Стефан Цвейг - Легенда одной жизни
Фридрих.
Я во многом с тобой согласен. Ты, может быть, права: меня гнетет имя, и я чувствую себя покамест слишком слабым, чтобы нести за него ответственность. Для моего творчества оно звучит слишком громко. Но именно потому, что я люблю его, я и слагаю его с себя. По крайней мере, для начала, для самого трудного времени. Печататься буду сперва под чужим именем: я начну во мраке, в безвестности, там, где начал и он. И, если и почувствую современем, что настала пора, то свободно смогу признать себя его сыном; если же не почувствую, то все же у меня будет сознание, что жизнь свою я прожил в его духе. Ибо у меня отныне есть один только закон, и это его закон: труд!
Бюрштейн, подойдя к нему, жмет ему руку.
Это хорошо, Фридрих, что ты сам пришел к такому решению. Я давно думал так же, но не решался тебе это сказать. Мне кажется, ты теперь на верном пути. Никогда я не испытывал больше веры в тебя, чем ныне.
Леонора.
Сделайте милость, не сдерживайте своих излияний… Поздравляйте друг друга… Сегодня ведь большой день. Здание, воздвигнутое Карлом-Амадеем Франком, в которое я вложила всю свою душу, лежит в развалинах… Все покидают меня: один — из лености, другой — ради женщины, третий — ради сенсации, ради литературного шума… Никто не думает о том, благодаря которому, для которого все мы живем… Но делайте, что хотите… Живите ради своего безумия… Я живу для идеи… Я охраняю сотворенное им.
Бюрштейн.
Его творения охраняют себя сами… Мы им больше не нужны… Идея же тоже видоизменяется… быть может, мы уже не подлинные носители ее… быть может, новое поколение понимает ее уже по-иному… Фридрих прав… Он не должен жертвовать своею жизнью ради прошлого…
Леонора, страстно.
Надо жертвовать собою… жертвовать ради того, что было некогда дорого… Но вас отпугивает жертва, вы хотите мелкой обеспеченности… вас тянет к собственной жизни и вы боитесь извращений и разоблачений… Вот в чем причина… Вам теперь не по себе, когда грозит опасность… Крысы покидают тонущий корабль… Вы боитесь, потому что вам внушена боязнь, страх жертвы… Но я остаюсь… И чем больше вас, против меня восставших, тем упорней буду я стоять на своем… до последнего вздоха… до последнего вздоха!
СЕДЬМОЕ ЯВЛЕНИЕ.
Входит Иоган и стоит некоторое время в нерешительности.
Леонора.
Что, Иоган?
Иоган.
Фрау… Фолькенгоф спрашивает, может ли она видеть господина Бюрштейна?
Бюрштейн.
Разумеется… Сейчас иду.
Направляется к двери.
Леонора.
Нет, оставайтесь… Я уступаю место… пожалуйста, не стесняйтесь… продолжайте сговариваться против меня… не насилуйте себя…
Порывисто направляется к двери, но вдруг останавливается.
Впрочем — нет! Не подобает мне отходить в сторону. Я не бегу от Марии Фолькенгоф. Пусть она войдет сюда. Мне нужно еще сказать ей последнее слово, в присутствии вас всех.
Бюрштейн делает знак Иогану, который быстро уходит.
Фридрих.
Я хотел бы, мама, попросить тебя…
Леонора.
А я хотела бы попросить тебя считать мои решения столь же непроклонными, как твои. Я знаю свой долг и благодарю вас за ваше несколько неожиданное усердие.
ВОСЬМОЕ ЯВЛЕНИЕ.
Мария Фолькенгоф входит. Фридрих идет ей навстречу и целует руку.
Ах, Фридрих, как хорошо, что ты здесь… Здравствуйте, господин Бюрштейн… Я к вам пришла…
Замечает Леонору и продолжает после паузы.
Я и к вам пришла, Леонора, если только вы этого хотите.
Леонора молчит.
Фридрих.
Не угодно ли вам присесть… пожалуйста…
Мария.
Спасибо… я так легко устаю… Впрочем я ведь ненадолго… Мне только надо сказать несколько слов господину Бюрштейну… Но я рада, что могу сделать это в присутствии всех. У меня нет секретов, и единственный, какой был, принадлежит уже не мне.
Пауза.
Я знаю, господин Бюрштейн, что вы обнаружили интерес к бумагам Карла-Амадея Франка, которые еще находятся в моем владении… или находились. И чувствую себя обязанной сообщить вам, что передала их в другие руки.
Бюрштейн.
Передали!
Мария.
Да, ваш визит имел для меня значение и гораздо большее, чем вы думаете. Я так долго жила этими воспоминаниями… и никогда не выходила из их круга. Все в них было мне так близко, так интимно, что я совсем не отдавала себе отчета в ценности, какую они представляют также для других… для мира… Я не думала о том, что это — сокровищница, и что на мне лежит обязанность распорядиться ею… Ваше посещение напомнило мне, что пора для этого настала… Люди постоянно откладывают свои распоряжения, а смерть все ближе… И вот, я распорядилась. Уничтожить эти бумаги я не хотела… передать их сюда в архив — этого вы мне сами не советовали… наследников у меня нет или же они для меня совсем чужие люди… Поэтому я передала их на хранение одной особе, предоставив ей право распорядиться ими по своему усмотрению. Судьба и характер этой женщины служат мне известною порукою в том, что она окажется достойною моего доверия… Это — молодая дама, живущая здесь в городе, некая фройлайн Кестнер.
Фридрих.
Моя невеста.
Мария.
Ах… я рада, что ты открыто ее так называешь… Я навестила ее и вынесла прекрасное впечатление… И так как я не в состоянии подарить невесте моего крестника что-либо более ценное, то я отдала ей эти бумаги, как свое завещание. Я знаю, вы будете их свято беречь… Поступите с ними, как найдете нужным, — я не знаю, какое имеют значение для мира эти воспоминания. Знаю только, какое значение они имели для меня.
Фридрих.
О, как вы добры!.. Как я вам благодарен за доверие… за то, что вы их отдали ей… Мне это дороже, чем получить их самому… Вы сумели внушить мне глубокое сознание долга. О, сколь многим я уже обязан вам!
Бюрштейн.
Лучшего хранителя мы не могли найти… Бумаги будут находиться в руках Фридриха, а они надежнее моих, во всяком случае, чище… Мы все…
Смотрит на Леонору.
Мы все имеем основание чувствовать к вам безграничную благодарность.
Леонора молчит, отвернувшись лицом к стене.
Мария встает.
Ну, теперь все сделано и сказано, и будем надеяться, что я поступила правильно. Если я этим сняла заботу с вас, я этому рада, да и сама я чувствую себя освобожденною от ответственности. Это было последнее звено, которое меня еще связывало с минувшим, — теперь я привела в порядок те немногие дни, какие мне еще остается прожить. Заключительную черту я провела. Точку поставит кто-то другой. Мне легко теперь, дивно легко на душе. Вчера, на одно мгновенье, во мне пробудилось раскаянье, что я сюда приехала, — так грозно поднялась опять передо мною прожитая жизнь, — но эта была последняя волна. Я рада, что приехала. И рада, что ухожу отсюда с миром.
Фридрих.
Отчего вы уже уходите?.. Нет, оставайтесь!.. Мне еще так много нужно вам сказать… Всю ночь я перебирал в уме то, о чем еще должен с вами поговорить… Есть так много вещей… Я хотел бы вместе с вами обойти отцовские комнаты и слушать ваш рассказ о его молодости… Узнать от вас все то, чего я еще не знаю и что мне так важно узнать теперь, потому что я сам собираюсь так же начать, потому что я ухожу отсюда…
Мария.
Ты уходишь, Фридрих?.. В самом деле?.. В самом деле?..
Леонора, внезапно, в порыве гнева.
Да, он уходит… все они уходят — и он, и Бюрштейн, и Иоган… Да, радуйтесь! Вы достигли своей цели… Для этого вы ведь и приехали!.. Вы добились триумфа, добились мести… Все от меня отшатнулись… дом опустел…
Мария.
Леонора, к чему эта злоба? Мне так хотелось бы уйти с миром… на этот раз и навсегда…
Леонора.
Не должна ли я вас еще благодарить?.. Как вот эти… за то, что вы отняли у меня все, что у меня еще было?
Мария.
Я ничего у вас не отняла, Леонора!.. Если из нас обеих одна у другой что-нибудь отняла, то это не я. Вы у меня… Но не будем об этом говорить, поставим на этом крест. Я не жаловалась. Если я теперь еще раз пришла, то лишь для того, чтобы сказать Бюрштейну… Впрочем, нет: я хочу быть вполне откровенной в эти последние мгновения… Бюрштейну я могла бы и написать… Но мне… очень хотелось бы еще раз посетить могилу, здесь, в саду… могилу, подле которой мне тогда нельзя было стоять… Это было так давно… Но когда состаришься, то сразу становятся дороги родные могилы… Вот это я хотела… И увидеть Фридриха… И я надеялась, что мы расстанемся в мире… В мои годы вражда теряет всякий смысл… взять ее с собою нельзя, а зачем оставлять ее на земле?.. Я надеялась, что мы сможем еще раз мирно поговорить о минувшем… и расстаться друг с другом иначе, чем мы… расстались тогда…
