Халлдор Лакснесс - Самостоятельные люди. Исландский колокол
Однажды утром, когда он с самой зари трудился не покладая рук, ему вдруг захотелось посмотреть на лошадей и он тотчас приказал привести их. Он нашел, что они отощали и вряд ли в состоянии таскать вьюки, и приказал подковать двух из них, а затем пустить их пастись на луг и поить молоком.
Экономка сообщила хозяйке об этом странном решении.
— Что-нибудь слышно о прибытии кораблей? — спросила Снайфридур. Действительно, оказалось, что, по слухам, в Кефлавик прибыл корабль, а значит, и датская водка.
— Что сказала бы благословенная мадам, узнав, что та капля молока, которую я сберегла, чтобы поддержать силы людей, достанется лошадям? — сказала домоправительница.
— Владелец Брайдратунги — человек знатного происхождения, и ему не подобает иметь тощих лошадей, — ответила Снайфридур.
Итак, лошадей стали поить молоком.
Вечером юнкер пожаловался в присутствии жены, что какой-то негодяй стащил у него кусок меди, который он хранил в кузнице. Из этой меди он хотел сделать кольцо для новой двери. Теперь он вынужден поехать на юг в Эльвес к одному знакомому, у которого есть медь, чтобы тот помог ему в беде.
— Скоро минет шестнадцать лет, как мы живем здесь, и до сих пор мы прекрасно обходились даже без железного кольца на двери, не говоря уже о медном.
— Мне хорошо известно, что ты и без этого умеешь уходить из дома.
— А ты — входить в дом, — сказала она.
На следующий день он подстриг гривы и холки своим лошадям и вычистил их скребницей. Он все время находил, что каменные плиты уложены недостаточно хорошо, и все снова и снова приказывал выкапывать их из земли. Людям он велел лазить через отверстие в кухонной стене. Экономка заявила, что только на юге знатные люди имеют обычай пробираться в дом через дыру. Юнкер возразил, что, если она имеет в виду себя, это не так уж важно. Он не станет жалеть ее и ей подобных из-за того, что им приходится лазить через дыры в стенах.
Вечером он дважды прокатился верхом, и можно было слышать, как он мурлычет во дворе какую-то песню. Небо было багровое. На следующий день он уехал. В сенях еще лежали кучи земли, сорванную крышу так и не покрыли заново торфом, входной двери не было совсем. В куче стружек валялись молоток и топор.
Глава семнадцатая
К вечеру с юга надвинулась гроза и полил дождь. Дождь шел всю ночь и весь следующий день. Вход в дом превратился в сплошное грязное месиво, так что люди не могли им пользоваться. Только ветер и вода беспрепятственно проникали внутрь. Потом погода прояснилась.
Прошло несколько дней, и в усадьбу приехал на черном сытом коне какой-то гость. Он попросил разрешения поговорить с хозяйкой дома. Узнав, кто прибыл, она передала, что не совсем здорова и не может принимать гостей, но распорядилась подать пастору кислого молока. Он ответил, что приехал не для развлечения и что, если хозяйка не может встать, он охотно подымется к ней в комнату. На это она сказала, что лучше всего будет протащить пастора через дыру в кухне, а затем провести в комнату с панелями. Она еще долго сидела за ткацким станком. Когда она наконец спустилась к нему, на ней был плащ, расшитый по низу и на обшлагах золотом, а под ним виднелся золотой пояс.
Молоко стояло нетронутое перед гостем на столе, куда его поставила служанка. Когда Снайфридур вошла, он поднялся и поклонился.
— Рад убедиться, что подруга моего детства чувствует себя не так уж плохо, — сказал пастор.
Она поздоровалась с ним и выразила сожаление, что его нельзя было впустить через парадную дверь. Если бы она знала, что пастор навестит ее, она велела бы убрать мусор из сеней. Но он приехал раньше, чем она ожидала. Затем она пригласила его сесть. Он чуть согнулся и кашлянул. Глаза его блуждали по комнате, но не поднимались выше пола и колен. Наконец взгляд его остановился на кувшине, стоявшем перед ним на столе.
— Не прикажете ли убрать это молоко? — попросил он.
Она тотчас взяла кувшин и выплеснула молоко через дверь.
Он продолжал сидеть и озираться.
Она присела.
— Гм, — произнес он. — Мне казалось, что я знаю, с чего начать. Однако сейчас я не нахожу слов… Когда видишь вас, невольно забываешь, что хотел сказать.
— Очевидно, ничего важного.
— Как раз важное, — возразил он.
— Ну, не беда, если вы забыли, с чего начать. Я плохо понимаю предисловия. Чего вы хотите?
— Мне очень тяжело, — сказал он. — Но я здесь, и поэтому я должен говорить.
— Очень остроумно, — заметила Снайфридур. — Sum, ergo loquor[164].
— He стоит издеваться надо мной, даже если я и заслужил это. Вы же знаете, что ваш ледяной тон обезоруживает меня. Я решился приехать к вам после долгих бессонных ночей.
— По ночам следует спать.
— Я должен извиниться перед вами, — пробормотал он, — за то письмо, которое я согласился зачитать в церкви перед пастором. Однако я не поступил опрометчиво. Я долго беседовал с богом, который, видимо, лишил вас своей милости, но одарил красотой, возвеличивающей нашу несчастную страну.
Она молча смотрела на него отсутствующим взглядом, как смотрят на жука, беспомощно барахтающегося на спине.
Вскоре он вновь собрался с духом, но избегал смотреть в ее сторону, чтобы не забыть, что хотел сказать.
Он должен ее заверить в том, начал он, что все, что он говорил прошлой зимой об искусителе и об отношении к нему женщин, было сказано совсем не в укор ей. Слова эти были вызваны глубокой печалью или, вернее, горечью, которую он испытывает при мысли о том, что она, Солнце Исландии, забавы ради подвергает опасности свою душу, столь близко соприкасаясь с грехом. Но, несмотря на всю печаль и горечь, испытываемые им, он твердо уверен, что она не сделала в Скаульхольте ничего такого, что могло бы обесчестить благородную женщину и чего господь не мог бы простить в своем неизреченном милосердии, особенно когда человек исполнен веры и раскаяния. Затем он снова вернулся к письму.
— Итак, — сказал он, — вы считаете, что ваш духовник вмешался в это дело по злобе, тогда как в действительности им двигала лишь забота о вашей прекрасной душе. Но если даже ему суждено оставить всякую надежду вернуть ваше благоволение, он, уповая на бога, готов заплатить и эту цену, лишь бы очистить от греха вашу душу, которая ему дороже любой другой, что бы ни случилось после оглашения письма.
По его словам, дальнейшие события подтвердили его правоту, но она всегда избегала его наставлений. В качестве примера он привел недавнее посягательство на честь Исландии — жалобу на мудрых богоугодных мужей, наших правителей.
Здесь он почувствовал себя увереннее и повел речь о том, что будет со страной, откуда изгоняют христианских властителей, державших в узде чернь, все помыслы которой обращены на удовлетворение своих порочных наклонностей и которая только и ждет случая, чтобы возвыситься с помощью противозаконных деяний и уничтожения добрых нравов. Он доказал ссылками на doctoribus et autoribus[165], что на тысячу человек найдется только один, чью душу стоило бы спасти, и то лишь если на то будет милость господня. При этом он сослался на греков и римлян, указав, каким ужасающим способом у них утвердилась власть черни. Отсюда ясно, заметил он, что станется с нашим несчастным народом, если верх возьмут воры, убийцы и нищие, а благочестивые правители будут обездолены и лишены имущества, чести и доброго имени. Всякий раз, когда чернь поднимается против своих господ, это дело рук посланца дьявола: он старается ввести в заблуждение простаков и строит козни против короля. Никто не отнимает у Арнаса Арнэуса его дарований, тем не менее прибытие его сюда есть зло. Он хочет сровнять с землей свою несчастную родину и не брезгует никакими средствами. Сперва он лишил страну всех памятников золотого века, выманив у бедных ученых их драгоценные рукописи — наше величайшее сокровище — за деньги или за подарки, но в большинстве случаев за жалкую подачку — какой-нибудь старый плащ или негодный парик. Он увез их с собой или велел прислать в Копенгаген. Но ныне настала очередь древних законов наших отцов, и вот злой дух вновь появился, на сей раз в роли судьи, какого еще не видывали в нашей стране. К тому же он запасся грамотами, в подлинности которых никто не смеет усомниться. Он вправе назначать судебных заседателей, как ему заблагорассудится, и по собственному разумению выносить приговоры. Чиновники будут смещены, высокопоставленные особы лишатся своего достояния, доброго имени и чести, уже вынесенные приговоры будут отменены, а преступники и всякий сброд возвысятся. Ныне уже ясно, кто первый будет повергнут в прах к ногам черни.
— Я бы очень обманулась в своих ожиданиях, — сказала она, — если бы мой отец стал тревожиться из-за того, что король прислал человека проверить, как чиновники отправляют свою должность. Он с честью выйдет из этого испытания, если даже обнаружится какой-нибудь незначительный промах, — это может случиться с каждым, и после стольких лет службы это никому нельзя поставить в укор.
