Харуки Мураками - Послемрак
– Ты понимаешь, о чем я?
– Кажется, да… – Мари выдерживает паузу. – У меня давно к Эри похожее чувство. Вот уже несколько лет.
– Что до нее слова не долетают?
– Ну да.
Такахаси подманивает очередную кошку остатками паштета. Та осторожно принюхивается, но тут же сдается и начинает работать челюстями.
– Послушай… – говорит Мари. – Можешь честно ответить на вопрос?
– Давай.
– Девчонка, которую ты в «Альфавиль» приводил, – моя сестра?
Такахаси поднимает голову и внимательно смотрит на Мари. Так, словно разглядывает круги на воде небольшого пруда.
– Почему ты так решила?
– Шестое чувство. Так да или нет?
– Нет, то была не Эри. Совсем другая девчонка…
– Правда?
– Правда.
Мари задумывается.
– А еще вопрос можно?
– Конечно.
– Если бы ты с моей сестрой пошел в «Альфавиль» и занялся с нею сексом… Допустим.
– Ну, допустим.
– И, допустим, я бы тебя потом спросила: «Ты занимался с моей сестрой сексом в „Альфавиле“?…»
– Так, и что?
– Ты бы ответил «да»?
Такахаси долго чешет в затылке.
– Вряд ли, – говорит он наконец. – Скорей я ответил бы «нет».
– Почему?
– Потому что это – частная жизнь твоей сестры.
– А у тебя что – «подписка о неразглашении»?
– В каком-то смысле.
– Но почему не сказать честно? Скажем, «не могу ответить» или как-то еще? Это ведь не будет «разглашением».
– Если я скажу «не могу ответить» – получится все равно, что я сказал «да». В юриспруденции это называется «косвенный умысел».
– И поэтому ты сказал бы «нет»?
– Теоретически.
Мари заглядывает ему в глаза:
– Но мне вообще-то все равно. Даже если ты с нею действительно переспал. Если ей так хочется…
– Эри Асаи сама не понимает, чего ей хочется… Но давай-ка мы эту тему закроем. Потому что ни теоретически, ни практически я с твоей сестрой в «Альфавиль» не ходил. Это была совершенно другая девчонка.
Мари тихонько вздыхает. Пауза.
– Я тоже хотела, чтобы мы с Эри стали ближе, – говорит она. – Все время об этом думала. Особенно лет с десяти. Вот, мол, было бы здорово стать лучшими подругами с родной сестрой. Ну и, конечно, я восхищалась ею чисто по-женски. Только она уже в те годы была страшно занята. Снималась для какого-то журнала мод, каждый день на пробы убегала. Все ее просто на кусочки разрывали, везде была нарасхват… На родную сестренку ни минуты не оставалось. В общем, когда я нуждалась в этом сильнее всего, ей было просто не до меня…
Такахаси молчит.
– Как сестры, мы, конечно, под одной крышей росли, – продолжает Мари. – Но воспитывали нас совершенно по-разному. И даже кормили разной едой. Из-за этих аллергий у Эри даже меню было не таким, как у всех…
Пауза.
– Я, конечно, не хочу сказать, что как-то от этого страдала. Конечно, тогда мне казалось, что мать ее слишком балует, но теперь уже так не думаю. Я к тому, что у нас с сестрой не было общего детства, какой-то общей истории… И теперь, даже захоти мы как-то сблизиться, честно скажу: что для этого нужно делать – я понятия не имею. Понимаешь, о чем я?
– Вроде да.
Мари умолкает.
– Я тогда в баре подумал, – говорит Такахаси. – По-моему, она всю жизнь испытывает перед тобой какой-то комплекс.
– Комплекс? – удивляется Мари. – Передо мной?
– Ну да.
– Не наоборот?
– Не наоборот.
– С чего ты взял?
– Ну как же… Ты всегда хорошо представляла, чего в жизни хочешь. Могла сказать «нет», когда считала нужным. Любые ситуации поворачивала куда тебе нравится. А Эри так не умела. У нее с детства будто служба такая – играть роли, которые ей дают, и удовлетворять собой окружающих. Как ты и заметила: всю жизнь работала Белоснежкой. И действительно везде была нарасхват. Так, что хоть волком вой. А потому в самом важном возрасте не смогла… принять свою форму, что ли? В общем, если слово «комплекс» для тебя слишком сильное, можно и проще сказать: она всю дорогу тебе завидовала, разве нет?
– То есть… Эри сама тебе так сказала?
– Да нет. Просто я обобщил все ее истории и попробовал сделать вывод. Если ошибся – по-моему, не намного.
– А мне кажется, ты преувеличиваешь, – говорит Мари. – Конечно, с одной стороны я жила независимей, чем она. Это я и сама понимаю. Только что эта независимость мне дала? Ноль без палочки – ни работы любимой, ни сил почти никаких. Ни специальных знаний, ни выдающихся мозгов. Не красавица – и не нужна никому особо. Можно подумать, мне с этой независимостью удалось принять какую-то форму! Бреду по жизни, как бог на душу положит, а у самой ножки заплетаются… Чему тут завидовать?
– Ну, у тебя сейчас возраст такой. Подготовительная стадия не закончилась. Сделать выбор – штука непростая. Время занимает. С твоим характером лучше не торопиться…
– Той девчонке тоже было девятнадцать, – вдруг говорит Мари.
– Какой девчонке?
– Там, в «Альфавиле», какой-то подонок избил до полусмерти китаянку. И всю ее одежду с собой утащил. Очень красивая девочка. Только голая и вся в крови. В ее мире не бывает «подготовительных стадий». И про «характер, с которым лучше не торопиться», ей никто не объяснит. Не правда ли?
Такахаси молча кивает.
– Я, как только ее увидела, тут же захотела с ней подружиться. Очень сильно. Повстречайся мы в другом месте и в другое время – сто процентов, мы бы здорово сошлись. Я такое почти никогда ни к кому не чувствовала. А точнее, вообще никогда.
– Хм-м.
– Только наши с ней миры нигде не пересекаются, вот в чем беда. Слишком они разные. И я ничего с этим поделать не могу. Сколько бы ни старалась…
– Это верно.
– И все-таки странно. Мы с ней пробыли вместе совсем чуть-чуть. А она мне будто в душу вселилась. Стала частью меня, понимаешь? Не могу по-другому объяснить…
– Ты чувствуешь, как ей больно?
– Да… Наверное.
Такахаси глубоко задумывается. И наконец говорит:
– Послушай. А может, тебе стоит представить такую картинку… Будто твоя сестра находится в каком-то другом «Альфавиле», и кто-то другой над ней издевается. А она неслышно кричит. И истекает невидимой кровью.
– Это что, такая метафора?
– Вроде того, – кивает он.
– Значит, у тебя такое впечатление от ее рассказов?
– Из ее рассказов я понял одно: у твоей сестры – куча проблем, из которых она в одиночку не может выбраться. Она просит о помощи. И высказывает это как может. Так что эта картинка – не метафора, и даже не впечатление. А кое-что поконкретнее.
Мари встает со скамейки и смотрит в ночное небо. Подходит к качелям. Палые листья под ее желтыми кроссовками звонко шуршат на всю округу. Она садится на сиденье качелей и проверяет канаты на прочность. Такахаси тоже встает со скамейки, так же шурша листьями, подходит и усаживается на качели рядом.
– Моя сестра сейчас спит, – говорит она так, словно доверяет ему страшную тайну. – Очень, очень крепко.
– Сейчас все спят, – кивает он. – В такое-то время…
– Я не об этом, – качает Мари головой. – Она не собирается просыпаться.
12
Офис Сиракавы.
Сам Сиракава, по пояс голый, лежит на коврике для йоги и качает пресс. Его сорочка и галстук свисают со спинки кресла, часы и очки аккуратно сложены на столе. Телом он худ, но грудь широкая, на талии – ни складки жира. Мышцы накачанные. Без одежды он совсем не похож на себя одетого. Дыша глубоко и свободно, Сиракава быстро поднимает верхнюю часть тела, наклоняется влево, вправо, ложится и начинает снова. Капельки пота на плечах и груди поблескивают от люминесцентных ламп. В портативном CD-плейере звучит кантата Скарлатти в исполнении Брайана Асавы [11]. Расслабленная мелодия довольно странно сочетается с напряженными мышцами, но Сиракава подчиняет тело ее неспешному ритму. Похоже, такая ночная гимнастика – по завершении работы, перед уходом домой, в полном одиночестве под классическую музыку – давно вошла у него в привычку. Его движения уверенны и систематичны.
Согнувшись и разогнувшись заданное количество раз, он встает, сворачивает коврик и убирает в шкафчик для одежды. Достает с полки белое полотенце, пластиковый пакет и, прихватив вещи со стола и кресла, идет в туалет. Достает из пакета мыло, умывается, вытирает полотенцем лицо, шею, плечи, торс. Выполняя все операции одну за другой без единого лишнего жеста. Дверь туалета остается открытой; арии Скарлатти слышны и здесь. Иногда он мурлычет, подпевая мелодии семнадцатого века. Вынимает из пакета дезодорант, спрыскивает подмышки. Наклоняет голову, проверяет запах. Несколько раз сжимает и разжимает правую ладонь. Теперь пальцы двигаются свободнее. Хотя боль до конца не прошла.
Он достает щетку для волос, причесывается. Над висками открываются небольшие залысины, но лоб достаточно красив, и до впечатления, будто чего-то не хватает, пока далеко. Он надевает очки, облачается в сорочку, повязывает галстук. Темно-синий, с пейслийским узором – на светло-серую сорочку. Глядя в зеркало, выравнивает воротничок и поправляет вмятинку под узлом.
