Герман Мелвилл - Тайпи (Шпет)
Покинув этих удрученных женщин, мы направились к святилищу Хула-Хула. Все мужское население долины было в сборе на этом обширном четырехугольнике. Зрелище было действительно замечательное. Под бамбуковыми навесами, обращенными отверстиями к центру, возлежали главные вожди и воины; остальная толпа свободно разлеглась под громадными деревьями. На террасах огромных алтарей по обеим сторонам постройки были расставлены корзины с зелеными плодами хлебного дерева, большие свертки таппы, ветви спелых бананов, связки антильских абрикосов и печеная свинина; все это помещалось на больших деревянных досках, фантастически разукрашенных свежими листьями. Перед рядами безобразных идолов лежало собранное в кучи грубо сделанное оружие. К верхушкам шестов, расставленных крутом террас, были подвешены в лиственных корзинках разные плоды. У основания этих шестов были выстроены в два параллельных ряда громоздкие барабаны, достигающие по крайней мере пятнадцати футов в вышину и сделанные из полых стволов громадных деревьев. Они были затянуты кожей акулы, а стенки искусно испещрены разными странными фигурами. Рядом с этими инструментами был выстроен небольшой помост, на котором стояло множество юношей: они-то и ударяя ладонями рук по коже барабанов, и производили ужасные звуки, разбудившие меня поутру. Поколотив несколько минут, эти музыканты соскакивали с возвышения, на котором стояли, в окружающую толпу, откуда тотчас являлись их заместители.
В самой середине четырехугольника в землю было воткнуто перпендикулярно около сотни тонких свежесрубленных шестов с ободранной корой, верхушки их были украшены развевающимися крыльями из белой таппы, шесты обнесены маленьким частоколом из тростника. Для чего предназначалось это странное украшение, я тщетно пытался узнать.
Еще большую странность происходившему придавали старики, которые, скрестив ноги, сидели на маленьких помостах, окружавших стволы деревьев. Эти почтенные люди — я полагаю, жрецы — тянули без передышки какой-то однообразный напев, почти заглушаемый шумом барабанов. В правой руке они держали по сплетенному из травы вееру с тяжелой, занятно вырезанной, черной деревянной ручкой; веера все время находились в движении.
Но, казалось, никто не обращал ни малейшего внимания ни на барабанщиков, ни на жрецов; каждый из этой огромной толпы был поглощен своей болтовней или смехом, куреньем, питьем «арвы» и едой. И я подумал, что если бы барабанщики перестали бить в барабаны, а жрецы перестали тянуть свои песнопения, всем было бы лучше: одним — меньше работы, для других — меньше шума. Настолько мне все это казалось неоправданным и ненужным.
Напрасно я расспрашивал Кори-Кори и других туземцев о значении странных вещей, творившихся кругом; все их объяснения сводились к такой тарабанщине [так] и такой массе жестов, что я в отчаянии отказался от надежды понять что-либо. Весь этот день барабаны трещали, жрецы гнусавили, народ пировал и галдел до захода солнца. Вечером толпа рассеялась и Священная роща погрузилась в мрак и покой. На следующий день странное празднество возобновилось и продолжалось снова до ночи.
Хоть я и потерпел поражение в попытке узнать значение этого праздника, все же мне было ясно, что он носит главным образом религиозный характер. А если так, то он совсем не соответствует тем ужасным описаниям полинезийских обрядов, которые доходили до нас в рассказах и отчетах миссионеров. Эти отчеты были рассчитаны на то, чтобы произвести на читателя впечатление, будто человеческие жертвы ежедневно обагряют кровью алтари, будто постоянно происходят неописуемые жестокости и будто невежественные язычники доходят до крайних мерзостей вследствие своего грубого суеверия.
Но я откровенно могу сказать, что во время своих хождений по долине Тайпи ни разу не видал этих якобы доказанных гнусностей. Если бы что-либо подобное происходило на Маркизских островах, это дошло бы до меня, так как я прожил четыре месяца среди племени, пользовавшегося славой самого свирепого во всем Южном океане.
Хотя религиозные воззрения островитян являлись для меня полной тайной, их ежедневные обряды не могли быть скрыты от меня. Я часто проходил мимо маленьких храмов, отдыхающих в тени Священной рощи, и видел приношения богам: заплесневелые плоды, рассыпанные на грубом алтаре и висящие в полузавядших корзинках вокруг неуклюжих, странных изображений. Я присутствовал на их празднестве, целыми днями смотрел на исковерканные гримасой лица идолов, стоящих рядами на алтарях Хула-Хула, и я часто встречался с теми, кто исполнял обязанности жрецов. Но храмы казались большей частью заброшенными, празднество было простым сборищем веселящегося племени, идолы были так же бессильны и безвредны, как и все деревянные чурбаны на свете, а жрецы были главными весельчаками в долине.
Одно происшествие мне ясно показало, как мало уважения питают туземцы к своим жалким божествам. Гуляя как-то с Кори-Кори по роще, я увидал занятного божка шести футов в вышину, который первоначально возвышался на каменной кладке под навесом полуразвалившегося бамбукового храма, а теперь стоял небрежно прислоненный к камням. Это был грубо сколоченный чурбан, сделанный в виде дородного голого человека с руками, вскинутыми на голову, широко раскрытой пастью и с согнутыми в дугу бесформенными ногами. Он наполовину уже развалился. Нижняя часть его тела обросла шелковистым мхом, из раскрытого рта торчали тонкие стрелки травы. Нос отвалился, и по общему виду головы можно было предположить, что деревянное божество, будучи в отчаянии от невнимания своих поклонников, пыталось расшибить свой череп об окружающие деревья.
Я подошел ближе, чтобы рассмотреть этот странный предмет поклонения, но все же почтительно держался на расстоянии двух-трех шагов, чтобы не оскорбить верований моего слуги. Как только Кори-Кори заметил, что я заинтересован, он подскочил к идолу и, отодвинув его от стенки, у которой он отдыхал, постарался заставить его стоять на ногах. Но божество окончательно утратило способность владеть ими. И пока Кори-Кори пытался подпереть его палкой, чудище неуклюже шлепнулось и, наверное, сломало бы себе шею, если бы не свалилось прямо на спину нагнувшегося Кори-Кори. Никогда раньше я не видал этого честного парня в таком бешенстве. Он вскочил на ноги и, схватив палку, начал колотить бедного идола. По временам он останавливался, чтоб словами высказать ему свое возмущение. Когда оно немного улеглось, он без всякого почтения повертел божка так, чтобы я мог видеть его со всех сторон. Я был уверен, что никогда сам не решился бы на такую вольность с богом, и меня немало поразила нечестивость Кори-Кори.
К вопросам религии тайпи относились легко. В исполнении своих странных обрядов они, казалось, искали лишь детского развлечения. В конце концов я склонен думать, что у них и нет твердого и определенного понятия о том, что такое их религия.
ГЛАВА X
За время празднества я не раз замечал простоту в обращении, свободу от всяких условностей и до известной степени равенство положений в среде местных жителей. Ни у кого, кажется, не было никаких преимуществ. Даже в костюме различие между вождями и прочими островитянами было очень незначительно. Но в то же время я заметил, что желания вождя, даже высказанные простым тоном, исполнялись так же беспрекословно, как и самое решительное приказание. Как далеко простирался авторитет вождей племени, я не берусь судить, но все, виденное мной за время пребывания в долине, заставляет меня утверждать, что власть их в отношении общего хода жизни весьма ограничена. Тем не менее все охотно и радостно выражали свое уважение к ним.
Социальные взаимоотношения на Маркизских островах совершенно противоположны отношениям на островах Таити и Гавайской группы, где власть короля и вождей гораздо более деспотична, чем власть тирана в странах цивилизованных. На Таити смерть грозит тому из подчиненных, кто осмелился вступить без разрешения в тень королевского дома или кто не выкажет знаков должного уважения к королевской пище, проносимой мимо.
Я не знаю, отличались ли вожди властью и значением друг от друга. До празднества мне было не вполне ясно даже положение, занимаемое Мехеви. Но важная роль, которую он играл в данном случае, убедила меня, что все же нет никого выше него среди жителей долины. Пиршество собрало вместе всех воинов, которых мне приходилось когда-либо видеть, отдельно ли или группами, в разных местах и в разное время. Среди них Мехеви ходил с видом явного превосходства. Удивительный костюм и вся величественная фигура, казалось, ставили его выше всех других. Шлем из перьев на голове возвышал его над толпой, и хотя были другие, тоже носившие перья на голове, но высота и роскошь убора Мехеви затмевали всех.
