Оноре Бальзак - Темное дело
— А деньги? — возразил Мишю, сосредоточенно обдумывая слова молодой графини.
— Сегодня ночью я дала братьям сто червонцев.
— В таком случае я отвечаю за них! — воскликнул Мишю. — Однако, если мы их тут спрячем, вам придется отказаться от удовольствия видеться с ними; моя жена или сын будут приносить им пищу два раза в неделю. Но так как за самого себя я поручиться не могу, на случай беды знайте, барышня, — в основной балке на чердаке моего домика есть отверстие, проделанное сверлом. Отверстие закрыто большим клином, а внутри спрятан план одного из лесных участков. Деревья, отмеченные на плане красной точкой, в лесу отмечены черным значком на нижней части ствола. Каждое из этих деревьев — указатель. Под третьим старым дубом слева от каждого из этих деревьев, в двух футах от ствола, в прямом направлении, спрятаны жестяные трубки; они зарыты на глубине семи футов; в каждой из них по сто тысяч франков золотом. Эти одиннадцать деревьев, — их только одиннадцать, — все богатство Симезов, раз у них отняли Гондревиль.
— Дворянству понадобится лет сто, чтобы оправиться от нанесенных ему ударов, — медленно проговорила мадмуазель де Сен-Синь.
— А пароль какой-нибудь есть? — спросил Мишю.
— «Франция и Карл» — для солдат, «Лоранса и Людовик» — для господ д'Отсэров и Симезов. Боже мой! Увидеть их вчера в первый раз после одиннадцати лет разлуки, а сегодня узнать, что им грозит смерть, и какая смерть! Мишю, — сказала она с грустью, — будьте в эти пятнадцать часов столь же осторожны, сколь вы были преданны и самоотверженны все эти двенадцать лет. Если с братьями случится несчастье, я этого не перенесу. Нет, — поправилась она, — я не умру, я должна убить Бонапарта.
— Если все погибнет, мы двое останемся жить ради этой цели.
Лоранса взяла грубую руку Мишю и крепко пожала ее, как это принято у англичан. Мишю взглянул на часы: была полночь.
— Надо выйти отсюда во что бы то ни стало, — сказал он. — Горе жандарму, который вздумает преградить мне дорогу! Что касается вас, то я не могу вам приказывать, ваше сиятельство, а все-таки возвращайтесь-ка вы потихоньку в Сен-Синь. Они там, отвлеките их.
Освободив вход от камней, Мишю не услыхал никаких звуков. Он бросился на траву, приложил ухо к земле и быстро вскочил:
— Они на опушке, в направлении Труа, — сказал он. — Здорово я их одурачу!
Он помог графине выкарабкаться и снова заложил вход камнями. Покончив с этим, Мишю услышал нежный голос Лорансы, которая звала его — прежде чем уехать, ей хотелось убедиться, что он уже на коне. Когда он обменялся со своей молодой госпожой последним взглядом, у этого сурового человека на глазах выступили слезы, у нее же глаза были сухи.
— Он прав: надо их отвлечь! — решила она, когда кругом все стихло. И она вскачь помчалась в Сен-Синь.
Госпожа д'Отсэр понимала, что Революция еще не кончилась, и ей было хорошо известно, что такое упрощенное судопроизводство того времени; поняв, что ее сыновьям грозит смерть, она скоро справилась с обмороком и вновь обрела силы именно благодаря тому страшному потрясению, которое сначала повергло ее в беспамятство. Подстрекаемая каким-то жестоким любопытством, она сошла в гостиную и увидела здесь картину, действительно достойную кисти жанрового живописца. Кюре по-прежнему сидел за ломберным столиком и машинально перебирал фишки, украдкой поглядывая на Перада и Корантена, которые разговаривали вполголоса, стоя у камина. Не раз проницательный взгляд Корантена встречался с не менее проницательным взглядом кюре; но, подобно двум одинаково сильным противникам, которые, скрестив клинки, опять возвращаются к исходной позиции, — оба сразу же отводили глаза. Старик д'Отсэр стоял, точно цапля, не сходя с места, рядом с толстым, большим и алчным Гуларом, в той самой позе, какую принял под влиянием ошеломляющих событий. Мэр хоть и был одет как буржуа, всегда напоминал лакея. Оба растерянно уставились на жандармов, среди которых все еще стоял плачущий Готар; руки его были так крепко скручены, что посинели и отекли. Катрина хранила тот же простоватый и наивный вид и вместе с тем оставалась такой же непроницаемой. Вахмистр, совершивший, по мнению Корантена, большую глупость, задержав этих славных ребят, не знал, уйти ему или оставаться. Он стоял в задумчивости посреди гостиной, положив руки на эфес сабли и уставившись на парижан. Ошеломленная чета Дюрие и прочая челядь составляли группу, как бы воплощавшую крайнюю тревогу. Если бы не судорожные всхлипывания Готара, можно было бы расслышать, как пролетает муха.
Когда бледная и обезумевшая от ужаса мать отворила дверь и появилась в гостиной, — ее почти тащила мадмуазель Гуже, у которой глаза покраснели от слез, — все лица обратились к этим двум женщинам. Оба агента ждали с надеждой, а обитатели замка с ужасом, что вслед за ними появится Лоранса. И слуги и хозяева сделали невольный жест, словно заводные куклы, которые благодаря заключенному в них механизму могут моргать глазами или выполнять какое-нибудь одно-единственное движение.
Госпожа д'Отсэр сделала три больших, порывистых шага в сторону Корантена и спросила у него дрожащим, но резким голосом:
— Ради бога скажите, сударь, в чем обвиняются мои сыновья? И неужели вы предполагаете, что они здесь?
Кюре, который при виде старой дамы подумал: «Сейчас она совершит какую-нибудь глупость», — опустил глаза.
— Моя должность и возложенное на меня поручение не позволяют мне ответить на этот вопрос, — отозвался Корантен учтиво и вместе с тем насмешливо.
Отказ этого франта, прозвучавший особенно беспощадно из-за его приторной любезности, сразил старуху мать; она опустилась в кресло возле аббата Гуже, сложила руки и стала молиться.
— Где вы задержали этого плаксу? — спросил Корантен у вахмистра, указывая на грума Лорансы.
— На дороге, которая ведет к ферме, вдоль ограды парка; мошенник направлялся в лес Клозо.
— А девицу?
— Девицу? Ее поймал Оливье.
— А куда она шла?
— К Гондревилю.
— Значит, они направлялись в разные стороны? — спросил Корантен.
— Да, — ответил жандарм.
— Это ведь слуга и горничная гражданки Сен-Синь? — обратился Корантен к мэру.
— Да, — подтвердил Гулар.
Корантен шепотом обменялся несколькими словами с Перадом, после чего Перад сейчас же вышел, взяв с собою вахмистра.
В эту минуту в гостиную вошел арсийский вахмистр и, подойдя к Корантену, сказал ему на ухо:
— Я отлично знаю замок, я обыскал все службы. Никого нет, молодчики как сквозь землю провалились. Сейчас мы простукиваем прикладами полы и стены.
Перад вернулся, знаком подозвал Корантена и повел его осматривать брешь у рва, причем обратил его внимание на то, что именно здесь начинается дорога, проложенная в старой канаве.
— Мы разгадали их хитрость, — сказал Перад.
— И я разгадал. Вот слушайте, — отозвался Корантен. — Подлец мальчишка и девушка провели дураков жандармов, чтобы дать дичи возможность улететь.
— Правда выяснится, только когда рассветет, — продолжал Перад. — Дорога эта — сырая; я перегородил ее с обоих концов — поставил двух жандармов; когда будет светло, мы по следам ног узнаем, какие тут прошли звери.
— А вот и следы копыт, — сказал Корантен. — Пойдем в конюшни.
— Сколько лошадей в замке? — спросил Перад у г-на д'Отсэра и Гулара, вернувшись с Корантеном в гостиную.
— Бросьте, господин мэр, вы же отлично знаете. Ну сколько? — вскричал Корантен, видя, что чиновник замялся.
— Да вот... кобыла графини, лошадь Готара и еще лошадь господина д'Отсэра.
— А на конюшне мы видели только одну, — сказал Перад.
— Барышня катается верхом, — сказал Дюрие.
— И часто ваша подопечная катается по ночам? — насмешливо спросил этот циник у г-на д'Отсэра.
— Очень часто, — простодушно ответил тот. — Господин мэр может подтвердить.
— Она — барышня с причудами, это всем известно, — вставила Катрина. — Перед тем как ложиться спать, она выглянула в окошко и, верно, заметила, что в отдалении блеснули ваши штыки. Когда она выходила, то сказала мне, что хочет узнать, может быть, новая революция начинается.
— Когда она уехала? — спросил Перад.
— Когда увидела ваши ружья.
— А по какой дороге?
— Не знаю.
— А другая лошадь где? — спросил Корантен.
— Жа... а... андарм... мы ее у мменя о... отня... али... — заикаясь протянул Готар.
— Куда же это ты ехал? — спросил один из жандармов.
— Я ехал с ба... барышней на фе... ерму.
Жандарм повернулся к Корантену, ожидая его распоряжений, но в словах мальчика было одновременно столько лжи и столько правды, столько истинного простодушия и вместе с тем хитрости, что парижане переглянулись, как бы напоминая друг другу замечание Перада: «Они вовсе не простачки».
Старый дворянин, видимо, настолько ограничен, что даже соленой шутки не способен понять. Мэр просто дурак. Мать, совсем поглупевшая от наплыва материнских чувств, задавала агентам нелепо-наивные вопросы. Слуги были действительно найдены спящими. Приняв во внимание все эти обстоятельства, а также характеры указанных лиц, Корантен сразу сообразил, что у него один только враг: мадмуазель де Сен-Синь. Как бы ни была ловка полиция, она всегда работает в неблагоприятных условиях. Ей не только нужно выведать все то, что известно заговорщику, ей приходится еще строить тысячи предположений, прежде чем остановиться на том, которое соответствует истине. Заговорщик день и ночь думает о своей безопасности, в то время как полиция действует лишь в определенное время. Не будь предательства, заговоры были бы самым легким делом. У одного заговорщика больше ума, чем у всей полиции, вместе взятой, несмотря на огромные возможности действовать, которыми она располагает. Перад и Корантен чувствовали, что натолкнулись на некую нравственную преграду, как если бы это была дверь, которую они рассчитывали найти отпертой, а ее пришлось открывать отмычками, причем с другой стороны молча навалились какие-то люди. Сыщики понимали, что план их разгадан и спутан, но кем — неизвестно.
