Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)
Тем временем высокородный Генри Фокер, которого мы на последних страницах потеряли из виду, пребывал, как и следовало ожидать от человека столь постоянного, во власти своей всепоглощающей страстной любви.
Он томился по Бланш, проклиная судьбу, которая их разлучала. Когда лорд Грейвзенд с семейством уехал в деревню (передав свой голос в парламенте достопочтенному лорду Бэгвигу), Гарри остался в Лондоне, чем не особенно огорчил свою невесту леди Энн, которая ничуть о нем не скучала. Куда бы ни направлялась мисс Амори, наш влюбленный по-прежнему за ней следовал; и, зная, что его помолвка с леди Энн всем известна, он вынужден был скрывать свою страсть и хранить ее в собственной груди, которую она так распирала, что диву даешься, как он не лопнул и, взлетев на воздух, не погиб под обломками своей тайны.
Однажды ясным июньским вечером в Гонт-Хаусе состоялся пышный прием и бал, и на следующий день почти два столбца мелким шрифтом были заняты в газетах именами знати, которую почтили приглашениями. Среди гостей были сэр Фрэнсис с супругой и мисс Амори, для которых приглашение раздобыл неутомимый майор Пенденнис, а также наши молодые друзья Артур и Гарри. Оба они, не жалея сил, много танцевали с мисс Бланш. Майор со своей стороны взял на себя заботу о леди Клеверинг и провел ее туда, где миледи могла особенно блеснуть, а именно в большую залу, в которой, среди картин Тициана и Джорджоне и портретов царствующих особ кисти Вандейка и Реинольдса, среди огромных золотых и серебряных подносов, букетов из небывало крупных цветов — словом, не стесняясь никакими затратами, всю ночь подавали ужин. Сколько леди Клеверинг отведала кремов, желе, салатов, персиков, бульонов, винограда, паштетов, заливных, чая, шампанского и прочего — об этом нам не пристало говорить. Сколько мук принял майор, сопровождая эту достойную женщину, подзывая степенных лакеев и хорошеньких горничных и с почтительным терпением исполняя все желания леди Клеверинг, — о том не знает никто: он не разгласил этой тайны. Ни тени страдания не изобразилось на его лице, и он с неукоснительной любезностью подносил бегум тарелку за тарелкой.
Мистер Уэг считал, сколько леди Клеверинг отведала блюд, пока не сбился со счета (впрочем, так как сам он весь вечер только и делал, что отведывал шампанское, его подсчетам едва ли можно верить), и порекомендовал мистеру Хонимену, врачу леди Стайн, внимательно следить за бегум и завтра к ней наведаться.
Сэр Фрэнсис Клеверинг прибыл один и некоторое время слонялся по великолепным залам, но вся эта роскошь и гости, которых он там увидел, были не в его вкусе и, опрокинув в буфете несколько стаканов вина, он перебрался из Гонт-Хауса поближе к Джермин-стрит, в помещение, где его приятели Лодер, Понтер, маленький Мосс Абраме и капитан Скьюбол уже собрались за знакомым зеленым столом. Под стук костей и шум беседы настроение духа у сэра Фрэнсиса поднялось и достигло уровня его обычной жиденькой веселости.
В какую-то минуту мистер Пинсент, заранее ангажировавший мисс Амори, подошел пригласить ее на танец, но еще прежде он и мистер Артур Пенденнис обменялись свирепыми взглядами, а тут Артур вдруг поднялся и заявил, что этот танец обещан ему. Пинсент, кусая губы и хмурясь еще более свирепо, сказал, что сдается, и отступил с низким поклоном. Есть люди, которым словно суждено вечно становиться друг другу поперек дороги. Так было у Пинсента с Пеном; и чувства они питали друг к другу соответственные.
"Что за глупый, наглый, самонадеянный провинциал! — думал первый. — Написал грошовый роман и вообразил о себе бог весть что. Всыпать бы ему как следует, так поубавилось бы спеси".
— Что за нахальный идиот, — говорил второй своей даме. — Его душа витает на Даунинг-стрит: вместо платка у него писчая бумага; вместо волос — песок; вместо ног — линейки; вместо внутренностей — красная тесьма и сургуч. Он уже в колыбели был педантом, а смеялся всего три раза в жизни — одной и той же шутке своего начальника. Этот человек на меня действует так же, как холодная вареная телятина.
Бланш не преминула ответить, что мистер Пенденнис — противный, mechant [18], совершенно невыносимый человек, и можно себе представить, что он говорит у нее за спиной.
— Что говорю? Что ни у кого на свете нет такой грациозной фигурки, такой тонкой талии, Бланш… простите — мисс Амори. Еще один тур? Под такую музыку и олдермен затанцует.
— А вы теперь не шлепаетесь на пол, когда вальсируете? — спросила Бланш, лукаво взглянув на него из-под ресниц.
— Человек всю жизнь падает и снова поднимается, Бланш… Ведь когда-то я вас так называл, и я не знаю имени красивее… К тому же я с тех пор много упражнялся.
— И верно, со многими дамами, — сказала Бланш, притворно вздохнув и пожав плечиками.
А мистер Пен и правда много поупражнялся в своей жизни и, несомненно, стал танцевать куда лучше.
Итак, Пен позволял себе дерзкие речи, Фокер же, напротив, — по природе веселый и общительный, — он, танцуя с мисс Амори, становился печален и нем. Обнимать ее стройную талию было счастьем, кружиться с нею по зале — неземным блаженством; но говорить… разве мог он сказать что-нибудь достойное ее? Какую жемчужину красноречия мог он преподнести ей, такой обворожительной и такой умной? С этим ушибленным любовью кавалером она сама направляла разговор. Это она спросила, как поживает его лошадка, — такая прелесть! — и на его просьбу принять лошадку в подарок нежно глянула на него, поблагодарила и отказалась с легким вздохом сожаления.
— В Лондоне мне не с кем кататься верхом, — сказала она. — Мама — трусиха, да и выглядит в седле неважно. Сэр Фрэнсис никогда со мной не ездит. Он меня любит как… как падчерицу. Ах, мистер Фокер, как это, должно быть, чудесно — иметь отца.
— Еще бы! — сказал Гарри, принимавший этот дар судьбы без особенного восторга.
И тут Бланш, позабыв о том, какую чувствительность только что на себя напускала, так лукаво подмигнула Фокеру серыми своими глазами, что оба они рассмеялись и Гарри, отбросив всякое смущение, стал развлекать ее невинной болтовней — славной, нехитрой, чисто фокеровской болтовней, сдобренной множеством словечек, каких не найти ни в одном словаре — о собственной особе, о лошадях, о других милых его сердцу предметах, либо о людях, которые их окружали и насчет наружности и репутации которых мистер Гарри прохаживался без стеснения и с большим юмором.
А когда он умолкал, подавленный новым приступом робости, Бланш всякий раз умела его оживить — расспрашивала про Логвуд, и красивые ли там места. Любит ли он охоту и нравится ли ему, когда на охоту ездят женщины? (В случае утвердительного ответа она уже готова была сказать, что обожает это занятие); но, когда мистер Фокер высказался против того, чтобы женщины лезли не в свое дело, и, кивнув на проходившую мимо них леди Булфинч, обозвал ее лошадницей и вспомнил, как она выехала травить лисицу с сигарой во рту, — Бланш тоже заявила, что терпеть не может эту грубую забаву, — ей даже думать страшно о том, как убивают бедную пушистую лисичку, — и Фокер, смеясь, стал кружить ее в танце с удвоенной энергией и грацией.
А когда кончился вальс, — последний, который они танцевали в этот вечер, — Бланш спросила его про Драммингтон и хорош ли тамошний дом. Она слышала, что его кузины наделены многими талантами. С лордом Эритом она знакома, а которая из кузин его любимица? Верно, леди Энн? Да, да, пусть не отпирается, недаром он так покраснел. Она не будет больше танцевать — устала… уже очень поздно… ее ждет мама… И тут же, отцепившись от Гарри Фокера, вцепилась в Пена, который случился рядом, повторила:
— Мама, мама… милый мистер Пенденнис, отведите меня к маме, — и обратилась в бегство, напоследок пронзив Гарри убийственным взглядом.
Лорд Стайи, при Звезде и Подвязке, лысый, с огоньком в глазах и в ошейнике рыжих бакенбард, выглядел, как всегда в парадных случаях, очень внушительно и произвел на леди Клеверинг сильное впечатление, когда по просьбе угодливого майора Пенденниса подошел с нею познакомиться. Своею собственной августейшей белой рукой он поднес миледи стакан вина, сказал, что наслышан о ее очаровательной дочери, и пожелал быть ей представленным; и как раз в эту минуту она сама к ним подошла в сопровождении Артура Пенденниса.
Пэр склонился в небывало низком поклоне, Бланш сделала неслыханно низкий реверанс. Милорд протянул для пожатия руку мистеру Артуру Пенденнису, сказал, что читал его роман — очень злой и забавный, спросил мисс Бланш, прочла ли она эту книгу (тут Пен покраснел и съежился — ведь Бланш была одной из героинь этого романа. Бланш с черными локонами, лишь слегка измененная, была Неэрой из "Уолтера Лорэна").
Да, Бланш читала этот роман: глаза ее без помощи слов выразили восторг и восхищение. А маркиз Стайн, разыграв эту маленькую комедию, еще раз низко поклонился леди Клеверинг и ее дочери, после чего отошел и заговорил с кем-то другим из своих гостей.
