Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена
Молю бога благословить тебя и даровать тебе счастье. Твоя, дорогой мой Генри, вечно любящая мать
Ф. Пелэм.
P. S. Я думаю, лучше будет говорить всюду, что у мисс Гленвил восемьдесят тысяч фунтов. Только, пожалуйста, не опровергай моих слов.
Текли дни и недели. О счастливые дни! И все же я вспоминаю вас без сожаления. Кто сильно любит, тот повсюду видит угрозу своему счастью, даже когда у него все основания для надежды. Чего стоит страстное стремление овладеть сокровищем, которое только перед глазами твоими, но еще не в руках, по сравнению с глубочайшей радостью, какую испытываешь, зная, что оно навеки принадлежит тебе!
Наконец вожделенный день наступил. Я еще не завершил своего туалета, Бедо был в полнейшем смятении (бедняга, он радовался не меньше, чем я сам!), когда мне принесли письмо с заграничным штемпелем. Оно было от достойного Джоба Джонсона, и, хотя я даже не распечатал его в тот день, читатель, пожалуй, отнесется к нему с большим вниманием, если, конечно, соблаговолит прочесть нижеследующее излияние:
Рю де Мулэн, №… Париж
Уважаемый сэр,
Я благополучно прибыл в Париж и теперь, прочтя в английских газетах о полном успехе нашего предприятия, а также в «Морнинг Пост» от… о предстоящем бракосочетании вашем с мисс Гленвил, беру на себя смелость поздравить вас как с тем, так и с другим и, кроме того, напомнить вам точную дату, когда мне полагается получить первый взнос в счет моей ежегодной пенсии: это —… число… месяца, ибо, я полагаю, ваша честь милостиво подарили мне тот чек на сто фунтов для оплаты моих путевых расходов.
Я узнал, что ребята на меня в страшном гневе. Однако ввиду того, что Доусон, накрепко связанный своей клятвой, ничего касательно их не выдал, я думаю, что в конце концов сумею успокоить наш клуб и возвратиться в Англию. Истинный патриот, сэр, не любит покидать надолго свою родину. Даже если бы я вынужден был посетить Землю Ван-Димена, узы, связывающие меня с местом, где я родился, оказались бы так крепки, что заставили бы меня при первой же возможности возвратиться. Мне, ваша честь, французы не слишком нравятся, – это нация ленивая, легкомысленная, скуповатая и бедная. Подумайте только, сэр, на днях, сидя в кафе, я заметил, как некий – весьма достойного вида – господин присвоил какой-то предмет, что именно – я разобрать не мог. Прежде чем спрятать приобретенную вещь в карман, он тщательно завернул ее в бумагу, и соответственно я решил, что это по меньшей мере серебряный молочник. Тогда я пошел за этим господином и из чистейшего любопытства – уверяю вашу честь, что никаких других побуждений у меня не было, – переправил похищенный предмет в свой собственный карман. Вы легко можете представить себе, сэр, какое меня одолевало любопытство, когда я направился в уединенный уголок Тюильрийского сада и, осторожно извлекши из кармана этот небольшой пакет, стал разворачивать его, снимая один слой бумаги за другим, пока не обнаружил… да, сэр, пока не обнаружил… пять кусков сахара! О, французы – жалкий, до крайности жалкий народ, и я надеюсь, что в скором времени смогу вернуться в Англию. Пока же уезжаю в Голландию поглядеть, как тамошние богатые бюргеры тратят время и деньги. Полагаю, что беднягу Доусона, равно как и мерзавца Торнтона, повесят еще до того, как вы получите мое письмо, – оба они этого вполне заслужили – такие типы просто позорят нашу профессию. Жалкое ничтожество тот, кто, не умея как следует прорезать чужой карман, вынужден перерезать чужое горло. Засим, ваша честь, пожелаю вам и супруге вашей всяческого счастья и остаюсь
вашим всепокорнейшим слугою, Фердинанд де Курси и т. д., и т. д.
Когда я брал из рук моего доброго слуги перчатки и шляпу, меня поразил его радостный вид, и я не смог удержаться от желания даровать ему то же блаженство, которое сейчас должно было выпасть на мою долю.
– Бедо, – сказал я, – Бедо, любезный друг мой, поступив ко мне, вы расстались со своей женой. Но я не хочу, чтобы вам пришлось страдать из-за своей верности: напишите, чтобы она приехала, в нашем будущем доме и для нее найдется комната.
Улыбка, сиявшая на лице француза, внезапно исчезла.
– Ma foi[814] – произнес он на своем родном языке, – месье слишком добр. Сердца наши от чрезмерного счастья черствеют. И потому, опасаясь, что позабуду благодарность, которой обязан провидению, я предпочел бы, с разрешения месье, оставить мою обожаемую женушку там, где она сейчас пребывает.
После столь благочестивого ответа настаивать было бы с моей стороны более чем неблаговидно.
На Беркли-сквер все было уже готово. Леди Гленвил – одна из тех добропорядочных особ, которые считают, что брак, не заключенный в церкви, вовсе не брак, а посему мы отправились в церковь. Хотя Реджиналд чувствовал себя теперь так плохо, что не мог переносить даже легкого утомления, он во что бы то ни стало пожелал быть для Эллен посаженым отцом. В тот день и вообще в последние два-три дня ему было, однако, значительно лучше, и надежда на его выздоровление делала наше счастье как-то менее эгоистичным.
Возвратившись из церкви, мы собирались тотчас же отправиться в *** холл, который я снял для нас с Эллен. Когда мы зашли в квартиру на Беркли-стрит, Гленвил отозвал меня в сторону и медленной, неуверенной походкой больного прошел вперед. Мы оказались одни в комнате.
– Пелэм, – сказал он, – мы больше уже не увидимся! Но это неважно, ты теперь счастлив, а скоро и мне будет даровано счастье. Но об одном я хочу еще попросить тебя, как друга: когда я умру, пусть меня похоронят рядом с нею и пусть одна могильная плита покроет нас обоих.
Я сжал его руку и со слезами на глазах дал ему обещание, которого он просил.
– Теперь довольно, – сказал он. – Мои счеты с жизнью покончены. Да благословит тебя бог, мой друг, мой брат. И пусть память обо мне не омрачает твоего счастья.
Он встал, и мы направились к двери. Гленвил опирался на мою руку. Не успел он пройти нескольких шагов, как внезапно остановился. Думая, что он ослабел или почувствовал себя худо, я посмотрел ему прямо в лицо и увидел, что оно страшно изменилось, по нему прошла судорога, глаза были как-то дико устремлены в пустоту.
– Милосердный боже… неужели… неужели это и есть?.. – произнес он тихим, идущим из глубины сердца голосом.
Не успев вымолвить и слова, я почувствовал, что пальцы его, сжимавшие мою руку, разжались, он упал на пол. Я приподнял его: на губах Гленвила запечатлелась несказанно ясная и спокойная улыбка; лицо его было, как лицо ангела, но душа отлетела в вечность!
Глава LXXXI
Вам, люди добрые, привет!
И старикам, и молодым,
И знатным, и совсем простым —
Счастливых, светлых, долгих лет!
Простите мне, коль я не смог
Вам лучше угодить сейчас.
От всех забот храни вас бог
А мне – пора покинуть вас.
Со дня моей свадьбы прошло уже несколько месяцев. Я мирно живу в деревне среди своих книг и спокойно, без всякого нетерпения ожидаю благоприятной поры для возвращения в свет. Брак для меня отнюдь не склеп, где погребены все человеческие надежды и всякое стремление к деятельности, как это часто бывает у других. Я не питаю большей, чем прежде, склонности к сиденью в мягком кресле и меньшей – к бритью. Стремления мои не ограничиваются обеденным часом, а планы – «переходом с кровати на диван». Я вступил в брак честолюбцем, и он не излечил меня от этой страсти, но благодаря ему все распыленное собралось воедино, все неопределенное стало четким. Правда, я меньше озабочен тем, что станут обо мне говорить в обществе, но зато хочу, чтобы мне воздали по заслугам. Я вовсе не жажду забавлять своих врагов и завсегдатаев светских салонов, но хотел бы приносить пользу друзьям и всему человечеству.
Быть может, я предаюсь лишь тщетным, необоснованным надеждам; быть может, в свойственном природе человеческой самомнении (особенно же свойственном именно мне, как, возможно, подумает читатель) я переоцениваю и силу и цельность своей души (ибо одно без другого бесполезно), – об этом ни я сам, ни свет еще не могут судить. «Время, – говорит один из отцов церкви, – есть пробный камень для того, чтобы истинного пророка отличить от пустого хвастуна».
Однако, любезный читатель, в течение тех двух лет, которые я намерен посвятить своим уединенным занятиям, мои поля и фолианты не займут у меня столько времени, чтобы я неучтиво пренебрег тобою. Если ты знал меня городским жителем, то теперь я от всего сердца приглашаю тебя посетить меня в деревне. Обещаю, что мои вина и яства окажутся вполне достойными Гьюлостонова сотрапезника, а беседа будет не скучнее этой повести. Я буду хвалить твоих лошадей, ты – восхищаться моей супругой. Потягивая старое вино, будем мы обсуждать злободневные события, и если последнее нам наскучит, то мы вознаградим себя первым. Словом, будь ты не очень глуп и не чрезмерно мудр, только от тебя зависит, чтобы мы стали отличными друзьями.
