Мариано де Ларра - Сатирические очерки
– Чего вы от меня хотите? – ответит он. – Что мне прикажете покупать? У нас писать не умеют и ничего не пишут; все здесь – сплошная чепуха.
Как будто бы он и в самом деле знает, сколько хороших книг имеется в продаже.
А вот там переходит улицу издатель газеты… Подзови его и крикни ему:
– Сеньор такой-то!.. Ваша газета… Да знаете ли, что все отзываются о ней одинаково…
– Что вам угодно? – прервет он тебя. – Есть у меня один или два порядочных журналиста, которых незачем мне сейчас называть. Но плачу я им мало, и меня не удивляет поэтому, что они не делают всего, что могли бы. Ведь одному я даю жилище, а другой работает за пропитание…
– Друг мой, замолчите!
– Нет, сеньор, выслушайте, и вы убедитесь, что я прав. Когда-то я призвал четырех ученых и положил им приличное жалованье. Они выпускали газету, полную учености и весьма полезную, но газета не просуществовала и полу-года. Ни одна душа ее не выписывала, никто ее не читал. Могу сказать, что это была тайна, которую никто в мире мне не раскрыл. А вот сейчас, выпуская эту вам известную газету, я получаю дохода больше, чем смел мечтать, а расходов у меня куда меньше. Я сказал бы вам и больше… Но… Поймите, вы ошибаетесь: у нас ведь не читают.
– Мне нечего вам сказать в ответ, – ответил бы я ему; – кроме того, что вы поступаете правильно. И ну их к дьяволу, все эти науки и образованность!
Так вот мы и живем, Андрес. Бедные батуэки! Половина яз них не читает, потому что другая половина не пишет; а эти не пишут, потому что те не читают.
А ведь тебе известно, что все это не мешает нам, батуэкам, обладать завидным здоровьем и хорошим настроением, – из чего с очевидностью следует, что для счастья нам вовсе не нужны ни писание, ни чтение. Мы здесь рассуждаем подобно той сеньоре, которая, увидев, что одна ее родственница сокрушается, не имея возможности отдать своего сына в коллеж, сказала ей: «Замолчи, глупая. Мой сын не обучался в коллеже и, слава богу, растет сильным и здоровым».
Чтобы подтвердить этот вывод, хочу рассказать о беседе, которую я имел недавно с четырьмя здешними батуэками. В этой беседе все они по сути дела сказали мне одно и то же, хотя каждый излагал свою мысль на свой лад.
– Примитесь за изучение родного языка, – сказал я им. – Грамматика даст вам умение, говорить…
– C меня достаточно умения устраивать свои делишки, – прервал меня самый откровенный из них с веселым и наглым видом, типичное порождение нашей страны. – Не все ли равно как говорить – так или иначе.
– Учитесь писать грамотно.
– Глупости! Не все ли равно, как писать вино, через в или через е? Разве от этого вино перестает быть вином?
– Изучайте латынь.
– Священником я не собираюсь стать, и мессу мне не придется служить.
– Ну, тогда греческий…
– К чему, раз меня все равно никто не поймет!
– Обратитесь к математике!
– Складывать и вычитать я уже умею, а этого вполне достаточно, чтобы свести свои счеты.
– Изучайте физику. Она вас научит познавать явления природы.
– Вам нужны еще какие-нибудь явления, кроме тех, которые можно наблюдать ежедневно?
– А естествознание? Ботаника познакомит вас с различными растениями.
– Разве я похож на составителя гербария? Растения, годные в пищу, мне подадут на стол уже сваренными.
– Зоология научит вас различать животных и их…
– Ах, если б вы знали, сколько скотов я вижу кругом!
– Минералогия даст вам представление о металлах и…
– Пока она не научит меня раздобывать звонкий металл, я и пальцем не шевельну.
– Изучайте географию.
– Ах, оставьте! Если завтра мне придется отправиться в путешествие, мне понадобятся деньги, а не география. А о дороге и пункте назначения пусть позаботится кучер почтовой кареты – это его обязанность.
– А языки?
– Я не собираюсь стать переводчиком. А если доведется побывать за границей, то с деньгами меня всякий поймет: ведь деньги – это международный язык.
– Гуманитарные науки, художественная литература…
– Из всякой писанины признаю только векселя. Все остальное – ерунда.
– Хотя бы немного риторики и поэтики!
– Вот, вот, еще и сочинительством заняться! Как будто бы я создан для риторических упражнений! А если речь идет о комедиях, то мне их не писать: в переводе с французского их представят мне на сцене.
– История…
– У меня и так голова пухнет от всяких историй.
– Но вы узнаете о том, что делали люди…
– Замолчите, ради бога! Кто вам сказал, что в историях есть хоть капля истины? Хорошо, если человек не видит того, что творится у него в доме, а вы говорите…
В конце концов они завершили беседу так:
– Послушайте, – сказал первый, – перестаньте морочить мне голову. У меня имеется майорат, а знания – это для тех, кто не знает, где найти себе пристанище.
– Послушайте, – сказал другой, – мой дядюшка – генерал, и уже в пятнадцать лет я получил эполеты. Со временем я получу и другие и еще кое-что, не очень-то себя утруждая. Невелика наука – носить кортик на боку и мундир на плечах…
– Послушайте, – сказал третий, – у меня в семье никто не учился, ибо людям голубой крови не пристало быть врачами, или адвокатами, или работать подобно простолюдинам… Вы мне скажете, что сеньор такой-то получил высокое назначение за свою ученость и знания, – в добрый час! Каково его происхождение? Почему он обратился к наукам? Нет, я не намерен так опускаться…
– Послушайте, – вмешался четвертый. – Я, правда, не очень богат, но кое-что у меня водится. Мне уже удалось разжиться рентой благодаря стараниям моей мамаши. Найдется у меня всегда какой-нибудь друг, а у него – какое ни на есть тепленькое местечко. А для того чтобы служить чиновником, не требуется быть профессором Алькалы или Саламанки.[94]
Благословен господь, Андрес; благословен господь, столь милосердно просветивший нас на этот счет. Таковы-то основания, на которых покоится наше нежелание учиться; от нежелания учиться проистекает невежество, от невежества – равнодушие и отвращение к книгам, а все это вместе взятое приносит нашей отчизне столько славы, пользы и, главное, покоя!
– Ну, разве не достойна сожаления, – сказал мне один батуэк несколько дней назад, – невероятная мешанина бумаг, вращающихся и обращающихся в странах цивилизованных, как они сами себя величают? Бог ты мой! Такое извержение болтовни, хаос слов, море бумаг, поток книг, что уму непостижимо, откуда набраться перьев, чтобы все это написать, и цифр, чтобы все подсчитать, типографий – все напечатать, и терпения – все прочитать! И этим живет бесчисленное множество людей, не знающих иной службы или дохода, кроме профессии литераторов! Подавай им науки и искусство, а все это оборачивается прогрессом и всякими открытиями! О шумливый и болтливый век! Судите сами, есть ли во всем этом хоть какие-нибудь выгоды!
Нет, в этом отношении у нас, Андрес, так много преимуществ перед другими! Так пусть же умирают в нищете дурные авторы в нашей стране; я говорю «дурные», потому что хороших здесь нет;[95] и, что еще интереснее, – то, что точно так же умирали и хорошие писатели, когда она были, и снова будут умирать, когда они вновь появятся. Ибо здесь простодушные умы не наживаются на том, что читают богатые умники. И нет здесь иного, сколько-нибудь основательного тщеславия, кроме того, которое подсказывают авторам их желудки: из опасения, что авторы возгордятся, их никто не хвалит и не кормит. О христианская идея! Здесь никто не добивается благосостояния литературой, а книгам и газетам не приходится конкурировать друг с другом. Хорошие пьесы здесь ставят лишь изредка, от случая к случаю, потому только, что их мало. А плохие здесь не освистывают, но и не оплачивают, из боязни, что каждый день начнут появляться хорошие. Мы здесь столь хорошо воспитаны и нам так нравится гостеприимство, что опустошаем карманы ради иностранцев. О бескорыстие! Здесь плохо обращаются с дурными актерами, а еще хуже – с хорошими, чтобы они не возгордились. О тяга к самоуничижению! Им не выплачивают даже то, что положено, чтобы они не пресыщались. О милосердие! Ведь при этом от них требуют, чтобы они были хорошими. О снисходительность! Здесь даже не считают профессией – умение писать и достоинством – стремление читать; и то и другое почитается за развлечение для скучающих бездельников. Ибо не может быть полезным человеком тот, кто не является по крайней мере идиотом и владельцем майората.[96]
О счастливая эра, счастливые времена! Продолжайтесь же вечно, и пусть литература никогда не встречает более значительной поддержки;[97] пусть никогда не сочиняют у нас пьес, не выпускают газет, не публикуют книг; пусть никто после окончания школы не читает и ничего не пишет.
Ты, Андрес, правда, можешь сказать мне, сославшись на многочисленные афиши, которые развешаны повсюду, что у нас все же пишут и читают. Но я попрошу указать мне хотя бы три хорошие книги, вышедшие за последнее время у нас в стране. На остальные же не стоит и внимания обращать, ибо они подобны водопаду, где вода не лучше и не обильнее от того, что он производит много шума; а шумиха вокруг этих книг не что иное, как ужасающий грохот знаменитых сукновален Ламанчского идальго.[98] Видимости много, а на деле – капля мутной водички. Нельзя же в конце концов считать писателем того, кто ставит палочки на уроках чистописания.
