Исаак Башевис Зингер - Раскаявшийся
Такова и Сара, которую ее отец, реб Хаим, отдал мне в жены. Еще много истинных дщерей Израилевых живет в Иерусалиме, да и в Нью-Йорке. Они похожи на своих матерей, бабок и прабабок. Они несут на своих слабых плечах груз нашего наследия. Если вдруг, Боже упаси, они утратят эти достоинства, мы просто перестанем существовать как народ, как бы ни были сильны наши армия и наука, как бы ни процветала наша экономика.
Когда я решил, что Сара станет моей женой, первым побуждением было начать с ней заигрывать. Сделать все так, как это описывается в романах. Как мог я, Иосиф Шапиро, жениться без взаимной любви? Я начал искать встреч с ней, пытался завести разговор. Когда мы встречались в доме ее отца, я пристально на нее смотрел и даже говорил комплименты. Как и все современные мужчины, что старые, что молодые я считал себя экспертом по женской части. Но вскоре я понял, что старые уловки здесь не помогут. Когда я смотрел на Сару, она отворачивалась. Когда говорил комплименты, молчала. Казалось, эта женщина инстинктивно настроена против всех этих светских штучек и потому просто непроницаема для них. Я хотел добиться ее расположения, дать ей какой-нибудь совет, но она не нуждалась в моем участии и моих советах. Все ее разговоры с матерью были лишь о хозяйстве да о субботней трапезе.
Дьявол говорил мне: «Они все такие, эти набожные женщины, — бесчувственные, фригидные, вместо крови у них вода. Жениться на такой — все равно, что сочетаться браком с глыбой льда».
Но я отвечал: «Шлюхи — вот кто на самом деле холоден».
Внезапно у меня появилась та самая настырность, хуцпа, о которой я вам уже говорил.
Силы добра шептали: «Иосиф, такой женщине не нужны комплименты. Расскажи обо всем ее отцу или найди свата. Настоящие евреи должны именно так заключать браки!»
«Конечно, но как же быть с Иаковом и Рахилью? О чем говорит Песнь песней? Вспомни царя Давида и царя Соломона! — не унимался сатана. — А что с теми парнями и девушками, что плясали в винограднике в Стране Израиля? „Подними взгляд свой…“ — говорили девушки. Разве они — не настоящие евреи? Неужели все евреи должны быть похожими на ешиботников и застенчивых девиц? Да будь оно так, Государство Израиль не смогло бы уцелеть. Враги уничтожили бы его в одно мгновение. Один израильский солдат приносит народу больше пользы, чем тысяча набожных хасидов. Стране нужны солдаты, инженеры, летчики. Только они обеспечивают жизнь в Израиле. Это они спасали тех, кто пережил Холокост, в то время как верующие фанатики только и делали, что блеяли свои молитвы. Девушки, служащие в армии, в тысячу раз лучше, чем милая твоему сердцу Сара и ей подобные. Их ритуальные омовения и коротко стриженные головы никому не нужны. Пока еврейские мужчины и женщины проливали кровь за свою страну, такие, как реб Хаим и его дочь, сидели как мыши в уголке и ждали чуда, готовые безропотно принять смерть. Словно бараны на бойне. И ты считаешь их примерами для подражания? Ты абсолютно уверен, что именно этого хочет Всемогущий?»
Да, когда дьяволу это выгодно, он может казаться убежденным сионистом и пламенным патриотом.
А он между тем приводил свои доводы: «Только благодаря тому, что светские евреи создали государство, армию, все условия для образования и работы, эти паразиты из дома учения цанзских хасидов, вместе со своими детьми и женами, имеют возможность теперь соблюдать правила благочестия и жить за счет других. Ты еще молод и здоров, Иосиф Шапиро. Ты разбираешься в строительстве. К тому же у тебя есть деньги. Так помоги своей стране. Псалмопевцев и истово молящихся тут хватает и без тебя. Хочешь быть идеалистом? Иди в кибуц. Девушки там не похожи на Лизу или Цилю. Они выходят замуж по любви, и брак для них дело серьезное. Они не думают о деньгах или карьере. Если любовь закончится, всегда можно расстаться — это не трагедия. Ничто не длится вечно. Разводы ведь есть и у набожных евреев. Идея о том, что человеку не дано разорвать то, что соединил Бог, исходит из Нового Завета, она противоречит иудаизму и свободе выбора. И в Меа-Шеарим бывают разводы, это правда».
Как там говорится в Книге Притчей? «Иной пустослов уязвляет как мечом». Слова дьявола уязвляли меня снова и снова, ломали все мои планы, оставляли незащищенным. Проходили дни и недели, а я все продолжал их слышать. Они меня полностью разбили, почти парализовали волю. Меня, как грешника в аду, бросало то в жар, то в холод. То мне хотелось идти просить руки Сары, а уже через секунду я был готов все бросить и бежать в Тель-Авив или даже Нью-Йорк. По ночам я просыпался и представлял себе те удовольствия, которые получал от женщин и которые еще мог бы получить в будущем. Моя ненависть к ним внезапно исчезла, и я даже начал искать в них положительные качества: они элегантны и изысканны, они опытны в обращении с мужчинами и умеют разжечь в них желание. Даже распущенность и лживость не казались мне столь ужасными. Это просто части великой сексуальной игры, вечной игры, в которую вовлечены «он» и «она». Я и сам был удивлен, как быстро изменил свое мнение на противоположное.
Я стал плохо спать и поздно вставал. Желание молиться пропало. Надеть талес и филактерии стало настоящей проблемой. Когда я открывал Гемару и начинал учить законы субботы или правила принесения в жертву пасхального ягненка, у меня слипались глаза. «Это не для тебя! Не для тебя!» — кричал во мне какой-то голос.
Однажды утром я встал и забыл (а точнее, заставил себя забыть) помолиться. Я вышел из дома и отправился в новые районы Иерусалима. Вокруг кипела работа — строились дома, гостиницы. В витринах красовались те же товары, что в магазинах Нью-Йорка или Тель-Авива. Улицы были широкими и чистыми. Начиналась весна.
Внезапно я услышал, как кто-то зовет меня по имени. Обернувшись, я увидел Присциллу, девушку, с которой познакомился в самолете.
На мгновение мне захотелось ничего ей не отвечать и просто убежать. Но я подавил это желание, подошел к ней, и мы поздоровались. Она подставила мне для поцелуя щеку, и я ее поцеловал. Только что я был таким же евреем, как мой дед, и вот я уже вновь человек двадцатого столетия.
— Вы отращиваете бороду? — спросила Присцилла.
— Да.
— Вам идет. Почему вы не звонили? Ведь обещали же!
Я хотел сказать ей, что разврата мне хватало и в Нью-Йорке, но вместо этого соврал, сказав, что потерял номер ее телефона. По выражению ее лица я понял, что она рада нашей нечаянной встрече и что избавиться от нее будет нелегко. Мы проходили мимо кафе, и она предложила: «Зайдем, выпьем по чашечке кофе».
«Не ходи с нею!» — кричал мой внутренний голос. Но ноги явно его не слушались. И вот мы уже сидим за столиком, а официант принимает наш заказ. Присцилла взяла кофе с мороженым, а я чай.
— Как там ваш профессор? — поинтересовался я.
— Ох, Билл? Отлично. Он уже выучил иврит. Скоро заговорит как сабра. А для меня это по-прежнему китайская грамота. К счастью, тут все говорят по-английски. Так что никаких проблем, ни в университете, ни на улицах. С английским языком и американскими долларами можно жить где угодно.
И она улыбнулась, демонстрируя свою принадлежность к народу долларов и английского языка. Она рассказала, что снимает квартиру у профессора химии, который на год уехал в Германию.
— Как такое возможно, чтобы профессор Иерусалимского университета, еврей, поехал в страну, полную нацистских преступников? — удивился я.
Присцилла только отмахнулась:
— Сколько можно цепляться за это? Многие профессора из Израиля уезжают на стажировку в Германию.
Слова «цепляться за это» она подчеркнула особенно, словно бы «это» было маленьким недоразумением. Миллионы убитых и замученных евреев, отравленных газом, сожженных в печах, ставших жертвами чудовищных экспериментов, волновали ее не больше прошлогоднего снега. В Иерусалиме она чувствовала себя как дома, так же как профессор, у которого она снимала квартиру, чувствовал себя как дома в Бонне, Гамбурге или любом другом месте на земном шаре. Возможно, он уже нашел себе там фрейлейн, и она называла его «mein Schatz» {мое сокровище (нем.)}.
Я спросил:
— А как тот смуглый молодой человек, рядом с которым вы сидели в самолете?
— Ого, да вы шпионили за мной! Вы куда-то подевались, и меня посадили с ним. Представляете: он тоже профессор или просто преподаватель, не знаю, в университете. Когда он услышал, к кому я лечу, то не отходил от меня ни на шаг.
По глазам ее я видел, что ей не терпится обо всем мне рассказать. Хвастовство — неотъемлемая часть адюльтера. И мужчина, и женщина должны хвастаться своими подвигами. Кстати, то же самое и с преступниками. Многие попались как раз потому, что слишком много говорили. Причина тут в том, что само преступление почти не доставляет удовольствия, даже физического. Чтобы усилить его, люди хвастаются. Если рассказ вызывает зависть, то рассказчик начинает ощущать, что совершил нечто стоящее. Я сидел, слушал и видел блеск в глазах Присциллы. Она говорила тихим, вкрадчивым голосом. Того юношу зовут Ганс. Еще ребенком он с родителями переехал в Израиль из Германии. Другие меняли имена, но он остался Гансом. Он учился в Израиле. Иврит, в некотором смысле, его родной язык. Но он так же свободно говорит и на немецком, английском и французском. Он изучал психологию, антропологию и что-то еще. Прилежный студент. У него была жена, но они развелись — совместная жизнь не сложилась. У них трехлетняя дочь. Ганс необычайно умен и остроумен. Его каламбуры бесподобны. Он хочет стать дипломатом.
