Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Мартина Чезлвита
Мартин с восхищением смотрел на ее разгоревшееся лицо и теперь воспользовался паузой, чтобы поцеловать ее в губы.
— Мне приходилось слышать и читать, — продолжала она, — что те, в ком давно уже угасли силы и кто живет словно во сне, иногда приходят в себя перед смертью и спрашивают про людей, когда-то близких и дорогих, но давно позабытых или отвергнутых и даже ненавистных. Подумайте, что будет, если он вдруг проснется таким же, как прежде, с прежним своим мнением об этом человеке, и увидит в нем своего единственного друга.
— Я бы не стал требовать, чтобы вы его бросили, дорогая, — сказал Мартин, — хотя бы еще много лет нам пришлось быть в разлуке. Но я боюсь, что влияние этого человека на него все возрастает.
Она не могла не согласиться с ним. Оно росло неуклонно, незаметно и верно, пока не стало всесильным, достигнув высшей точки. У нее самой не было никакого влияния, и, однако, он обращался с нею ласковее, чем когда бы то ни было раньше. Мартин решил, что эта непоследовательность у него происходит от слабости и старческого одряхления.
— Неужели дело дошло до того, что он боится Пекснифа? — спросил Мартин. — Неужели он не решается высказать, что думает, в присутствии своего фаворита? Мне так показалось сейчас.
— Мне тоже не раз это казалось. Часто, когда мы с ним сидим вдвоем, почти так же как раньше, и я читаю ему любимую книгу или он спокойно разговаривает со мной, я вижу, что при мистере Пекснифе меняется все его поведение. Он сразу преображается и становится таким, каким вы видели его сегодня. Когда мы только что приехали, сюда, у него еще бывали припадки вспыльчивости, и даже мистер Пексниф при всей его вкрадчивости не без труда успокаивал его. Теперь этого с ним не бывает. Он полагается во всем на мистера Пекснифа и не имеет другого мнения, кроме того, которое навязывает ему этот вероломный человек.
Таков был отчет, полученный Мартином о старческом упадке своего дедушки и о возвышении добродетельного архитектора, сделанный шепотом и второпях и, при всей своей краткости, не раз прерываемый, из опасения как бы не вернулся мистер Пексниф. Мартин услышал о Томе Пинче, а также о Джонасе, и немало о себе самом; ибо, хотя влюбленные и отличаются тем, что между ними многое всегда остается недосказанным и это влечет за собой желание увидеться вновь и объясниться до конца, — им присуща также удивительная способность выражаться кратко, и они в самое короткое время способны сказать больше, и притом гораздо красноречивее, чем все шестьсот пятьдесят восемь членов палаты общин в парламенте Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, которые тоже любят сильно, без сомнения, но одно только свое отечество, в чем и заключается вся разница, ибо в любви этого рода (далеко не всегда взаимной) принято произносить как можно больше слов, не выражая этим ровно ничего.
Сигнал мистера Тэпли; торопливый обмен прощальными словами и еще кое-чем, о чем не полагается никому рассказывать, ему протягивают белую ручку, мистер Тэпли целует ее с благоговением странствующего рыцаря; опять прощание, опять поцелуй; напоследок Мартин обещает написать из Лондона, где он надеется совершить нечто великое (одному богу известно, что именно, но Мартин твердо в этом уверен), — и они с Марком оказываются на улице, перед чертогами Пекснифа.
— Короткое же это было свидание после такой долгой разлуки! — печально сказал Мартин. — Но мы вовремя выбрались из этого дома. А могли бы попасть в неловкое положение, если бы задержались хоть ненадолго, Марк.
— Не знаю, как насчет нас, сэр, — возразил Марк, — но кое-кто другой попал бы в неловкое положение, если бы вернулся невзначай, пока мы были там. Дверь у меня была уже наготове, сэр. Если бы Пексниф просунул свою голову или хотя бы стоял и подслушивал за дверью, я бы раздавил его, как орех. Он такого сорта человек, — прибавил мистер Тэпли, подумав, — что раздавился бы без шума, уж вы поверьте.
В эту минуту с ними поравнялся незнакомец, который, по-видимому, шел к дому мистера Пекснифа. Он поднял глаза, услышав имя архитектора, и, пройдя несколько шагов, остановился и посмотрел на них. Мистер Тэпли тоже оглянулся на него, оглянулся и Мартин, потому что незнакомец, проходя мимо, задержался на них взглядом.
— Кто это может быть, любопытно знать? — сказал Мартин. — Лицо как будто мне знакомо, но я не знаю этого человека.
— Ему, должно быть, хотелось, чтоб мы хорошенько запомнили его физиономию, — сказал мистер Тэпли, — уж очень он на нас уставился. Лучше б он не тратил попусту свою красоту, не так ее много.
Подходя к „Дракону“, они увидели перед дверьми дорожную карету.
— А карета ведь из Солсбери, а? — сказал мистер Тэпли. — В ней он и приехал, будьте уверены. Что-то тут затевается! Новый ученик, должно быть. А может, еще один заказ на план начальной школы того же образца, что и прошлый раз!
Не успели они войти в дом, как оттуда выбежала миссис Льюпин и, кивком подозвав их к карете, показала чемодан с фамилией „Чезлвит“.
— Это муж мисс Пексниф, — сказала добрая женщина Мартину. — Я не знала, в каких вы отношениях, и очень беспокоилась, пока вы не пришли.
— Мы ни разу не обменялись с ним ни единым словом, — заметил Мартин, — и так как я не желаю более близкого знакомства, то постараюсь не встречаться с ним. Я уверен, что это он попался нам по дороге. Очень рад, что мы так удачно разминулись. Честное слово! С большими удобствами путешествует муж мисс Пексниф.
— С ним какой-то представительный джентльмен, он остановился в лучшей нашей спальне, — прошептала миссис Льюпин, косясь на окно этой самой комнаты, когда они входили в дом. — Он заказал к обеду все, что только можно достать; а усы и бакенбарды у него такие шелковистые, какие только можно вообразить.
— Вот как! — воскликнул Мартин. — Что ж, тогда постараемся избегать и его тоже. Надеюсь, что у нас хватит сил на такое самопожертвование. Ведь это всего на несколько часов, — сказал Мартин, устало опускаясь на стул за маленькой ширмой. — Наш визит не увенчался успехом, дорогая моя миссис Льюпин, и я должен ехать в Лондон.
— Боже мой, боже мой! — воскликнула миссис Льюпин.
— Да. Один встречный ветер не делает зимы, как одна ласточка не делает весны. Попробую еще раз. Тому Пинчу повезло. С помощью его советов, может быть, повезет и мне. Когда-то я обещал Тому свое покровительство, с позволения сказать, — заметил Мартин с грустной улыбкой, — и собирался устроить его судьбу. Быть может, Том возьмет теперь меня под свое покровительство и научит зарабатывать свой хлеб.
Глава XLIV
Рассказ о предприятии мистера Джонаса и его друга продолжается.
Среди многих других прекрасных качеств, которыми обладал мистер Пексниф, было одно особенное, состоявшее в том, что чем больше его разоблачали, тем больше он лицемерил. Если он терпел поражение в одной области, то собирался с силами и вознаграждал себя, перенеся военные действия в другую. Если его хитрости и увертки раскрывал А., тем больше было причин не теряя времени практиковаться на Б., хотя бы для того только, чтобы не терять ловкости рук. Никогда он не представлял собой такого благочестивого и поучительного зрелища для всех окружающих, как в то время, когда его разоблачил мистер Пинч. Вряд ли он бывал когда-нибудь так человечен и так возвышенно и достойно добродетелен, как в то время, когда презрение молодого Мартина еще жгло его, как огнем.
Этот избыток благородных и высоконравственных чувств положительно необходимо было сбыть с рук, не считаясь ни с какими жертвами; и мистер Пексниф, услышав о прибытии зятя, немедленно усмотрел в его лице своего рода оптового заказчика или покупателя, которому следовало отпустить товар немедленно. Быстро сойдя в гостиную и заключив молодого человека в объятия, он провозгласил с ужимками и взглядами, указывавшими на смятение духа:
— Джонас! Дитя мое! Она здорова? Ничего не случилось?
— Как, вы опять за свое? — отвечал его зять. — Даже и со мной? Оставьте вы, пожалуйста, вот что!
— Скажите же мне, что она здорова, — не унимался мистер Пексниф. — Скажите мне, что она здорова, дорогой мой!
— Она не больна, — возразил Джонас, высвобождаясь из его объятий. — Ничего с ней не случилось.
— Ничего с ней не случилось! — воскликнул мистер Пексниф, опускаясь на ближайший стул и ероша рукой волосы. — Мне стыдно за мою слабость. Никак не могу удержаться, Джонас. Благодарю вас. Мне теперь лучше. Как поживает другая моя дочь, моя старшая, моя Черри-верри-чиго? — спросил мистер Пексниф, который тут же изобрел для нее это шутливое прозвище, почувствовав, что на сердце у него снова становится легко.
— Да все так же, как и раньше, — ответил мистер Джонас. — Все такой же уксус, как и была. Вы, я думаю, знаете, что она обзавелась поклонником?
