Михаил Загоскин - Брынский лес
— А что, Ферапонт, дядюшка Андрей Яковлевич женат или нет?
— Нет, батюшка, об этом и речи никогда не было… Э, да что это?.. Чу! Слышишь, Дмитрий Афанасьевич?
— Да, слышу: охотничьи рога.
— И, кажись, недалеко… Пойдем-ка, батюшка, посмотрим, что это такое.
— Пойдем, — сказал Левшин, вставая. — Да лесом-то еще далеко?
— Нет, Дмитрий Афанасьевич, и полверсты не будет. Вон по той дорожке мы как раз выйдем вон из лесу.
Левшин и Ферапонт пошли по узенькой тропинке и через несколько минут повстречались с боярским челядинцем, который также пробирался в поле.
— И ты, Сидорыч, идешь туда же? — сказал Левшин.
— Как же, Дмитрий Афанасьевич, и я хочу взглянуть на царскую охоту.
— На царскую?
— Да, батюшка! Ведь это изволит охотиться государь Петр Алексеевич с ближними своими боярами. Сейчас приехал на село стремянный нашего господина, Антон Курышов; он сказывал, что сегодня поутру собралось в Коломенском до двадцати бояр.
— И все с охотами? — спросил Ферапонт.
— Вестимо, с охотами.
— То-то, чай, народу-то!
— Как же! Одних стремянных человек до тридцати, да только им приказано всем остаться и за своими боярами на охоту не ездить.
— Как так?.. Ведь ловчие-то и псари будут с гончими порскать по лесу, да зверя поставлять в чистое поле, а при борзых да собаках кто останется?
— Видно, одни господа. Антон говорил, что и нашему боярину пришлось взять четырёх собак на свору: Злодея, Налета, Буяна и Касатку. Они привыкли рыскать за стремянными, так за барином нейдут. Лихие собаки — что и говорить! Да как-то он с ними справится!.. Коли они завидят сердечного дружка, а он не успеет их со своры спустить…
— Да! — Не усидит на коне… Я сам был у покойного барина стремянным; ездок не плохой и силишка есть, а так грохнулся однажды с лошади, что небо с овчинку показалось! Нет, любезный, коли собаки у тебя па своре, так не зевай!.. Да что это боярам-то вздумалось?..
— А Бог их знает!.. За спором, что ль, дело стало или так, ради потехи.
— Хороша потеха!.. И что за неволя подумаешь!..
— Эх, брат! Да ведь у бояр-то часто охота бывает пуще неволи.
— Ну, вот припомни мое слово, Сидорыч: без греха дело не обойдется.
В продолжение этого разговора они дошли неприметным образом до конца леса. Перед ними открылись обширные, холмистые поля. Направо по суходолу расстилались заповедные луга села Богородского; налево по лощинам тянулся длинный ряд болот, поросших мелким кустарником. Прямо перед ними в живописном беспорядке разбросано было несколько отдельных рощ, которые на охотничьем языке называются отъемными островами. Между этими рощами и лесом, на опушке которого стоял Левшин, было не более полуверсты. Одетые в разноцветные платья псари, ловчие и доезжачие, которые, очевидно, принадлежали разпым господам, стояли поодаль от крайней рощи и дожидались только приказания, чтоб бросить гончих в остров. Бояре на красивых персидских конях разъезжали по полю, держа на шелковых сворах борзых собак, которые беспрестанно путались между собой, подбегали под лошадей и, по-видимому, весьма тревожили непривычных к этому делу господ. Вот бояре начали занимать места по перелескам, некоторые из них потянулись к Богородскому лесу и стали шагах в пятидесяти от его опушки.
__Кто этот господин? — спросил Ферапонт у боярского челядинца. — Вон что прямо против нас на саврасом коне?
— В голубом аксамитном кафтане?
— Да… кажись, такой строгий, смотрит все исподлобья.
— Это, любезный, ближний комнатный стольник государя Петра Алексеевича, князь Федор Юрьевич Ромо-дановский.
— А вот этот боярин — такой дородный, что стоит у куста?
— В скарлатном зипуне и парчовой мурмолке?.. Это князь Яков Федорович Долгорукий; а вот подъехал к нему князь Троекуров. Эк он собак-то нацеплял! Никак с полдюжины будет!.. Ах, они проклятые, так и рвутся!.. А вон от перелеска едет сюда на вороном коне боярин Иван Максимович Языков…
— Да ты никак всех бояр-то знаешь, Никита Сидорыч!
— А как же!.. Ведь они, почитай, все к нам жалуют… Э! Смотри-ка — смотри!.. Долгоруковские-то собаки начали грызться с троекуровскими… Ну!.. Пошла свалка!.. Вот оно без стремянных-то!.. Куда боярам ладить с этими псами!.. Гляди-ка, брат, под князем Троекуровым конь-то никак испугался!.. Эк он начал прядать!.. Ахти, батюшки! убьет он его.
— Нет, — сказал Ферапонт, — ничего!.. Вон и собак-то кой-как растащили…
— Да это что! — молвил боярский челядинец. — Погоди, брат, то ли еще будет!
— Посмотри-ка сюда, Никита Сидорыч; кто это там из-за рощи выехал… вот этот, без собак?
— На сером коне.
— Да, в красном кафтане с золотыми петлицами… Ого, брат! да перед ним все бояре шапки снимают!..
— Постой-ка — постой-ка!.. Уж не он ли это, наш батюшка?.. Ну, так и есть — он! Точно он!.. Шапку долой, братец!..
— Да что ж это за боярин такой? — спросил Ферапонт, снимая шапку.
— Что ты?.. Какой боярин!.. Разве не видишь? Это сам государь Петр Алексеевич!
— Право!.. Ведь я сродясь его не видывал!.. Кабы он, наш батюшка, поближе сюда подъехал!
— Нет, изволил поворотить направо… Вон, взъехал на холмик… Знать оттуда будет смотреть на охоту.
— А эти-то, что позади его едут, видно самые набольшие бояре?
— Ну, вестимо!.. Один, чай, дяд" ька его, Кирилла Полуектович Нарышкин! А другой… нет, любезный!., кажись, и не боярин, и не ратный человек… Вишь, как он позади плетется… Лошаденка невзрачная, и сам-то он сидит на ней таким увальнем… Должно быть, учитель государя Петра Алексеевича.
— А разве царский-то учитель не боярин?
— Нет. Дьяк челобитного приказа, Никита Алексеевич Зотов… Ну, вот и псари зашевелились!.. Видно приказано спускать гончих!..
Тут словоохотный челядинец и Ферапонт перестали разговаривать; они обратили внимание на толпу псарей, которые спешились и начали суетиться около своих гончих собак.
VIIIПока охотники делали все нужные распоряжения и распаривали гончих собак, сцепленных попарно железными смычками, прошло довольно времени. Вот двинулись, наконец, псари со своими стаями; за ними потянулись ловчие и доезжачие, и в несколько минут вся эта пестрая толпа рассыпалась по роще.
— Что, брат, — сказал вполголоса Никита, — твой барин охотник или нет?
— Нет, — отвечал отрывисто Ферапонт.
— То-то я гляжу: мы ждем, не дождемся, когда потеха начнется, а ему, кажись, и дела нет!.. Прислонился к дереву, задумался, глаз вверх не подымет!.. Ну, я не в него!.. Не знаю, как ты, а у меня теперь так сердце и замирает, так и поджидаю: вот тяфкнет первая!
— Что делать, любезный! — сказал Ферапонт, покачивая головою. — Диковинка, да и только!.. Подумаешь, как не любить псовую охоту?.. Да есть ли на свете потеха лучше этой?.. У покойного дядюшки Дмитрия Афанасьевича знатная была охота — и гончие отличные. За одного выжлеца сосед давал ему две семьи крестьян, так он и слышать не хотел! Что ж ты думаешь, любезный: ведь барин всех перевел!
— Неужли?
— Видит Бог, так!
— Чем же он забавлялся, когда жил в своей вотчине?
— Хозяйничал, судил и рядил крестьян, да так же, как здесь, постреливал и гулял по лесу.
— Видно уж, брат, такой у него обычай!.. А ведь барин, кажись, добрый?
— Такой-то добрый, что мы все за него сейчас в огонь и в воду!.. Да ты что это, Сидорыч, все посматриваешь?..
— А вот смотрю: что ж это они ни из короба, ни в короб? Пора бы на след напасть; кажись, народу не мало!.. Чу!.. Никак тяфкнула!.. Так и есть!.. Натекла!.. Ну! Подхватили?..
Вся роща оживилась; громкие крики, свист и порсканье псарей начали сливаться с лаем собак. Бояре стояли неподвижно на своих местах, устремив внимательные взоры на рощу; борзые собаки, приподняв уши, прислушивались к гоньбе гончих. Эта гоньба, сначала слабая, беспрестанно усиливаясь, превратилась, наконец, в какой-то безумный лай и визг.
— Ого! — вскричал челядинец. — Напали на горячий след!
— Какой след! — прервал Ферапонт. — Чу!.. Слышишь? Гонят по зрячему.
— Да, любезный, да, точно по зрячему!
— Так что ж они так разметались? — продолжал Ферапонт. — И тут и там. Ну, брат, видно зайцев-то у вас в роще довольно!.. Вот, вот!.. Гляди, гляди!..
В одном перелеске мелькнул заяц, в то же время с полдюжины других, отделясь от лесной опушки, понеслись по полю — и тут началась эта чудная охота, описанная довольно подробно в Деяниях Петра Великого и в одной русской летописи'. Все бояре рассыпались в разные стороны, поднялась бешеная скачка, крик, беспорядица. Кто не успел спустить своих собак, того они стаскивали с коня; кто успел, тот летел вслед за ними по кочкам и пенькам. Не привыкшие к такой отчаянной езде лошади спотыкались, падали и давили под собой, перепутанных в своры собак. Тут лежала лошадь, прижав к земле своего всадника; там мчался конь без седока; здесь валялась в грязи боярская шапка, а подле купался в луже сам боярин. Одним словом, в несколько минут все пространство между рощами и Богородским лесом превратилось в настоящее поле сражения, или, по крайней мере, кавалерийской схватки.
