Юз Алешковский - Собрание сочинений в шести томах. т.6
На следующий день после прихода Джо и еще трех иностранов – двух скучных дядек и невзрачной тетки – наварил чистыми баксами сумму раза в три большую… новые клиенты ужасно были рады, что дело провернуто не в подворотне, что не оглядываются, не мандражат они в каком-то вшивом фарцовочном закутке, а пьют чаи с отличным слоеным тортом из загашника кондитерской в Столешниковом и рассматривают клевый товар, на котором отлично наварят да к тому ж и оправдают поездку.
Само собой, по отличному для себя и для гостей курсу, выменял я кучу рублей, на пару дней все-таки одолженных у Михал Адамыча, на приличную сумму баксов, затем ахово перепродал ее нуждавшимся отъезжантам… если б, думаю, каждую неделю так наваривать, то вскоре можно было бы стать скромным рантье… послал бы все эти дела куда подальше и ушел бы с головой в таинственные глубины лингвистики.
Держался я на встрече по-прежнему вежливо и твердо, как на солидном аукционе, не опускаясь до торгашеских пошлостей поведения… под конец подарил им всем по «бонусу»… иностраны радовались, как дети, старорежимным бронзовым статуэткам, недавно отлитым в мастерских Худфонда и искусно покрытым патиной… подарочки, решил я, могут быть заведомой туфтой, а товар, извините, – товар обязан иметь благородное происхождение.
Затем мы обменялись адресами, я дал телефон, по которому мне всегда могли бы позвонить рекомендованные люди, желающие нормально обменять баксы на рубли и приобрести что-нибудь интересное.
Весь тот вечер Опс ни разу не подошел к столу; вчера он, видимо, не на шутку увлекся привлекательной Джо, само собой, надеялся на роман, надеялся, бедный, встать на задние лапы и долго, долго трахать коленку Джо, воспользовавшись ее сочувственной растерянностью и врожденным либерализмом, не говоря уж о политкорректности, обязывающей любого человека внять зову собачьей страсти… в чем-в чем, а в ней есть примета равенства кальмара и черепахи, мухи и слона, жирафы и человека – словом, всего движущегося, млекопитающегося и живорождающего.
Я-то понимал бедного Опса как никто другой, заодно уж и за него, за собаку, проклиная в душе бездушный эгоизм людской цивилизации, обрекающей миллионы кошек и котов, сучек и кобелей иногда на пожизненную невозможность случаться друг с другом.
16
Сразу же доложив в сундучок половину, отныканную у предков, выменял я разновалютную выручку на рубли у банных теневиков и сваливавших за бугор «лиц еврейской национальности»; при этом все мы очень были рады; теневики – эти меня чуть ли не расцеловывали, умоляя любую доставать валюту еще, еще и еще – лишь бы освободиться от огромных рублевых сумм, прерывисто начавших дышать на ладан, по мнению крупнейшего подпольного консультанта, аналитика, стратега и тактика Михал Адамыча.
С Марусей мы иногда перезванивались, но ясно было, что отдаляемся друг от друга все больше и больше… однажды почему-то захотелось с ней встретиться… как прежде, поторчали бы вдвоем в каком-нибудь хорошем кабаке… попробую тайно проверить, не пробуждается ли во мне давнишнее желание трахнуться… представляя встречу, я не забывал, как однажды Маруся охладила мою страстишку начисто осаживающим, правда, незлобным взглядом, каким бедного Опса не раз осаживали на Тверском суки, не желавшие случаться… о как я, помню, переживал за него, чистосердечно старавшегося взобраться на старую знакомую по играм, черно-белую спаниельшу Маланью…
Подруга моя школьная училась в мединституте и подрабатывала во Второй Градской; я звякнул, зазвал ее в «Арагви»… налопались мы там, наподдавали и наболтались от пуза… я прислушивался к себе – полный штиль… в Марусе по-прежнему не замечал ничего такого призывного, говорящего без слов, что спешить нам, милый, любимый, родной, некуда, жизнь прекрасна, сегодня весь у нас с тобою кайф впереди…
Сижу, попиваю и думаю, что надо будет заявиться к Тамаре Валентиновне… дама эта частным образом весьма успешно занималась психоанализом с мнительными неврастениками и другими стебанутыми интеллигентами, краем уха слышавшими по «Голосам» о всепобеждающем учении Фрейда… главное, не нужно делать анализ крови, мочи и дерьма, а, как рассказывал один банный знакомый, расслабившись, лежать на удобном диване, лакать зеленый чаек, впитывать в себя «охуительно успокоительный», по его словам, сироп йоговских мелодий, выкладывать доктору интимные тайны детства, охотно всплывающие в репе из подсознанки, и рассматривать аппетитные ее коленки… вот и я, чтобы не лезли они в репу, буду выдумывать чудовищные подробности про невыносимое влечение к маме и ее младшей сестре, безумную ненависть к папе, страх ходить по-большому, затем красочно опишу симптомы жуткой силы, звавшей меня, трехлетнего, забраться под юбку домработницы, непременно привру насчет некоторого возбуждения, испытанного при напрасной попытке выдоить деревенскую козу…
Между прочим, психоанализ, считавшийся властью реакционным лжеучением, продолжал быть запретным плодом вместе с вражеской сексологией; из-за нелепой темноты властей многие «инакомыслы» так страстно вчитывались в самиздатские перепечатки сочинений Фрейда, как будто вместо мамы тянуло их со страшной силой изнасиловать родную КПСС, зверски расчленить дорогого Леонида Ильича, с частями же оного скверно поступить, как пелось в одной песенке; кроме шуток, подпольный психоанализ сделался окрыляющей религией для многих начитанных людей, изголодавшихся по толкованиям странностей внутренней жизни, явно связанных с сексуальностью, зверски подавленной бездушной тиранией властей; в те времена ни в романах, ни в публицистике, ни в кино, ни в театре ни слова, как и о евреях, ни словечка не было ни о сексе, ни о подноготной неврозов и прочих странноватых травмах психики.
Если честно, то мне все это было до копчика вместе с Фрейдом, партией и ее генсеком, но пусть, думаю, разберется дефицитная Тамара Валентиновна, почему это отвратительно меня подташнивает после захватывающе страстного секса с телками и с тетками, но в то же время одна моя близкая знакомая, видимо, уже прошедшая в дамки и втрескан я в которую по уши уже лет десять, нисколько меня не волнует, – что это за злоебитская сила?.. и почему мне без разницы, кого трахнуть, – эту душевно обожаемую знакомую или высоченную гипсовую «Девушку с веслом», которая вызывающе торчит на берегу искусственного водоемчика в ЦПКиО?.. видит Бог, скажу, Тамара Валентиновна, любил я и люблю подругу со страшной силой, надрезав палец, тиснул кровью две элегии, ей одной посвященные, но известного влечения с некоторых пор не испытываю… не мучает оно меня ночами, особенно под утро, когда, не буду врать, рад бы оттянуться даже с жутковато прыщавой грымзой, то есть с завучихой школы, если не с другой бабой-ягой, лишь бы отбомбиться не на простынку, не в трусики, не в толчок, не в промокашку… сами посудите, должна ведь наличествовать причина такого вот ненормального положения в моей жизни, хотя в остальном не задолбан я этим вашим злоебучим аутоэротизмом… разумеется, боже меня упаси от идентифицирования любимой девушки с собственной мамашей – вот такого уж не снилось мне в самом страшном сне… более того, не буду скрывать, несмотря на все моральные табу, соседку незамужнюю ебу и, не состоя в некрофилах, лично Ленина видал в гробу… я совершенно не извращенец, классика полового акта для меня – святое… так в чем же, скажите, Тамара Валентиновна, дело?.. может быть, я урод какого-нибудь редкого типа?.. если так, то что тогда делать и как быть? – не вешаться же на бельевой веревке…
Я в тот раз немного забылся; вдруг Маруся без всякой подъебки и злоехидных улыбочек прерывает мутноватый поток несчастного моего сознания:
«Спорим на мороженое с шампанским, что я читаю твои мысли?»
Это меня ошарашило, но все-таки не из тех я был бздиловатых коней, что не принимают пари.
«Согласен, валяй, говори… кому-кому, а тебе всегда рад проиграть».
«Иногда, как сейчас, ты не можешь не думать о причине своей ко мне, скажем так, холодности… продолжать?»
«Хлопну вот одну – и продолжай, хотя мороженое с «шампанзе» уже за мной… ты угадала, сейчас закажу».
«Ты, Олух, прекрасно знаешь, что давно уже тебя люблю, соответственно, считаю своим, верней, чужим, но все равно единственным в моей жизни любимым человеком… если не ошибаюсь, и ты ко мне не равнодушен… но то ли сознательно, то ли бессознательно, ты, скажем так, не готов относиться ко мне как к единственной из женщин… дело же, сам понимаешь, не в том, чтоб трахнуться… однажды я, дура, проделала сие исключительно ради внесения полной ясности в данный мировой вопрос… и разобралась сама с собою раз навсегда – не сделаюсь я ничьим, даже твоим, постельно-ис-пытательным полигоном… я – твой друг, ты – мой, ближе тебя никого на свете у меня нет и никогда не будет, вот и все».
