Эрих Ремарк - Ночь в Лиссабоне
— Я еду с тобой, — прошептала Елена.
— Что? Что ты сказала?
— А почему бы и нет?
Она остановила машину. Тишина обрушилась на нас, как немой удар. Потом начали проступать шумы ночи.
— Почему же нет? — спросила она вдруг. Я заметил, что она сильно волнуется.
— Неужели ты опять хочешь оставить меня одну? — Ее лицо в голубом сиянии приборов на доске управления было совсем бледным. Я вспомнил белые лица эсэсовских офицеров. Похоже было, что вокруг, в тиши июньской ночи, уже бродила смерть, касаясь то того, то другого.
И в это мгновение я понял, чего я боялся больше всего на свете: войны, которая вдруг могла разделить нас так, что мы никогда бы не нашли друг друга — даже после того, как она окончится. Ибо кто же мог надеяться — даже при величайшей самоуверенности и уповая на личное счастье — найти что-нибудь после землетрясения огромной разрушительной силы.
— Если ты приезжал не ради того, чтобы взять меня с собой, тогда это преступление, которому нет названия! Разве ты этого не понимаешь? — сказала Елена, дрожа от гнева.
— Да, — ответил я.
— Почему же ты играешь в прятки?
— Нет, — сказал я. — Я не играю. Просто ты не знаешь, что это такое.
— А ты все знаешь? Зачем же ты тогда приехал? Отвечай, но только не лги! Чтобы еще раз попрощаться?
— Нет.
— Тогда зачем же? Чтобы остаться здесь и совершить самоубийство?
Я покачал головой. Я наконец понял, что был только один возможный для нее ответ, только один ответ, который я имел право дать ей в ту минуту, даже если это было неправдой.
— Чтобы взять тебя с собой, — сказал я. — Неужели ты до сих пор этого не поняла?
Ее лицо мгновенно изменилось. Гнев исчез. Оно стало прекрасным.
— Да, — прошептала она. — Я поняла. Но ты все-таки должен был сказать мне об этом. Неужели ты этого не понимаешь?
Я собрал все мужество, что у меня было.
— Я хотел сказать тебе это сотни раз, Элен, я готов говорить тебе об этом каждую минуту. Я с удовольствием поговорю на эту тему еще раз после того, как объясню, что это совершенно невозможно.
— Нет, это возможно. У меня есть паспорт.
Я замолчал. Это слово блеснуло, будто молния, рассеивая тучи сомнения.
— У тебя есть паспорт? — повторил я. — Заграничный паспорт?
Елена открыла сумочку, достала небольшую книжку и подала мне. Это был паспорт. Значит, она имела его при себе. Я глядел на него, как на святой Грааль[11]. Да он и был им. Паспорт! Это было благополучие, закон — все!
— Давно он у тебя?
— Два года, — сказала она. — Сроком на пять лет. Я пользовалась им трижды. Один раз — для поездки в Австрию, когда она была еще независимой, потом два раза была в Швейцарии.
Я перелистал его. Мне нужно было прийти в себя. Да, это была реальность. Страницы паспорта хрустели у меня в пальцах. До меня наконец дошло: да, Елена могла покинуть Германию. До этого я думал, что можно было говорить только о тайном бегстве и нелегальном переходе границы.
— Все очень просто, не правда ли? — сказала Елена, наблюдая за мной.
Я кивнул. Конечно, в ту минуту у меня был ужасно глупый вид.
— Значит, ты можешь сесть в поезд и уехать, — сказал я и еще раз посмотрел паспорт. — Признаться, это мне никогда не приходило в голову. Но у тебя нет визы на въезд во Францию.
— Я могу спокойно добраться до Цюриха и получить французскую визу там. А на выезд в Швейцарию разрешения не требуется.
— Правильно. — Я взглянул на нее. — А твоя семья. Отпустят ли они тебя?
— А я и не буду их спрашивать. И ничего им не скажу. Скажу просто, что должна съездить в Цюрих, показаться врачу. Я уже делала это раньше.
— Разве ты больная?
— Конечно, нет, — ответила Елена. — Это было только уловкой, чтобы получить паспорт. Чтобы выбраться отсюда. Я почти задыхалась.
Я вспомнил, что Георг спрашивал ее, была ли она у доктора.
— Значит, ты не больна? — спросил я ее еще раз.
— Говорю тебе, нет. Хотя мои родные убеждены в этом. Я уверила их, что я больна, чтобы они оставили меня в покое и чтобы иметь возможность уезжать за границу. Мне помог Мартенс. Кроме того, всегда требуется время, чтобы убедить настоящего немца в том, что в Цюрихе могут быть специалисты, знающие больше, чем берлинские авторитеты.
Елена вдруг засмеялась.
— Не смотри так мрачно! Дело вовсе не идет о жизни и смерти. Ведь это же не бегство под покровом ночи. Просто однажды утром я поеду на несколько дней в Цюрих, чтобы показаться врачам, как я уже делала это не раз. Может быть, при этом я смогу увидеться с тобой, если ты окажешься там. Это выглядит лучше?
— Да, — сказал я. — Однако, едем. Я все еще чувствую себя так, будто меня попеременно окунают то в кипяток, то в ледяную воду, и я никак не могу сообразить, что где. Почему-то мне никогда не приходило это в голову. И это оказалось настолько простым, что теперь мне кажется: из ближнего леса вот-вот вырвется бригада СС.
— Все кажется очень простым, любимый, когда человека охватывает отчаяние, — нежно сказала Елена. — Странная компенсация, не правда ли? Наверно, так бывает всегда?
— Я хотел бы, чтоб нам никогда не пришлось думать об этом.
Машина с проселка свернула на шоссе.
— А я готова всегда жить так, — без малейших признаков отчаяния сказала Елена.
Мы вместе вошли в отель. Она поразительно быстро освоилась с моим положением.
— Я войду вместе с тобой в холл, — сказала она. — Мужчина с женщиной не так подозрителен, как один.
— Ты быстро овладеваешь этой наукой.
Она покачала головой.
— Я научилась этому еще до того, как ты вернулся. Во времена доносов. Национальное возрождение, о котором они кричали, похоже на камень. Когда его подымешь с земли, из-под него выползают гады. Чтобы скрыть свою мерзость, они пользуются громкими словами.
Портье подал мне ключ, и я поднялся к себе в номер. Елена осталась ждать меня внизу.
Я вошел в номер. Чемодан стоял у двери. Я огляделся. Это была безрадостная гостиничная комната, такая же, как и другие, в которых мне приходилось жить за последние годы. Я вдруг задумался. Мне хотелось вспомнить, как я пробирался сюда, но образы расплывались. Я не мог припомнить, когда стоял на берегу, следил ли я за рекой из-за кустов, — вспомнил только, как плыл, держась за доску.
Я поставил принесенный чемодан рядом со старым и опять спустился к Елене.
— Сколько времени ты можешь пробыть здесь? — спросил я.
— Машину нужно вернуть сегодня ночью.
Я посмотрел на нее. Опять во мне поднялась такая волна желания, что несколько мгновений я не мог говорить. Я растерянно смотрел на зеленые и коричневые кресла холла, на стойку портье, на резко освещенный стол с письменными принадлежностями в глубине — и понимал, что провести Елену в номер невозможно.
— Мы можем еще вместе поужинать, — сказал я. — Давай будем держаться так, словно завтра утром мы вновь увидимся.
— Не завтра, — возразила Елена. — Послезавтра.
Послезавтра для нее, конечно, что-то означало. Но для меня оно не существовало. Может быть, это был всего лишь ничтожный шанс в лотерее, где выигрышей почти нет, но зато очень много пустых номеров. Слишком часто я встречал послезавтра совсем иначе, чем предполагал накануне.
— Послезавтра, — сказал я. — Или днем позже. Это зависит от погоды. Не будем об этом думать сегодня.
— А я ни о чем другом не могу думать, — возразила Елена.
Мы отправились в погребок возле кафедрального собора. Это был ресторан в старом немецком стиле. Мы устроились за столиком, где нас никто не мог подслушать. Я заказал бутылку вина. Мы обсудили все, что предстояло сделать.
Елена завтра же хотела уехать в Цюрих. Там она меня будет ждать. Я хотел воспользоваться тем же путем — через Австрию и Рейн — который уже был мне знаком. Приехав в Цюрих, я должен был ей позвонить.
— А если ты не доберешься до Цюриха? — спросила она.
— Из швейцарской тюрьмы можно написать. Подожди с неделю. Если ты ничего не услышишь обо мне — возвращайся назад.
Елена посмотрела на меня долгим взглядом. Она знала, что я имел в виду. Из немецких тюрем письма не приходили.
— Граница сильно охраняется? — прошептала она.
— Нет, — сказал я. — И не думай, пожалуйста, больше об этом. Все будет хорошо. Я выберусь отсюда.
Мы пытались не думать о разлуке. Но нам это плохо удавалось. Она стояла между нами, будто гигантская черная колонна, и единственное, что мы могли сделать, — это бросать из-за нее редкие взгляды на наши окаменевшие лица.
— Опять все так, как пять лет тому назад, — сказал я. — Только на этот раз мы уходим вместе.
Она затрясла головой.
— Будь осторожен! Ради бога, будь осторожен! Я буду ждать. Не неделю, больше! Сколько ты захочешь. Только не рискуй.
— Я буду осторожен. Прошу тебя, не будем говорить об этом. Мы можем спугнуть осторожность, которая так нужна. Тогда будет плохо.
