Синклер Льюис - Бэббит; Эроусмит
В Бомбее новый портовый сторож, темный человек, весело рассказывал своим домашним над миской риса о странной новой повадке у крыс.
Эти властители сточных труб, всегда такие верткие, — шмыг, и нет ее, — теперь точно все перебесились. Они выходят в пакгаузе на середину пола, не стесняясь сторожа, и подпрыгивают так (со смехом уверял сторож), как будто хотят полететь, и тут же падают мертвыми. Он их тормошил, они не двигались.
Три дня спустя этот сторож умер от чумы.
Незадолго до его смерти от пристани, где он работал, отвалил пароход с грузом пшеницы, курсом на Марсель. За весь рейс на борту никто не болел; не было причин не ошвартоваться в Марселе возле парохода-бродяги; и так как на том пароходе, пока он шел в Монтевидео, не случилось ничего особенно сенсационного, если не считать спора между суперкарго и вторым помощником по поводу пятого туза, то его капитан мог с чистой совестью бросить якорь рядом с пароходом «Пендаунский Замок», направлявшимся на остров Сент-Губерт забрать в добавление к грузу леса груз какао.
В пути к Сент-Губерту на «Пендаунском Замке» юнга — парнишка родом из Гоа, а за ним стюард кают-компании умерли от болезни, которую капитан назвал инфлюэнцей. Больше смущали появившиеся во множестве крысы. Не довольствуясь такой пищей, как строевой лес, они забирались в кладовые с провиантом, затем вылезали на шканцы и без видимой причины околевали на открытых палубах. Перед тем как околеть, они смешно танцевали, а потом валялись подле шпигатов, окоченелые и взъерошенные.
Так «Пендаунский Замок» прибыл в Блекуотер, главный город и порт острова Сент-Губерта.
Это небольшой островок южной Вест-Индии, но на нем кормится стотысячное население: англичане — плантаторы и конторщики, землекопы-индусы, негры-рабочие на сахарных плантациях, китайские купцы. В его песках и горных вершинах дышит история. Здесь пираты кренговали свои корабли; здесь маркиз Уимсбери, когда сошел с ума, занялся починкой часов и приказал своим невольникам сжечь весь сахарный тростник.
Сюда красавец крестьянин, Гастон Лопо, привез госпожу де Мерлемон и вел жизнь вельможи, пока невольники, которых он часто порол, не пришли к нему, когда он брился, и тотчас мыльная пена причудливо окрасилась кровью.
В наши дни Сент-Губерт — это сплошной сахарный тростник и форды, апельсины и чинары, желто-красные стручки какао, бананы и каучуковые деревья, и заросли бамбука, и англиканские церкви, и крытые железом часовни, и темнокожие прачки, занявшие под прачечную ямы между корней эриодендрона; и влажный зной, и царственные пальмы, и бессмертник, заливший пурпуром долины; ныне это блеск и туристская скука, и каблограммы о ценах на сахарный тростник, — и все затоплено нещадным солнцем.
Блекуотер — плоский, изнывающий от зноя город: глинобитные дома под железными крышами, раскаленные, белые, точно кость, дороги; желтоватые шаронские розы, лавки с неизбежными балконами, раскрывшие свою темную глубину прямо на душную улицу. Одним концом город уперся в гавань, другим — в болото. Но позади него поднимаются Пенритские горы, и с их благодатных, увенчанных пальмами высот дом губернатора смотрит на плывущие вдали паруса.
Здесь в грузной апатии жил его превосходительство губернатор Сент-Губерта полковник сэр Роберт Фэрлемб.
Сэр Роберт Фэрлемб был отличный парень, рассказчик застольных анекдотов, который в будний день не закурит папиросу, пока портвейн не обойдет семи кругов; но он был прескверный губернатор. Человек, стоявший на следующей за ним ступени общественной лестницы, — досточтимый Сесил Эрик Джордж Твифорд, худощавый, энергичный и надменный деспот, владелец десяти тысяч акров сахарного тростника в приходе Сент-Свитин, — Твифорд отозвался однажды о его превосходительстве как о «мямле и дураке», и этот отзыв в разнообразных вариантах довольно быстро дошел до Фэрлемба. А тут еще, чтоб окончательно его донять, палату депутатов, законодательный орган Сент-Губерта, раздирала распря между Келлетом Красной Ногой и Джорджем Уильямом Вертигеном.
Красноногими называлось шотландско-ирландское племя белых бедняков, прибывших на Сент-Губерт двести лет тому назад в качестве законтрактованных слуг. В большинстве своем они до сих пор оставались рыбаками или надсмотрщиками на плантациях, но один из них, Келлет, злобный, скаредный и неутомимый человек, от мальчишки-рассыльного поднялся до владельца пароходного агентства, и в то время как его отец все еще раскидывал сети на отмели у Карибского мыса, Келлет был бичом палаты депутатов и блюстителем экономии — в особенности там, где он мог ею досадить своему собрату законодателю, Джорджу Уильяму Вертигену.
Джордж Уильям, называемый иногда «Старым Джо Уимом» и «Королем Ледяного Дома» (заманчивого и разорительного бара), родился на черном дворе за баптистской молельней. Ему принадлежал «Голубой Базар» — самый большой магазин на Сент-Губерте; он поставлял контрабандой табак в Венесуэлу и так же был полон песен, опрометчивости и рома, как Келлет Красная Нога был полон цифр, зависти и приличия.
И вот Келлет и Джордж Уильям сумели расколоть палату. Для почтенного человека не могло быть вопроса о том, кто из них двоих достойней: Келлет — справедливый и серьезный, хороший семьянин, чье возвышение в обществе воодушевляло молодежь; или же Джордж Уильям — игрок, кутила, контрабандист, жулик, продающий бракованный ситец, человек, единственной светлой чертой которого было его дешевое добродушие.
Свою первую победу на поприще экономии Келлет одержал, добившись билля об увольнении угрюмого лондонца-гобоиста, занимавшего официальную должность сент-губертского крысолова.
В прениях, а затем и в частной беседе с сэром Робертом Фэрлембом Джордж Уильям Вертиген указывал, что крысы истребляют провизию и могут распространять болезни, а посему его превосходительство должен наложить на билль свое вето. Сэр Роберт пришел в смущение. Он вызвал главного военного врача, доктора Р.-Э. Инчкепа Джонса (предпочитавшего, впрочем, чтоб его называли мистером, а не доктором).
Доктор Инчкеп Джонс был худой, высокий, беспокойный человек, молодой и слабовольный. Он приехал «из дому» всего два года тому назад, и его тянуло домой, на родину, в один уголок родины, представляемый теннисной площадкой в Сэрри. Он объяснил сэру Роберту, что крысы и их неизменные спутницы блохи действительно разносят заразу — чуму, инфекционную желтуху, содоку и, предположительно, проказу, но что этих болезней на Сент-Губерте нет и, значит, не может быть, за исключением проказы, которая является неизбежным проклятием туземного неанглийского населения. А в сущности, добавил Инчкеп Джонс, Сент-Губерт знает только малярию, денге и всеподавляющую зверскую скуку, так что, если Келлет и прочие красноногие желают помереть от чумы и содоку, приличные люди не должны им мешать.
Итак, суверенной властью сент-губертской палаты депутатов и его превосходительства губернатора англичанину-крысолову и его молодому помощнику, темнокожему весельчаку, было приказано прекратить свое существование. Крысолов сделался шофером. Он возил канадских и американских туристов, заглядывавших на Сент-Губерт проездом из Барбадоса в Тринидад, по тем горным дорогам, какие представляли наименьшие трудности для его разбитой машины, и сообщал им ложные сведения о местной флоре. Помощник крысолова стал почтенным контрабандистом и регентом уэслианских певчих. А крысы — крысы благоденствовали, жили привольно, и каждая самка давала от десяти до двухсот потомков в год.
Днем они не часто показывались на глаза. «Крыс не становится больше, их истребляют кошки», — говорил Келлет Красная Нога. Но с наступлением темноты они резвились в пакгаузах и шмыгали по набережной со шхун и на шхуны. Осмелев, они стали захаживать в глубь острова и наделяли своими блохами земляных белок, водившихся во множестве в окрестностях деревни Кариб.
Через полтора года после увольнения крысолова, когда «Пендаунский Замок» пришел из Монтевидео и ошвартовался у Мола Советников, за ним следили с пристани десять тысяч маленьких поблескивающих глаз.
По заведенному порядку — никак не в связи с убившей двух человек «инфлюэнцей» — команда «Пендаунского Замка» загородила швартовы щитами в предохранение от крыс; но сходни на ночь не сняли, и то одна, то другая крыса нет-нет, а удирала с борта поискать у своих сородичей в Блекуотере более жирного продовольствия, чем доски твердых древесных пород. «Пендаунский Замок» мирно отплыл к родным берегам, а вскоре главный врач Инчкеп Джонс был извещен каблограммой из Эвонмаута, что корабль задержан, что на его борту умерли еще несколько человек… и умерли от чумы.
В короткой каблограмме это слово, казалось, написано было огненными буквами.
За два дня до каблограммы одного блекуотерского грузчика скосила неизвестная болезнь, очень неприятная, с бредом, с бубонами. Инчкеп Джонс сказал, что это не может быть чумой, так как на Сент-Губерте чумы никогда не бывало. Его коллега Стокс возразил, что это никак не может быть чумою, но тем не менее это самая несомненная чума.
