Синклер Льюис - Главная улица
Она подумала, что под ровным серым тоном могут скрываться тысячи оттенков лилового, и голубого, и серебряного.
В разговоре за ужином выяснилось, что он любит сэра Томаса Брауна, Торо, Агнессу Реплие, Артура Саймонса, Клода Уошберна, Чарльза Фландро. О своих кумирах он говорил сдержанно, но, его охотно слушали и книжница Кэрол, и не жалевшая для него похвал мисс Шервин, и Кенникот, снисходительный к тем, кто развлекает его жену.
Кэрол недоумевала, почему Гай Поллок тянет лямку нудных судебных дел, почему он остается в Гофер — Прери. Спросить об этом ей было некого. Ни Кенникот, ни Вайда Шервин не поняли бы, почему такому человеку, как Поллок, не место в Гофер-Прери. Кэрол упивалась этим налетом таинственности. Она торжествовала, что у нее уже есть свой кружок с определенными литературными устремлениями. Теперь не за горами то время, когда она обогатит город веерообразными окнамй И знакомством с Голсуорси. Она не сидела сложа руки. Подавая наскоро приготовленный десерт — из кокосового ореха и апельсинных долек, — она воскликнула, обращаясь к Поллоку:
— Как вы думаете, не создать ли нам драматический кружок?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Когда первый, еще нерешительный ноябрьский снежок мелкой крупкой запорошил голые комья на вспаханных полях, когда первый огонь запылал в топке центрального отопления — святая святых каждого жилища в Гофер-Прери, — Кэрол начала устраивать дом по — своему.
Она выбросила из гостиной старую мебель — дубовый стол с медными шишками, вылинявшие парчовые кресла и картину «Врач». Она отправилась в Миннеаполис и долго бегала по большим магазинам и антикварным лавчонкам Десятой улицы. Ей пришлось отправить свои сокровища багажом, хотя она, кажется, готова была повезти их с собой, в руках.
Плотники выломали перегородку между передней и задней гостиной, обратив их в одну длинную комнату, отделанную в желтых и синих тонах. На палевую стену Кэрол повесила широкий японский пояс с золотой вышивкой по ультрамариновому фону. Затем появились диван с голубыми подушками и золотыми шнурами и стулья, которые в Гофер-Прери казались слишком легкомысленными. Она вынесла священный фамильный граммофон в столовую и поставила на его место шкафчик, а на нем — приземистый синий кувшин между двух желтых свечей.
Кенникот не согласился строить камин: «Через два — три года у нас все равно будет новый дом».
Кэрол обставила только одну комнату. Муж дал ей понять, чтобы остального она не трогала, пока ему не выпадет кахой-либо «крупный куш».
Коричневый куб дома встрепенулся, ожил. Теперь он приветствовал Кэрол, когда она возвращалась с покупками. Он больше не угнетал своей затхлостью.
Верховный приговор Кенникота гласил:
— По правде сказать, я боялся, что новые вещи будут неудобны, но этот диван, или как он там называется, и в самом деле лучше нашей прежней ухабистой кушетки, и вообще, как я посмотрю… Ну что ж, я полагаю, все это стоит затраченных денег!
Весь город интересовался отделкой квартиры. Плотники и маляры, не принимавшие непосредственного участия в работах, переходили через лужайку, чтобы заглянуть в окна, и восклицали: «Здорово! Вот так шик!» Дэйв Дайер, Гарри Хэйдок и Рэйми Вузерспун ежедневно осведомлялись: «Ну, как подвигается работа? Говорят, дом будет шикарнейший!»
Заинтересовалась даже миссис Богарт.
Мисс ис Богарт жила через улицу, за домом Кэрол. Она была вдова, видная баптистка и «образец добродетели». Она так тщательно воспитывала своих сыновей добрыми христианами, что один из них сделался содержателем бара в Омахе, другой — преподавателем греческого языка, а третий — Сайрус Богарт, мальчуган четырнадцати лет, который сидел еще дома, — был одним из самых отчаянных городских озорников.
М иссис Богарт принадлежала не к злобной разновидности «образцов добродетели», — то была ласковая, рыхлая, слезливая, вечно охающая, невыносимо скучная, нагоняющая тоску, неутомимо назойливая добродетель. В каждом большом птичнике можно найти таких старых негодующих кур, похожих на миссис Богарт, и даже на столе, когда их подают к воскресному обеду в жареном виде, с пышками, они не теряют этого сходства.
Кэрол заметила, что миссис Богарт наблюдает из своего бокового окна за ее домом. Кенникоты и миссис Богарт вращались в различных кругах, а это в Гофер-Прери означает совершенно то же самое, что и на Пятой авеню или на Мейфэр. Тем не менее почтенная вдова пришла с визитом.
Тяжело дыша, она вплыла в гостиную, вздохнула, подала Кэрол пухлую руку, вздохнула, метнула острый взгляд на приподнявшийся край юбки Кэрол, когда та заложила ногу за ногу, вздохнула, осмотрела новые голубые кресла, улыбнулась со смиренным придыханием и начала:
— Я давно уже собиралась к вам, дорогая, — мы ведь соседи, — но я хотела подождать, пока вы устроитесь… Вы должны непременно забежать ко мне… Сколько стоит такое кресло?
— Семьдесят семь долларов.
— Семьде… господи, помилуй! Ну что ж, я полагаю, если средства позволяют… Хотя мне иной раз кажется… как сказал однажды «наш пастор в баптистской церкви… Кстати, мы еще не видели вас там, а между тем ваш муж вырос в баптизме, и я надеюсь, он не станет чуждаться храма: ведь все мы знаем, что ни разум, ни мирские блага, ни что-либо другое не может сравниться с простотой и внутренним величием нашей веры, и пусть говорят что угодно о пресвитерианской евангелической церкви, но, конечно, нет церкви, которая имела бы такую светлую, славную историю или была бы так верна истинному духу христианства, как баптистская церковь, и… В лоне какой церкви выросли вы, миссис Кенникот?
— Гм… девочкой в Манкейто я ходила в конгрегационную церковь, но мой колледж был универсалистский.
— Так! Но поистине, как говорит библия, — кажется, это в библии, по крайней мере я слышала это в церкви, — и как всякий признает, молодой жене приличествует принять мужнин сосуд веры; поэтому все мы надеемся увидеть вас в баптистской церкви и… Как я говорила, я вполне согласна с преподобным Зиттерелом в том, что величайшее горе нашего народа — это отсутствие в наше время подлинной веры: в церковь ходят мало, катаются по воскресеньям в машинах и бог знает что еще выдумывают. Все же я полагаю, что главное зло — это ужасное швыряние деньгами. Люди воображают, что им нужны то ванны, то телефоны в их домах… Я слыхала, что вы продаете по дешевке вашу старую мебель.
— Да.
— Ну, вам, конечно, оно виднее, моя милая, но я невольно думаю, что когда матушка Уила жила тут и вела его дом (она заходила ко мне, и даже часто), то для нее это была достаточно удобная мебель. Ну хорошо, хорошо, будет мне ворчать, я только хотела вам сказать, что если вы убедитесь, как мало можно полагаться на эту непоседливую молодежь вроде Хэйдоков и Дайеров — один бог знает, сколько денег спускает за год Хуанита Хэйдок! — тогда, может быть, вам приятно будет вспомнить, что глупая старая тетка Бсгарт всегда тут, на месте, и господь знает, — зловещий вздох, — надеюсь, у вас и у вашего мужа все пойдет гладко, без болезней, и ссор, и мотовства, как это часто бывает с молодыми парами и… Впрочем, мне пора бежать, дорогая! Мне очень приятно и… Непременно загляните ко мне как-нибудь. Как здоровье Уила? Мне казалось, что он немного осунулся.
Прошло еще двадцать минут, прежде чем миссис Богарт окончательно выползла из входной двери. Кэрол вбежала назад в гостиную и распахнула окна. «От этой женщины остались следы пальцев в воздухе!»- сказала она.
IIКэрол была расточительна, но она по крайней мере не пыталась оправдываться, как другие, которые ходят и причитают: «Я знаю, что трачу ужасно много, но ничего не могу с собой поделать!»
Кенникот никогда не думал о том, чтобы выдавать ей на расходы определенную сумму. Когда Кэрол девушкой сама зарабатывала себе на жизнь, она говорила своим сослуживцам по библиотеке, что, выйдя замуж, она непременно будет получать определенные «ассигнования» и будет в этом отношении деловой и современной. Но это была слишком трудная задача — ласково доказать упрямому Кенникоту, что она не только веселый товарищ, но и практичная хозяйка. Она купила приходо-расходную книгу и аккуратно вела ее.
Вначале это было одним из развлечений медового месяца — мило просить и признаваться: «У нас ни цента в доме, дорогой мой!» и получать в ответ: «Ты маленькая мотовка!» Но приходо-расходная книга показала ей, как шатко ее положение без постоянного прихода. В ней заговорило чувство собственного достоинства. Она негодовала при мысли, что ей постоянно приходится выклянчивать у мужа деньги, чтобы покупать для него же пищу. Ей разонравились его шутки о том, что он спасает ее от богадельни; поначалу они звучали смешно, но, конечно, перестали быть остроумными, когда он вздумал повторять их каждый божий день. И, право, небольшое удовольствие гнаться за ним по улице, если забудешь попросить денег за завтраком!
