Люси Монтгомери - Аня из Авонлеи
— Тут ее нет. Хотя ужасно странно, куда она могла подеваться. Послушай-ка, молодой человек, ты уверен, что понятия не имеешь, где твоя сестра?
— Я уже десять раз сказал, что не знаю, — заявил Дэви с обиженным видом. — Может, какой-нибудь бродяга пришел и украл ее?
— Чушь! — резко сказала Марилла, свободная теперь от смертельного страха перед колодцем. — Аня, как ты думаешь, не могла она забрести к мистеру Харрисону? Она без конца вспоминала его попугая, с тех пор как ты брала ее туда с собой.
— Не думаю, что Дора могла решиться зайти так далеко одна, но я сбегаю и посмотрю, — отозвалась Аня.
Никто не смотрел на Дэви в этот момент, но если бы взглянул, то заметил бы явную перемену в его лице. Он тихонько соскользнул с калитки и побежал так быстро, как только могли нести его толстенькие ножки, к амбарам.
Аня, не питая, впрочем, больших надежд, поспешила прямо через поле к ферме мистера Харрисона. Дом был заперт, ставни закрыты, и ни души вокруг. Она остановилась на крыльце и громко позвала Дору.
Из кухни послышался визгливый голос Джинджера, который принялся ругаться с неожиданной свирепостью, но между его выкриками Аня услышала жалобный плач, донесшийся из маленького сарайчика, где мистер Харрисон хранил инструменты. Аня подскочила к двери, сняла засов и схватила в объятия несчастную маленькую смертную с залитым слезами лицом, которая, съежившись, сидела на перевернутом бочонке из-под гвоздей.
— О, Дора, Дора, ну и нагнала же ты на нас страху! Как ты здесь очутилась?
— Мы с Дэви пришли посмотреть на Джинджера, — всхлипывала Дора, — но мы его не увидели, а Дэви просто стучал ногой в дверь, а Джинджер ругался. А потом Дэви привел меня сюда, и закрыл дверь, и убежал, а я не могла выбраться, и плакала, и плакала, и мне было так страшно, и я так замерзла, и хочу есть. Ох, Аня, я боялась, что ты никогда не придешь!
— Дэви? — Аня не сказала ничего больше. Она повела Дору домой с тяжелым сердцем: страдание, которое причиняла ей мысль о поведении Дэви, заглушало радость от того, что она нашла девочку живой и невредимой. Саму проделку — то, что он запер Дору в сарае, — можно было легко простить. Но Дэви лгал, лгал нагло и хладнокровно. Это был отвратительный поступок, и Аня не могла закрывать на это глаза. Она была готова сесть и заплакать от горького разочарования. Она уже так сильно полюбила Дэви — насколько сильно, она даже не знала до этой минуты, — и открытие, что он способен на сознательную ложь, оказалось для нее невыносимо болезненным.
Марилла выслушала Анин рассказ в молчании, которое не сулило ничего хорошего мистеру Дэви. Мистер Барри рассмеялся и посоветовал как следует разделаться с озорником не откладывая. Когда он ушел домой, Аня успокоила и согрела всхлипывающую и дрожащую Дору, дала ей поужинать и уложила в постель. В кухню она вернулась как раз в тот момент, когда туда с мрачным видом вошла Марилла, ведя, или, скорее, волоча, за собой упирающегося, покрытого паутиной Дэви, которого она нашла в самом темном углу конюшни.
Она рывком поставила его на коврик, лежавший посередине кухни, а сама отошла и опустилась на стул у окна. У другого окна, поникшая, сидела Аня. Преступник стоял между ними. Спина его была обращена к Марилле, и казалась эта спина робкой, покорной, испуганной; но лицо его было обращено к Ане, и хотя выражение этого лица оставалось чуть пристыженным, в глазах светилось дружеское доверие, как будто он чувствовал, что поступил скверно, и ожидал, что его накажут, но вместе с тем не мог не рассчитывать на то, что потом Аня сама посмеется над всем этим вместе с ним.
Но в Аниных серьезных серых глазах не появилось и тени ответной улыбки, хотя это легко могло бы случиться, если бы речь шла только о шалости. Но здесь было нечто еще — нечто гадкое, отталкивающее.
— Как ты мог так поступить, Дэви? — спросила она печально.
Дэви смущенно поежился:
— Да я просто для смеха. Тут все так долго было тихо, и я подумал, что будет весело, если нагнать на вас побольше страху. И правда, было ужасно смешно.
Несмотря на боязнь наказания и некоторое раскаяние, Дэви усмехнулся при этом воспоминании.
— Но ты сказал ложь, Дэви, — возразила Аня еще печальнее.
Дэви, казалось, был озадачен.
— Что такое ложь? Ты хочешь сказать — вранье?
— Я хочу сказать, что ты говорил неправду.
— Само собой, — согласился Дэви откровенно. — А иначе вы не испугались бы. Мне пришлось наврать.
После нескольких часов испуга и напряжения Аня чувствовала усталость и слабость, а отсутствие раскаяния со стороны Дэви явилось последним ударом. Ее глаза наполнились слезами.
— О, Дэви, как ты мог? — сказала она с дрожью в голосе. — Разве ты не знал, как это гадко?
Дэви был в ужасе: Аня плачет… плачет из-за него! Волна искреннего раскаяния поднялась и затопила его маленькое горячее сердце. Он бросился к Ане, взобрался к ней на колени, обхватил за шею руками и разразился слезами.
— Я не знал, что вранье — это гадко, — всхлипывал он. — Откуда мне было знать? У Спроттов все дети всегда врали и божились, что говорят правду. Пол Ирвинг, наверное, никогда не врет, а я ужасно стараюсь быть таким же хорошим, как он. Я боюсь, что теперь ты никогда больше не будешь меня любить. Аня, мне ужасно жалко, что ты плачешь из-за меня, и я никогда больше не буду врать.
Дэви спрятал лицо на плече у Ани и отчаянно зарыдал. Аня мгновенно поняла, что творилось в его душе, и, крепко обняв Дэви, взглянула на Мариллу поверх его курчавой головки.
— Марилла, он не знал, что нехорошо лгать. Я думаю, мы должны простить его на этот раз, если он обещает, что никогда больше не будет лгать.
— Никогда не буду… теперь, когда знаю, что это гадко, — торжественно заверил Дэви между всхлипываниями. — Аня, если ты опять поймаешь меня на вранье, можешь… — Дэви мысленно поискал подходящее наказание… — с меня живьем кожу содрать!
— Дэви, не говори «вранье», говори "ложь", — заметила школьная учительница.
— Почему? — спросил Дэви, сползая вниз и поднимая к ней залитое слезами, недоуменное лицо. — Почему «вранье» хуже, чем «ложь»? Я хочу знать.
— Это просторечное, грубое слово; маленькие мальчики не должны употреблять грубых слов.
— Ужасно много вещей, которых маленькие мальчики не должны делать, — сказал Дэви со вздохом. — Я никогда не думал, что их так много. Жалко, что вра… то есть ложь — это гадко, потому что врать ужасно удобно. Но раз это гадко, я никогда больше не буду. Что вы сделаете со мной за то, что я наврал в этот раз? Я хочу знать.
Аня просительно взглянула на Мариллу.
— Я не хочу быть слишком сурова к ребенку, — сказала Марилла. — Никто, видно, не сказал ему, что лгать нехорошо, а дети Спроттов были для него дурным примером. Бедная Мэри была слишком больна, чтобы как следует заниматься его воспитанием. А по моему мнению, трудно ожидать от шестилетнего ребенка, что он почувствует такие вещи инстинктом. Я полагаю, нам придется принять, что он ничего не знает, и начать с самого начала. Но его нужно наказать за то, что он запер Дору, а я не могу придумать ничего другого, кроме как отправить его в постель без ужина. Но мы делаем это так часто… Ты не можешь предложить что-нибудь другое, Аня? Я думаю, для тебя это несложно при твоем богатом воображении.
— Но наказания — это так неприятно, а я люблю воображать только приятные вещи, — возразила Аня, прижимая к себе Дэви. — На свете и так много неприятных вещей, стоит ли воображать еще?
В конце концов Дэви, как всегда, был отправлен в постель с приказом оставаться там до следующего полудня. Вероятно, размышления помешали ему заснуть, потому что, когда спустя час Аня поднялась к себе в мезонин, она услышала, как он тихонько окликает ее. Когда она вошла в его комнату, он сидел на постели, уперев локти в колени и опустив подбородок в ладони.
— Аня, — сказал он серьезно, — это для всех гадко говорить вра… ложь? Я хочу знать.
— Да, для всех.
— И для взрослых тоже?
— Да.
— Тогда, — сказал Дэви решительно, — Марилла — гадкая, потому что она тоже сказала ложь. И она хуже меня, ведь я-то не знал, что это гадко, а она знала!
— Дэви, Марилла в жизни не солгала! — воскликнула возмущенная Аня.
— Солгала. В прошлый вторник. Она сказала, что, если я не буду на ночь читать молитву, со мной случится что-нибудь ужасное. И я не читал — целую неделю! — чтобы посмотреть, что случится… и ничего не случилось, — заключил Дэви с оскорбленным видом.
Аня подавила безумное желание расхохотаться, ибо была убеждена, что последствия будут роковыми, а затем горячо взялась за спасение репутации Мариллы.
— Но, Дэви, — сказала она внушительно, — именно сегодня с тобой случилось нечто ужасное!
Дэви взглянул на нее с сомнением.
— Ты, наверное, думаешь, что ужасно, когда посылают в кровать без ужина, — произнес он с презрительной миной. — Это совсем не ужасно…Конечно, мне это не нравится, но, с тех пор как я здесь, меня посылали в кровать так часто, что я привык. И ничего вы не выгадываете, что оставляете меня без ужина, потому что я всегда съедаю в два раза больше на следующее утро.
