Гилберт Честертон - Человек, который был четвергом
Профессор боялся, что все погибло, но остался верным дружбе: он вынул карточку и, дрожа, положил ее рядом. Тогда третий из собравшихся засмеялся, и впервые за это утро они услышали его голос.
– Вот это славно, что вы так рано пришли! – живо, как школьник, сказал он. – Теперь мы поедем во Францию. Конечно, я служу в полиции, – и он небрежно щелкнул карточкой, как бы для проформы.
Лихо нахлобучив котелок и снова надев бесовские очки, доктор так быстро двинулся к двери, что гости послушно пошли за ним. Сайм был немного рассеян; переступив через порог, он звонко стукнул палкой по каменному полу.
– Господи милостивый! – крикнул он. – Значит, в этом проклятом Совете больше сыщиков, чем злодеев!
– Да, мы могли схватиться с ними, – сказал доктор Булль. – Нас было четверо против троих.
Профессор, уже спускавшийся по лестнице, отозвался снизу:
– Нет, нас было не четверо против троих, далеко нам до такого счастья. Нас было четверо против одного.
И они молча дошли до низа.
Молодой человек по фамилии Булль с присущей ему простодушной учтивостью настоял на том, чтобы пропус– тить гостей вперед, но, выйдя на улицу, тут же опередил их и бодро поспешил к справочной вокзала, переговариваясь со спутниками через плечо.
– А хорошо, когда есть приятели, – говорил он. – Я чуть не умер со страха, пока был один. Честное слово, еще немного, и я бы бросился на шею Гоголю, и зря, конечно. Надеюсь, вы не презираете меня за то, что я струсил?
– Трусил и я, – сказал Сайм, – словно за мной гнались все бесы, какие только есть. Но худшим из них были вы в этих очках…
Молодой человек залился радостным смехом.
– А правда, ловкая штука? – сказал он. – Какая простая мысль – впрочем, не моя, куда мне! Понимаете, я мечтал служить в полиции и как раз в этом отделе, против динамитчиков. Значит, надо было притвориться анархистом, а все ручались, что это у меня не выйдет. Все твердили, что даже походка у меня честная и сзади я похож на свод законов. Как меня только не называли в Скотланд-Ярде! И я слишком здоровый, и я слишком веселый, и приветливый, и достойный… В общем, будь я злодеем, я бы сделал блестящую карьеру, так я приличен с виду, но раз уж я, на свою беду, человек приличный, за злодея мне никак не сойти, полиции не помочь. Наконец привели меня к какому-то старому тузу, он у них занимал большой пост. Умный был человек! Другие болтали Бог знает что. Кто советовал отрастить бороду, чтобы скрыть улыбку, кто – вычернить лицо, чтобы сойти за негра, но тот старикан дал самый неожиданный совет. «Наденьте ему черные очки, и все. Сейчас он похож то ли на клерка, то ли на ангела. Наденьте очки, и дети будут визжать от страха». Честное слово, так и вышло. Когда я скрыл глаза, все прочее – улыбка, широкие плечи, короткие волосы – стало страшным, как у беса. Да, штука простая, все чудеса просты, но не это главное чудо. Когда я вспоминаю о самом удивительном, у меня голова кружится.
– Что же это такое? – спросил Сайм.
– А вот что, – отвечал доктор. – Тот полицейский, который про меня все знал и придумал эти очки, никогда меня не видел!
Сайм взглянул на него, глаза его сверкнули.
– Как же так? – сказал поэт. – Кажется, вы с ним говорили?
– Говорил, – весело откликнулся врач, – но комната была темная, как погреб. Что, не угадали бы?
– Никогда бы и в голову не пришло, – сказал Сайм.
– И впрямь оригинальная мысль, – поддержал его профессор.
Новый союзник оказался на удивление деловитым. Быстро и ловко узнав в справочной, какие поезда идут в Дувр, он запихал спутников в кеб, а потом сел с ними в вагон, прежде чем они уразумели, что происходит. Беседа толком возобновилась лишь на палубе, по пути в Кале.
– Я знал, что буду обедать во Франции, – пояснил доктор. – Но я так рад, что со мною будете вы. Понимаете, мне пришлось снарядить эту скотину с бомбой. Председатель следил за мной, хотя Бог его знает, как он ухитрялся. Когда-нибудь я вам все расскажу. Просто ужас какой-то! Только я попытаюсь увильнуть, откуда ни возьмись является он. Идешь мимо клуба, а он улыбается из окошка. Переходишь улицу – раскланивается с империала. Нет, честное слово, он продался черту. Он может быть сразу в шести местах.
– Значит, вы снарядили маркиза в путь, – сказал профессор. – Давно это было? Успеем мы его перехватить?
– Да, – отвечал Булль. – Я все рассчитал. Мы застанем его в Кале.
– Хорошо, перехватим, – сказал профессор. – Но что мы с ним будем делать?
Доктор Булль впервые растерялся, но подумал немного и сказал:
– Должно быть, нам надо позвать полицию.
– Только не мне, – сказал Сайм. – Лучше сразу утопиться. Я обещал одному бедняге, настоящему пессимис– ту, дал ему честное слово. Не хочу заниматься казуистикой, но нынешнего пессимиста я обмануть не могу. Это все равно что обмануть ребенка.
– Вот так же и я, – сказал профессор. – Я хотел пойти в полицию и не мог, я ведь тоже дал глупый обет. В бытность актером я много грешил, но одного все же не делал – не изменял, не предавал. Если я это сделаю, я перестану различать добро и зло.
– Я это все понимаю, – сказал доктор Булль. – Я тоже не могу, мне жаль Секретаря. Ну, этого, с кривой улыбкой. Друзья мои, он страшно страдает. Желудок ли виной, или нервы, или совесть, или взгляд на вещи, только он проклят, он живет в аду. Я не могу выдать и ловить такого человека. Разве можно сечь прокаженного? Наверное, я рехнулся, но не могу, и все тут.
– Не думаю, чтобы вы рехнулись, – сказал Сайм. – Я знал, что вы именно такой, с тех пор…
– Да? – спросил доктор.
– С тех пор, – закончил Сайм, – как вы сняли очки. Доктор улыбнулся и прошел по палубе посмотреть на залитое солнцем море. Потом он вернулся, беззаботно притоптывая, и трое спутников помолчали, сочувствуя друг другу.
– Что же, – сказал Сайм, – по-видимому, мы одинаково понимаем нравственность, а если хотите – безнравственность. Значит, надо принять то, что из этого следует.
– Да, – согласился профессор, – вы совершенно правы. Поторопимся же, я вижу мыс на берегу Франции.
– Следует же из этого, – сказал Сайм, – что мы одиноки на земле. Гоголь исчез Бог знает куда; быть может, Воскресенье раздавил его, как муху. В Совете нас трое против троих: мы – как римляне на мосту. Но нам хуже, чем им, потому что они могли позвать своих, а мы не можем, и еще потому…
– …потому, – закончил профессор, – что один из троих не человек.
Сайм кивнул, помолчал и начал снова:
– Мысль у меня такая. Надо задержать маркиза в Кале до завтрашнего полудня. Я перебрал проектов двадцать. Донести на него мы не можем; не можем и подвести под арест под пустым предлогом, потому что нам пришлось бы выступать в суде, а он знает нас и поймет, что дело нечисто. Можно задержать его как бы по делам Совета, он поверит многому в этом роде, но не тому, что надо сидеть в Кале, когда царь спокойно ходит по Парижу. Можно похитить его и запереть, но это вряд ли удастся, его здесь знают. У него много верных друзей, да и сам он храбр и силен… Что же, воспользуемся этими самыми качествами. Воспользуемся тем, что он храбр, и тем, что он дворянин, и тем, что у него много друзей в высшем обществе.
– Что вы несете? – спросил профессор.
– Саймы впервые упоминаются в четырнадцатом веке, – продолжал поэт порядка, – по преданию, один из них сражался при Беннокберне[22], рядом с Брюсом. Начиная с тысяча триста пятидесятого года генеалогическое древо неоспоримо.
– Он помешался, – сказал доктор, в изумлении глядя на него.
– Наш герб, – невозмутимо продолжал Сайм, – серебряная перевязь в червленом поле и три андреевских креста. Девиз меняется.
Профессор схватил его за лацканы.
– Мы причаливаем, – сказал он. – Что это с вами? Морская болезнь или неуместная шутливость?
– Замечания мои до неприличия практичны, – неспешно отвечал Сайм. – Род Сент-Эсташ тоже древний. Маркиз не может отрицать, что он дворянин; не может отрицать, что и я дворянин. А чтобы подчеркнуть мой социальный статус, я при первом же случае собью с него шляпу. Вот мы и у пристани.
В некотором изумлении они сошли на опаленный солнцем берег. Сайм, перенявший теперь у Булля роль вожака, повел их вдоль набережной к осененным зеленью, глядя– щим на море кофейням. Шагал он дерзко и тростью размахивал, как шпагой. По-видимому, он направлялся к последней кофейне, но вдруг остановился и резким мановением затянутой в перчатку руки оборвал беседу, указывая на столик среди цветущих кустов. За столиком сидел Сент-Эсташ. На лиловом фоне моря сверкали ослепительные зубы, темнело смелое лицо, затененное светло-желтой соломенной шляпой.
Глава X
ПОЕДИНОК
Сайм с друзьями сел за другой столик (его голубые глаза сверкали, как море неподалеку) и с радостным нетерпением заказал бутылку вина. Он и раньше был неестественно оживлен, и настроение его все поднималось по мере того, как опускалось вино в бутылке. Через полчаса он порол немыслимую чепуху. Собственно, он составлял план предстоящей беседы со зловещим маркизом, поспешно записывая карандашом вопросы и ответы. План этот был построен наподобие катехизиса.
