Халлдор Лакснесс - Самостоятельные люди. Исландский колокол
Затем показалось несколько пожилых чиновников. Они были явно возбуждены и громко бранились. Некоторые были сильно пьяны и спотыкались. Последними появились люди, оправданные судом. Некогда все они были приговорены к тяжким наказаниям и лишь случайно избежали смертной казни. Однако на их лицах не было и признака радости, — как, впрочем, и на лицах всех остальных, выходивших из этого здания.
Один из этих людей свернул с дороги в ту сторону, где сидела на земле оборванная женщина. Он сыпал ругательствами, Женщина приняла его за пьяного и боялась, что он замышляет недоброе против нее, но он даже не взглянул в ее сторону, а подошел к пасшейся вблизи лошади. Пугливая лошадь некоторое время не подпускала к себе хозяина, но то, видимо, был с ее стороны лишь каприз, так как через несколько минут он уже взнуздал ее и запел древние римы о Понтусе.
Затем он распутал веревку, которой была стреножена лошадь.
— Йоун Хреггвидссон, — позвала она.
— Кто ты? — спросил он.
— Что там решили?
— Горек их неправедный суд и еще горше — их правосудие. Они велели мне получить от короля новый вызов в верховный суд в Копенгагене, да еще угрожали исправительной тюрьмой за то, что я не представил старый. Ты что же, одна из оправданных?
— Нет, — сказала она, — я одна из осужденных. Оправданные украли мой плащ.
— Я верю лишь в свое собственное правосудие, — сказал он.
— А что решено по делу юнкера из Брайдратунги?
— Эти люди сами себя осудили. Они заявили, что я убил своего сына. Что с того? Разве он не был моим сыном? Есть лишь одно преступление, которое несет в себе свое собственное возмездие: это когда предают аульвов.
— Не понимаю, — отозвалась она.
— Два знатных человека стоят друг против друга и осуждают один другого. Им невдомек, что оба они осуждены. Оба они предали златокудрую деву, стройную аульву. Юнкер в церкви объявил эмиссара прелюбодеем, а эмиссар в ответ на это отписал в свою пользу и в пользу казны все имущество юнкера. А где же богатство моего господина Арнэуса? Йоун Хреггвидссон стал богатым человеком с тех пор, как побывал в том доме. Если хочешь, добрая женщина, садись впереди меня на лошадь, и я отвезу тебя на запад в Скаги и оставлю у себя поденщицей на время уборки урожая.
Она, однако, не приняла его предложения, сказав:
— Лучше уж я буду просить милостыню, чем работать. Я из таких. Расскажи-ка мне побольше новостей, чтобы я могла позабавить тех, с кем я буду проводить ночь. Как решили поступить с властями?
Он сказал, что судью Эйдалина и трех окружных судей лишили чести и всех должностей, а их имущество отписали в казну.
— От судьи Эйдалина только и осталось что нос да голос. Неприятно чувствовать жалость к человеку, тем более к знатному, но когда нынче меня усадили рядом с этим жалким старцем, — на мне был новый камзол, а на нем тот самый старый плащ, в котором он в свое время судил меня, — я подумал про себя: «Было бы только справедливо, если бы ты получил уродливую голову Йоуна Хреггвидссона».
— Ты убил того человека?
— Убил ли я? Либо ты его убиваешь, либо он тебя. Когда-то волосы у меня были черные, теперь вот я поседел, а скоро стану белым как лунь. Но черный я, седой или белый, мне одинаково плевать на всякое правосудие. Я признаю лишь то правосудие, что живет во мне самом, Йоуне Хреггвидссоне из Рейна, да еще то, что ждет нас на том свете. Вот тебе от меня далер, добрая женщина, но голову твою я не могу выкупить.
Он вынул из кошеля серебряную монету, бросил на колени женщине и сел на лошадь. Затем он уехал, а нищенка еще долго сидела на земле, рассеянно вертя в руках далер. Затем она встала, старательно прикрывая лицо платком. Ей было не по себе в короткой юбке, из-под которой виднелись не только ступни с высоким подъемом, тонкими щиколотками и узкими, продолговатыми пятками, но и полные крепкие икры, подобных которым еще не видел свет. Женщине казалось, что она совсем обнаженная. Но мужчины, попадавшиеся ей на пути, были слишком заняты своими мыслями, чтобы заметить, что у какой-то бродяжки юбка на несколько дюймов короче, чем положено. Увидев, что мужчины думают не о ней, а о себе, она обернулась и спросила:
— Вы не встречали Магнуса из Брайдратунги?
Но это были знатные люди, видимо, принимавшие участие в суде. Они сочли себя оскорбленными тем, что какая-то бродяжка осмелилась обратиться к ним и справляться о человеке — если только его вообще можно было назвать человеком, — которого они, может быть, в этот же самый день лишили имущества и чести за клевету. Поэтому они не ответили ей, и только один, совсем еще юный, ожидавший на берегу с двумя оседланными лошадьми, пока отец его прощался с другими знатными людьми, и не столь поглощенный своими мыслями, сказал:
— Юнкер из Брайдратунги как раз подходящий человек, чтобы переспать с такой, как ты. Недаром он сочинил в церкви басню о нарушении супружеской верности его женой Снайфридур, Солнцем Исландии.
После этого она уже не осмеливалась справляться о юнкере. Но когда она встретила старого седобородого конюха, ей пришло в голову спросить о лошадях Магнуса Сигурдссона.
— Магнуса Сигурдссона? — переспросил тот. — Это не тот ли, который продал свою жену за водку одному датчанину?
— Совершенно верно.
— А потом собирался зарубить ее топором?
— Да.
— А затем обвинил ее в скаульхольтской церкви в том, что она спала с врагом своего отца?
— Да, это он, — сказала женщина.
— Ну, мне сдается, что слуги из Бессастадира уже позаботились о его лошадях, — ответил бородатый конюх. — И если ты собираешься пойти за ними, ты вряд ли их получишь.
Некоторое время она еще прохаживалась в этом священном месте, Тингведлире на Эхсарау, где так терзали несчастных людей, что даже камни начинали роптать. Черные скалы ущелья сверкали под лучами солнца, струи пара от горячих источников по ту сторону озера подымались высоко в воздух. Где-то неподалеку протяжно и тонко выла собака. Время от времени она обрывала вой и начинала скулить. Может быть, этот жалобный вой продолжался уже давно, но Снайфридур просто не замечала его. Теперь она увидела, что собака сидит на пригорке под скалой. Уши у нее были прижаты, глаза полузакрыты. Она подняла вверх морду и выла на солнце, почти не раскрывая пасти. За ней лежал в траве какой-то человек, возможно мертвый. Когда женщина подошла ближе, собака перестала выть, но несколько раз широко раскрыла пасть от тоски, которую способны ощущать лишь собаки. Затем пес встал и подошел к женщине. Брюхо у него ввалилось от голода. Однако, когда он подошел совсем близко, он, несмотря на ее одеяние, узнал Снайфридур и бросился к ней. Тут она увидела, что это собака из Брайдратунги.
Юнкер лежал в траве и спал. Он весь был покрыт кровью и грязью, лицо у него распухло от ударов, одежда была разорвана, и сквозь дыры просвечивало голое тело. Она наклонилась над ним, и собака лизнула ее в щеку. Шляпа его лежала на траве. Снайфридур подняла ее и зачерпнула воды из реки, чтобы умыть мужа. Он очнулся и попытался приподняться, но вскрикнул и снова упал.
— Дай мне спокойно околеть, — прорычал он.
Присмотревшись, она увидела, что одна нога у него сломана и не действует.
— А ты что за шлюха? — спросил он.
Тогда она приподняла платок, и он увидел золотистые кудри и синие глаза, равных которым не было на всем севере.
— Я твоя жена, Снайфридур, — сказала она. И она продолжала ухаживать за мужем.
Акурейри, гостиница «Годафосс»
Лето 1944 года
Часть третья
Пожар в Копенгагене
Глава первая
В Охотничьем замке праздник.
Королева дает пир в честь своего супруга — короля, своей матери — немецкой принцессы и своего брата — герцога Ганноверского. На этот пир приглашены знатнейшие люди страны и знаменитейшие иностранцы.
Королева приказала изготовить в Гамбурге свыше пятидесяти роскошных луков и по сорок стрел к каждому луку, ибо сегодня король должен свалить оленя.
К вечеру именитые гости собрались на лужайке, окруженной высокими буками, где были разбиты шатры. Когда знать заняла места, появился всемилостивейший монарх — его королевское величество в красном охотничьем костюме, на его черном бархатном берете колыхалось длинное — в аршин — перо. Затем вошла королева вместе со своим высокородным братом. А за ними выступали придворные и другие знатные дамы — все в охотничьих костюмах.
На правой стороне арены воздвигли нечто вроде прилавка в сто футов длиною, где были разложены серебряные призы, предназначавшиеся в награду победителям. На одном конце прилавка между двумя деревьями натянули зеленое полотно, а напротив расставили кресла для самых высокопоставленных лиц, их супруг и придворных дам. Но кавалеры должны были стоять так же, как и чужестранные гости с черными бородами в остроконечных шапках и с широкими ножами на боку. Это были посланцы татар.
