Сименон Жорж - 45° В ТЕНИ
— Одну минутку! Я хочу сам объяснить, в чём дело…
Он сделал это так же грубо, как и в первый раз.
— У нас на борту вор, и его необходимо обнаружить, — закончил он. — Вы здесь главный после Господа Бога. Вы и должны принять необходимые меры, пока я не подам жалобу в Бордо…
В сущности, эта история принесла ему облегчение. Как будто внезапно открылся какой-то клапан, и это позволило ему излить свою желчь. Отныне для него не существовали ни пассажиры, ни колонисты, ни плантаторы, ни чиновники, ни офицеры или служащие факторий: существовали только люди, на которых могло пасть подозрение.
Барбарен, ужинавший за столом капитана, позволил себе вмешаться:
— Эти господа и я с общего согласия просим, чтобы нас немедленно обыскали. После исчезновения бумажника мы не покидали палубы и, следовательно, ничего не могли отсюда унести.
Капитан и глазом не моргнул. Он держался со своим обычным достоинством, но его уверенность была только внешней.
— Я не могу мешать вам доказать вашу невиновность… — наконец сказал он, сначала посмотрев на своего помощника, потом на Донадьё, как бы желая заручиться их поддержкой.
Это было одновременно гротескно и драматично. Барбарен опустошил один за другим свои карманы и выложил на стол связку ключей, трубку, кисет для табака, коробочку с кашу[6], носовой платок и, кроме того, красный шёлковый фуляр, который недавно был повязан у него на шее. Потом он вывернул карманы, и на палубу посыпалась табачная пыль.
Офицеры тоже встали, они отнеслись к этой процедуре очень серьёзно. Один из них, порядком выпивший, заговорил о том, чтобы ему дали официально подписанный перечень всего того, что он таким образом предъявил.
— И я тоже! — послышался женский голос. — Это была мадам Дассонвиль, которую до тех пор никто не заметил: её столик стоял в неосвещённом углу, и она сидела не двигаясь.
— И я! — поспешил крикнуть невысокий господин, жена которого показала, что у неё в руках ничего нет.
— Кто ещё был здесь? — нетерпеливо спросил капитан.
Донадьё молчал, предпочитая, чтобы капитану ответили другие. Барбарен посмотрел на мадам Дассонвиль, а та прошептала:
— Со мной был мсье Гюре…
— А где он?
— Пошёл спать.
— После ухода мсье Лашо?
— Кажется, да… Я не уверена…
— Был здесь и Гренье, — вмешался Барбарен. — Мы с ним побеседовали ещё несколько минут, а потом он отправился к себе в каюту.
Капитан повернулся к Лашо:
— Вы требуете, чтобы я вызвал этих людей сюда?
— Вовсе нет! Нужно только допросить их в каютах и произвести там обыск.
Капитан и помощник отошли в сторону и стали тихо совещаться, потом подозвали к себе Донадьё.
— Что вы об этом думаете?
Все трое были одинаково мрачны, так как не впервые в их практике на судне происходили кражи.
На этот раз подозрение могло упасть только на одного из десяти пассажиров, и хотя они вели себя нарочито непринуждённо, на их плечи всё-таки свалился тяжёлый груз.
Завтра утром об этом будет знать уже сотня пассажиров, они станут переговариваться с таинственным видом, следить друг за другом. А ведь до Бордо остаётся ещё десять дней плавания!
— Значит, обыскать только две каюты, — сказал помощник капитана.
— Мсье Лашо! — позвал капитан. — Опишите нам, пожалуйста, ваш бумажник.
— Это старый чёрный бумажник, потрёпанный по краям, со множеством отделений.
— Сколько в нём было денег?
На этот раз он ответил:
— Семь или восемь билетов по сто франков. Вы ведь знаете, что мои деньги лежат в сейфе. Но дело тут не в деньгах. Главное — документы…
— Важные?
— Для меня да, и только я один могу судить об этом.
— Если вы согласны подождать здесь несколько минут, то сейчас обыщут обе каюты…
Лашо проворчал что-то в знак согласия, но было ясно, что он охотно присутствовал бы при обыске.
— Ну, так идите! — сказал капитан помощнику. — На всякий случай возьмите с собой двух свидетелей. Может быть, пойдёт мсье Барбарен? И вы, мсье? — спросил он у капитана колониальной пехоты.
Оба поклонились в знак согласия и ушли вместе с помощником капитана.
Пятнадцать минут, в течение которых они отсутствовали, были самыми неприятными. Лашо сидел один в своём углу, хмурый, грозный, прекрасно понимая, что все присутствующие смотрят на него с антипатией.
Капитан и Донадьё стояли в сторонке, а мадам Дассонвиль зажгла сигарету, и в тёмном углу, где она сидела, засветилась красная точка.
Никто не говорил о том, что пора идти спать. Все ждали. Порой из второго класса доносились звуки музыки. Там продолжался праздник, и трое или четверо пассажиров были уже совершенно пьяны.
— Вы кого-нибудь подозреваете? — тихо спросил капитан.
— Никого.
Понадобились подобные обстоятельства, чтобы капитан стал запросто разговаривать со своими подчинёнными, потому что обычно он ни с кем не общался на корабле, принимал лишь сугубо официальные рапорты и спускался с командного мостика только для того, чтобы возглавлять трапезы — обязанность, самая для него неприятная.
Небо покрылось облаками, и казалось, что это уже европейские облака, более волнистые, более лёгкие, чем африканские. Днём навстречу кораблю пронеслись целые косяки летучей рыбы, но из-за праздника никто не обратил на них внимания.
Ещё одна стоянка в Тенерифе, последнее вторжение на палубу арабских и других торговцев, а затем, почти без перехода, Португалия, Франция, неспокойные воды Гасконского залива.
Время тянулось медленно. Было непонятно, что делают помощник капитана и два его спутника. Наконец появился лесоруб в полинявшем халате, накинутом поверх пижамы. Он волочил ноги в шлёпанцах, которые придавали его походке что-то домашнее, составлявшее резкий контраст со смокингом невысокого пассажира и с вечерним платьем его жены.
— Что происходит? — спросил он, подходя к столу офицеров и украдкой глядя на капитана. — За кого принимают пассажиров на этом судне?
Его выговор никогда так не напоминал парижское предместье.
— Есть у кого-нибудь сигарета?
Один из лейтенантов протянул ему портсигар.
— Я уже спал, когда они пришли, разбудили меня, а помощник капитана обшарил всю мою каюту, словно я какой-нибудь грабитель.
Тут он увидел Лашо, которого сначала не заметил.
— Послушайте-ка, это вы причина такого шума? Вы что, не могли подождать до утра?
Он не уходил. Он напоминал тех, кто, пройдя медицинский осмотр, ожидает товарищей, до которых ещё не дошла очередь. Он был спокоен. У него ничего не нашли.
— И большая сумма была в вашем бумажнике?
Лашо не хотелось отвечать. После слов лесоруба воцарилось неловкое молчание, потому что теперь круг подозрений замкнулся и в голову могло прийти только одно имя: Гюре.
Все украдкой поглядывали на мадам Дассонвиль. Сам Лашо смотрел на неё нагло, с известным удовлетворением. После того как он утром отшвырнул предложенные ею билеты денежно-вещевой лотереи, Барбарен сказал ему:
— Ну, это уж слишком! Вы забываете, что это дама.
— Шлюха! — возразил тот.
— Вы не имеете права так говорить.
Оба замолчали, но Лашо не забыл сделанного ему замечания и теперь с нетерпением ожидал появления Невиля.
Капитан больше ни с кем не говорил, а Донадьё стоял рядом с ним, опершись о стрингер[7], и тоже не произнёс ни слова.
В этот момент на всём корабле, который скользил в ночи с лёгким шумом воды и глухим гудением машин в глубине, казалось, притихла всякая жизнь.
Но вдруг раздались быстрые шаги. Они раздались гораздо раньше, чем показался тощий силуэт Гюре, одетого только в полосатую пижаму, расстёгнутую на груди.
Он не шёл, он бежал. Донадьё чуть было не поймал его по дороге, а потом жалел, что не сделал этого.
Гюре не нужно было искать Лашо глазами. Он инстинктивно направился прямо к нему. Он тяжело дышал, волосы его растрепались, глаза горели.
— Это вы обвиняете меня в краже? А? Это вы потребовали, чтобы обыскали мою каюту?
Лашо, который сидел и, следовательно, находился в невыгодном положении, сделал движение, чтобы подняться.
— Это вы, старый подлец, эксплуататор и убийца, смеете подозревать других?
Донадьё шагнул по направлению к Гюре. Один из офицеров поднялся. Уже слышны были шаги Барбарена и «капитана колониальных войск, которые присутствовали при обыске, но Невиль всё ещё не появлялся.
— Вы же прекрасно знаете, что вор не тот, о ком думают! Если среди нас и есть кто-то, всю жизнь занимавшийся воровством, то это…
Он потерял всякое самообладание. Он весь дрожал. Движения его были прерывисты, и, не находя других слов, он закричал, скорее даже завыл:
— Подлец!!! Подлец!!! Подлец!..
При этом он хватал Лашо то за голову, то за горло, как только мог, за что попало, а тот, откинувшись на спинку, чтобы уклониться от ударов, опрокинул стул и покатился на палубу.
