Пейзаж не был особенно красив, но в деревнях в окрестностях Токио такого не увидишь.

Когда-то Канамэ ездил развлекаться в гавань Хираката в провинции Хитати. Там на холмах с двух сторон от гавани горели фонари, на берегу в ряд стояли дома проституток — казалось, место совсем не изменилось со старых времён. Тому было приблизительно двадцать лет. Но по сравнению с Хираката, пришедшим в упадок, здесь вид был радостным, доставляющим наслаждение. Как многие токийцы, Канамэ был по характеру домоседом, он путешествовал редко. Когда в гостинице после ванны, накинув на себя халат и опираясь на перила, он взглянул на открывающийся перед ним вид, ему показалось, что он уехал куда-то далеко, хотя это был всего лишь остров совсем близко во Внутреннем море.

Когда тесть пригласил его, у Канамэ не было желания пускаться в путешествие. Старик в сопровождении О-Хиса собирался совершить паломничество по тридцати трём знаменитым местам Авадзи. Канамэ подумал, что ему будет неинтересно, что он испортит удовольствие любезному тестю и что лучше отказаться. Но старик начал уговаривать:

— Мы остановимся на пару дней в Сумото, посмотрим кукольный театр Авадзи, от которого произошёл Бунраку. Потом мы отправимся в паломничество по святым местам, а вы можете возвратиться. Побудьте вместе с нами только в Сумото.

Ему стала вторить О-Хиса. У Канамэ было ещё живо впечатление от недавно виденного кукольного спектакля, поэтому ему самому было любопытно увидеть театр Авадзи.

— Что за вздор! — нахмурилась Мисако. — Или ты тоже собираешься совершить паломничество по святым местам?