Richard Bach - Биплан
Однако один самолет – это два совершенно различных места. В пассажирском салоне царит Синдром Последнего Полета, осведомленность об авиакатастрофах по заголовкам газет, атмосфера напряженности в ограниченном объеме воздуха, когда нарастает мощность двигателя; и надежда, что состоится еще один совершенно безопасный полет, прежде чем очередной набор заголовков хлынет на полосы газет. Но стоит шагнуть вперед, за двери, в кабину пилотов, и напряжение исчезает, словно его и не было. Командир – в левом кресле, старший помощник – в правом, бортмеханик –за своей приборной доской позади старшего помощника. Все течет как по маслу, поскольку все это повторялось снова и снова. Рукоятки газа уходят вперед, повинуясь движению одной руки, затем – проверка и перепроверка показаний приборов, отражающих состояние двигателя и медленно нарастающей скорости; перед тем как самолет оторвется от земли, когда приходят в действие рули и элероны, рука перемещается с рулевого управления переднего шасси на штурвал. Голос старшего помощника, наблюдающего за показаниями индикатора скорости: «V-1». Маленький код, означающий: «Командир, мы обязаны взлететь, нам не хватит места, чтобы остановить самолет, не выкатившись за пределы полосы».
«V-1». И в руках командира штурвал слегка подается назад, переднее колесо отрывается от земли. Незначительная пауза, основные колеса высвобождаются, и самолет взлетает. Рука старшего помощника касается переключателя с надписью шасси-убрать; из глубин самолета раздается дребезжащий грохочущий звук, когда гигантские колеса, все еще вращаясь, тяжеловесно поднимаются, прячась в нишах шасси.
«V-2». Или же «На этой скорости у нас может выйти из строя двигатель, но мы все еще сможем набирать высоту». Процесс взлета помечен контрольными точками, каждая из которых говорит, что мы будем в состоянии сделать, если откажет двигатель.
Для экипажа полет связан с наступлением интересного времени, состоящего из маленьких проблем, с которыми необходимо справиться. Это настоящие проблемы, которые экипаж решает каждый час, каждый полет. Когда, приблизительно, мы пересечем Эмброуз? Быть готовыми сообщить в Феникс Сэнтр свои координаты, пролетая над Винслоу, вызвать их по радиоканалу номер два па частоте 127,7 мегагерц. Отправить в метеоцентры сообщения о ветрах, встречающихся на нашем пути, о вихревых потоках и верхней границе облаков, о местах, где возможно обледенение. Лечь на курс 236 градусов, затем добавить еще три градуса и зафиксировать курс на 239 градусах с учетом поправки на ветер.
Маленькие проблемы, знакомые и привычные. Иногда появляются проблемы побольше, но они –часть забавы, и благодаря им полет – интересный, захватывающий образ жизни. Если бы дверь, разделяющая пассажирский отсек и кабину пилотов, не справлялась бы так добросовестно со своей обязанностью, то доверие и любознательность, которые создаются тысячами часов полета, могли бы просочиться через напряжение и страх и разрушить их.
А так даже сами пилоты, оказавшись в роли пассажиров, иногда ощущают себя не в своей тарелке. Каждый летчик чувствовал бы себя намного увереннее за штурвалом, а не просто сидя и глядя на безликую дверь, по которой даже не догадаешься, что за ней, в кабине пилотов, вообще кто-то есть. Для пилота утеряна возможность смотреть на полет глазами пассажира, то ли незнающего и напуганного, то ли незнающего и испытывающего наслаждение. Внутри него всегда есть существо, критикующее то, как экипаж управляет самолетом. Даже когда он сидит в хвосте 110-местного реактивного лайнера, ему одиноко во время посадки и мысленно он обращается к пилоту: «Ну не сейчас же, болван! Мы идем вниз слишком быстро! Отпусти чуть вперед, еще… вот так… перебор, перебор! А теперь потяни назад! Включи огни, а то тебе…» – и, тяжело плюхнувшись, колеса уже катятся по бетону. «Ну вот, все в порядке, –доносится откуда-то из хвоста пассажирского отсека, – но Я посадил бы его намного аккуратнее».
Биплан движется с громким гудением к солнцу, которое сейчас впереди, низко над землей; на переднем ветровом стекле оно выглядит ярким промасленным кругом. При дневном свете осталось лететь совсем немного. Бейсбольный мяч солнца, брошенный ввысь, передохнув мгновение на полуденном пике, со свистом падает за горизонт. Хотя небо продолжает оставаться светлым, землю не разглядеть. Земля – скрупулезный хранитель точного времени, и когда солнце садится, она с сознанием долга укутывает своих обитателей в темноту.
Внизу – Виксбург, и там, наполовину покрытые тенями, расстилаются темно-коричневые тени Миссисипи. По реке плывет баржа; есть мост, вероятно, мост платный; по нему мчатся автомобили, в их гуще появляются первые вспышки фар. Пора приземляться, в нескольких милях к югу находится аэродром Виксбурга. Но, судя по карте, чуть западнее есть два аэродрома неподалеку отсюда; если мне удастся приземлиться на одном из них, то завтра, когда у солнца начнется обед, я смогу оказаться намного дальше вдоль своего курса.
Поднажми, – говорит внутренний голос. Если тебе не удастся найти эти аэродромы, ты сможешь приземлиться на поле и утром продолжить поиски горючего. Голос, доносящийся изнутри, –это голос, который жаждет приключений и живет только ради приключений, и ему все равно, что произойдет с самолетом или его пилотом. Нынче вечером он очередной раз побеждает. Мы оставляем позади себя Миссисипи и Виксбург и продолжаем путь. На карту вкатывается Луизиана.
Вся земля испещрена темными квадратами, внутри которых, возможно, растут зеленые перцы и темноглазый горох. И на одном из квадратов растут деревянные дома. Городишко. Здесь должен быть аэродром, но никаких его признаков я не вижу. Он там есть, разумеется, он есть где-то там, но маленькие аэродромы порой днем с огнем не сыщешь.
Под аэродромом нередко подразумевают обыкновенное пастбище, на краю которого фермер прячет бензоколонку. Есть известная игра, состязания в которой проводятся над фермерскими угодьями, – Найди Аэродром. Выбирается один из голубых кружков на авиационной карте, такой, который никто из играющих не видел прежде. Вылет с интервалом в пять минут на поиски аэродрома. Победитель, тот, кто его нашел, с неделю наслаждается своим превосходством над тем, кто пролетал прямо над аэродромом, но не заметил его. «Со мной это не пройдет, – помню, заявил я, когда мой друг впервые предложил мне сыграть в Найти Аэродром. – Что за дурацкая игра». Но великодушно согласился посоревноваться.
Я потратил тогда лучшую часть дня, кружа над местностью с огромным количеством пастбищ, высматривая и высматривая, прочесывая каждое пастбище, – а их там хватало, – пока наконец моя жена не заметила стоявший посреди травы самолет, и мы с другом, пожав руки, завершили игру. Даже очень солидный аэродром. В тени деревьев были не одна, а две бензоколонки, ряд маленьких ангаров, ресторан и бассейн.
Поэтому в тот вечер к западу от Миссисипи, я даже и не пытался кружить в поисках над землей. Я поищу другой аэродром, а если не найду, то приземлюсь в поле и подожду, пока наступит день.
Деревья вдоль дороги вырублены, просторные фермерские угодья примыкают к каждому ее краю, и рядом – дома, внутри которых зажигается свет. Чувствуешь себя одиноко, наблюдая, как вспыхивают эти огни.
Впереди – город Рэйвилл, штат Луизиана. Немного западнее должен быть аэродром, и, конечно же, он там и есть – одна узкая полоска асфальта, немногочисленный ряд открытых ангаров, рядом – мечется одинокий ветровой конус. Боковой ветер. Твердая поверхность и боковой ветер. Но ветер небольшой – не более пяти миль в час. Разумеется, ЭТОГО не достаточно, чтобы раздуть проблему. Урок, преподанный боковым ветром, был плачевным, забыть его нелегко, но на земле становится темно и я должен быстро принимать решение.
Если я не приземлюсь там, мне нужно будет выбрать поле, а хорошее поле трудно найти в сумерках, да и утром придется задуматься о горючем. Хорошо бы приземлиться в Рэйвилле. Совсем рядом, всего лишь в тысяче футов от меня. Но при боковом ветре тысяча футов –расстояние немалое. Конечно, можно без особого ущерба для себя пройтись низко над землей, – подсказывает один из внутренних голосов, И верно. Я ничего не теряю, если пройду низко над полосой, – разве только несколько минут.
Мы скользим вниз по незримому воздушному трапу, ведущему в конце концов к краю любой из построенных когда-либо посадочных полос. Через забор, на высоте десять футов. Пять футов. Нехорошо. Чтобы лететь строго вдоль полосы, нужно несколько повернуть биплан в сторону ветра; приземляться подобным образом было бы, в лучшем случае, очень рискованно. К тому же смотри, пилот, футах в тридцати от края посадочной полосы параллельно ей тянется длинная земляная насыпь. Какой высоты? Два фута? Три фута? Достаточно высокая. Насыпи в один фут хватило бы на то, чтобы лишиться шасси, если биплан вдруг выйдет за узкую посадочную полосу. А при таком боковом ветре он как раз повернет в эту сторону. Если мы потеряем шасси, то нашей истории – конец. Пропеллер с двигателем на полном ходу зароются в землю, нижняя пара крыльев отлетит и наверняка потащит за собой верхнюю пару. От самолета не так уж много останется. Вот так. Твое решение?
