Чарльз Диккенс - Рождественская песнь в прозе (пер. Пушешников)
— Дорогой сэръ! — сказалъ господинъ, пожимая ему руку. — Не знаю, какъ и благодарить васъ за такую щедрость.
— Ни слова больше, пожалуйста, — быстро возразилъ Скруджъ. — Не откажитесь навѣстить меня. Навѣстите? Да?
— Съ удовольствіемъ! — воскликнулъ господинъ и такимъ тономъ, что было ясно, что онъ исполнитъ свой обѣщаніе.
— Благодарю васъ, — сказалъ Скруджъ. — Я многимъ обязанъ вамъ. Безконечно благодаренъ вамъ.
Онъ зашелъ въ церковь, а затѣмъ бродилъ по улицамъ, присматриваясь къ людямъ, торопливо сновавшимъ взадъ и впередъ, заговаривалъ съ нищими, ласково гладилъ по головѣ дѣтей, заглядывалъ, въ кухни и въ окна домовъ, — и все это доставляло ему радость. Ему и во снѣ ни снилось, что подобная прогулка могла доставить столько радости! Въ полдень онъ направился къ дому своего племянника.
Но прежде чѣмъ онъ отважился постучать и войти, онъ разъ двѣнадцать прошелъ мимо двери. Наконецъ, стремительно схватился за молотокъ.
— Дома ли хозяинъ, милая? — сказалъ онъ горничной. — Какая вы славная! Просто прелесть!
— Дома, сэръ.
— А гдѣ, милая моя?
— Онъ въ столовой, сэръ, вмѣстѣ въ барыней. Я провожу васъ, если вамъ угодно.
— Благодарю. Онъ знаетъ меня, — сказалъ Скруджъ, берясь за дверь въ столовую.
Онъ тихо отворилъ и украдкой заглянулъ въ комнату. Хозяева осматривали обѣденный столъ, накрытый очень парадно, ибо вѣдь молодые въ этомъ отношеніи очень взыскательны, очень любять, чтобы все было какъ у людей.
— Фредъ, — сказалъ Скрудажъ.
Батюшки мои, какъ вздрогнула при этихъ словахъ его племянница. Онъ совершенно забылъ, что она сидѣла въ углу, поставивъ ноги на скамейку, иначе онъ не сказалъ бы этого.
— Съ нами крестная сила! — воскликнулъ Фредъ. — Кто это?
— Это я. Твой дядя Скруджъ. Я пришелъ обѣдать. Можно войти, Фредъ?
Можно ли войти! Ему чуть не оторвали руку! не прошло и пяти минутъ, какъ Скруджъ почувствовалъ себя уже совсѣмъ какъ дома. Нельзя было и представить болѣе радушнаго пріема. И племянница не отставала въ любезности отъ мужа. Да не менѣе любезны были и пришедшіе вслѣдъ за Скруджемъ. Топперъ и полная дѣвушка, сестра племянницы, не менѣе любезны были и всѣ остальные гости. Какая славная составилась компанія! Какія затѣялись игры! Кажая царила радость, какое единодушіе!
На слѣдующее утро Скруджъ рано пришелъ въ свою контору. И, да, ранехонько! Непремѣнно надо было придти раньше Боба Крэтчита и уличить его въ опозданіи. Этого онъ хотѣлъ больше всего — и такъ оно вышло. Да. Часы пробили девять. Боба нѣтъ. Прошло еще четверть часа. Боба нѣтъ. Онъ опоздалъ на цѣлыхъ восемнадцать съ половиной минутъ! Скруджъ сидѣлъ, широко растворивъ дверь, чтобы увидѣть, какъ войдетъ Бобъ въ свою каморку.
Прежде чѣмъ отпереть дверь, Бобъ снялъ шляпу, а затѣмъ и шарфъ. Въ одно мгновеніе онъ былъ на своемъ стулѣ и заскрипѣлъ перомъ съ необыкновенной поспѣшностью.
— Гм! — проворчалъ Скруджъ, стараясь придать своему голосу обычный тонъ. — Что значитъ, что вы являетесь въ такую пору?
— Я очень огорченъ, сэръ, — сказалъ Бобъ. — Я опоздалъ.
— Опоздалъ? Я думаю! Потрудитесь пожаловать сюда, сэръ. Прошу васъ!
— Это случается только разъ въ годъ, — сказалъ Бобъ, выходя изъ каморки. — Этого не повторится больше. Вчера я немного засидѣлся, сэръ.
— А я, мой другъ, хочу сказать вамъ слѣдующее, — сказалъ Скруджъ. — Я не могу болѣе терпѣть этого. А потому, — продолжалъ онъ, соскакивая со стула и давая Бобу такой толчокъ въ грудь, что тотъ отшатнулся назадъ, въ свою каморку, — я прибавляю вамъ жалованія!
Бобъ. задрожалъ и сунулся къ столу, къ линейкѣ. У него мелькнула мысль ударить ею Скруджа, схватить его, позвать на помощь народъ cо двора и отправить его въ сумасшедшій домъ.
— Съ праздникомъ! Съ радостью, Бобъ! — сказалъ Скруджъ съ серьезностью, не допускавшей ни малѣйшаго сомнѣнія, и потрепалъ его по плечу. — Съ праздникомъ, дорогой мой, но не такимъ, какіе я устраивалъ вамъ раньше: я прибавлю вамъ жалованья и постараюсь помочь нашей бѣдной семьѣ. Объ этомъ мы еще поговоримъ сегодня послѣ обѣда за чашкой дымящагося пунша. Прибавьте огня и купите другой ящикъ для угля. И не медля, Бобъ Крэтчитъ, не медля ни минуты!
Скруджъ сдержалъ свое слово. Онъ сдѣлалъ гораздо болѣе того, что обѣщалъ. Для Тайни-Тима, который остался живъ, онъ сталъ вторымъ отцомъ.
Онъ сдѣлался мовершенно другимъ — добрымъ другомъ, добрымъ хозяиномъ и добрымъ человѣкомъ, такимъ добрымъ, котораго врядъ ли зналъ какой-либо добрый старый городъ въ доброе старое время.
Нѣкоторые смѣялись, видя эту перемѣну, но онъ мало обращалъ на нихъ вниманія: онъ былъ достаточно мудръ и зналъ, что есть не мало людей на землѣ, осмѣивающихъ вначалѣ все хорошее. Зналъ, что такіе люди все равно будуть смѣяться, и думалъ, что пусть лучше смѣются они на здоровье, чѣмъ плачутъ. Съ него было достаточно и того, что у него самого было радостно и легко на душѣ.
Больше онъ уже не встрѣчался съ духами, но всю свою послѣдующую жизнь помнилъ, о нихъ. Про него говорили, что онъ, какъ никто, встрѣчаетъ праздникъ Рождества. И хорошо, еслибы такъ говорили окаждомъ изъ насъ, да, о каждомъ изъ насъ! и да благословить Господь каждаго изъ насъ, какъ говорилъ Тайни-Тимъ.
1843
Примечания
1
«Бобъ» — народное названіе шиллинга. (Прим. перев.).
