Эрнест Хемингуэй - За рекой, в тени деревьев
– Пожалуйста, не будь таким грубым. Сегодня мне не хочется, чтобы ты был грубым.
– Я нечаянно вспомнил язык своего sale metier.[38]
– Не надо, – сказала девушка. – Пожалуйста, обними меня. Нежно, но покрепче. Пожалуйста. И ремесло твое совсем не грязное.
Это самое древнее и самое лучшее ремесло, хотя большинство тех, кто им занимается, – ничтожные люди.
Он прижал ее к себе изо всех сил, стараясь не причинить ей боли, и она сказала:
– Я бы не хотела, чтобы ты был адвокатом или священником. Или чем-нибудь торговал. Или чем-нибудь прославился. Мне нравится, что ты занимаешься твоим ремеслом, и я тебя люблю. Если хочешь, можешь мне шепнуть на ухо что-нибудь хорошее.
Полковник зашептал, крепко прижав ее к себе, и в этом прерывистом шепоте, который едва можно было расслышать, как тихий посвист собаке возле самого ее уха, звучала безысходность:
– Я люблю тебя, ты, проклятая! Но ты ведь мне и дочка тоже. И что мне все наши потери, если нам светит луна, наша мать и отец наш? Ну а теперь пойдем ужинать.
Он прошептал ей это так тихо, что тот, кто не любит, никогда бы не услышал.
– Хорошо, – сказала девушка. – Хорошо. Но сначала поцелуй.
ГЛАВА 12
Они сидели за столиком в самой глубине бара, где у полковника были прикрыты оба фланга, а угол зала надежно защищал тылы. Gran Maestro это понимал, недаром он когда-то был превосходным сержантом в хорошей роте отборного пехотного полка; он не стал бы сажать своего полковника посреди зала, как сам никогда бы не занял невыгодную оборонительную позицию.
– Омар, – объявил Gran Maestro.
Омар был внушительный. Он был вдвое больше обычного омара, а его недружелюбие выварилось в кипятке, и теперь, со своими выпученными глазами и длинными чуткими щупальцами, которые рассказывали ему о том, чего не видели глупые глаза, он был похож на памятник самому себе.
«Омар немножко напоминает Джорджи Паттона, – подумал полковник. – Но омар-то небось не плакал, когда бывал растроган».
– Как ты думаешь, он не жестковат? – спросил полковник девушку по-итальянски.
– Нет, – заверил их Gran Maestro, застывший в поклоне с омаром в руках. – Он совсем не жесткий. Он просто крупный, вот и все. Вы же знаете, какие они бывают.
– Ладно, – сказал полковник. – Давайте его сюда.
– А что вы будете пить?
– Ты что хочешь, дочка?
– А ты?
– «Капри бьянка», – сказал полковник. – Сухое. И заморозьте его как следует.
– Уже готово, – сказал Gran Maestro.
– Как нам весело, – сказала девушка. – Видишь, нам опять весело и ничуть не грустно. А омар очень внушительный, правда?
– Очень, – сказал полковник. – Но пусть этот черт только попробует быть жестким!
– Он не будет жестким, – сказала девушка. – Gran Maestro не лжет. Как хорошо, что есть люди, которые не лгут.
– Замечательно, но они встречаются очень редко, – сказал полковник. – Я как раз думал о человеке по имени Джорджи Паттон, который, вероятно, ни разу в жизни не сказал правды.
– А ты когда-нибудь говоришь неправду?
– Я врал четыре раза в жизни. Всякий раз – когда уставал до смерти. Но и это не оправдание, – добавил он.
– Я очень много врала, когда была маленькая. Хотя чаще выдумывала всякие истории. Фантазировала. Я никогда не врала с корыстной целью. Этим я себя утешаю.
– А я врал, – сказал полковник. – Четыре раза.
– А ты бы стал генералом, если бы не врал?
– Если бы я врал, как другие, у меня было бы уже три генеральских звезды.
– А ты был бы счастливее, если бы у тебя было три звезды?
– Нет, – сказал полковник. – Ничуть.
– Положи в карман свою правую руку, ту самую руку, и скажи, что ты чувствуешь. Полковник послушался.
– Здорово! – сказал он. – Но знаешь, я должен буду их тебе вернуть.
– Пожалуйста, не надо.
– Ладно, давай сейчас этого не обсуждать.
Тут подали разделанного омара.
Он был нежный, с какой-то особенной, тающей прелестью двигательных мышц, то есть хвоста, да и клешни были превосходные – не слишком тощие, но и не слишком мясистые.
– Омар отъедается в полнолуние, – сказал полковник. – Когда луны нет, его не стоит заказывать.
– Я этого не знала.
– Это, наверно, потому, что в полнолуние он может есть всю ночь. Или в полнолуние пищи больше.
– Их, кажется, привозят с берегов Далмации?
– Да, – подтвердил полковник. – Это у вас тут самые рыбные места. Пожалуй, я мог бы сказать – у нас.
– Вот и скажи, – сказала девушка. – Ты и представить себе не можешь, как иногда важно что-то высказать.
– Да, но куда важнее написать это на бумаге.
– Нет, – сказала девушка. – Неправда. Разве бумага поможет, если слова не идут от сердца?
– А что, если у тебя нет сердца или сердце твое подлое?
– У тебя есть сердце, и оно совсем не подлое. «Эх, с каким бы удовольствием я променял бы его на новое, – подумал полковник. – И зачем только из всех моих мышц сдает именно эта?» Но вслух полковник ничего не сказал и сунул руку в карман.
– На ощупь они чудные, – сказал он. – И ты у меня просто чудо.
– Спасибо, – сказала она. – Я буду вспоминать это всю неделю.
– Тебе достаточно взглянуть в зеркало.
– Терпеть не могу смотреться в зеркало, – сказала она. – Красить губы и облизывать их, чтобы помада легла ровнее, расчесывать такую копну волос – разве это жизнь для женщины или для влюбленной девушки? Не так уж весело смотреться в зеркало и тратить время на женские уловки, когда тебе хочется быть луной и самыми разными звездами и жить со своим мужем и родить ему пятерых сыновей!
– Тогда давай поженимся.
– Нет, – сказала она. – Мне пришлось принять на этот счет решение. Как и насчет всего остального. У меня ведь целая неделя, чтобы принимать решения.
– Я тоже принимаю решения, – сказал полковник. – Но твое решение меня просто убивает.
– Давай тогда не будем о нем говорить. А то и у меня вот здесь немножко ноет. Давай лучше узнаем, что еще нам подаст Gran Maestro. Пожалуйста, пей вино. Ты его даже не попробовал.
– Сейчас попробую, – сказал полковник. Он выпил глоток, вино было холодное и прозрачное, как вина Греции, но не терпкое, а запах был таким же свежим и ароматным, как у Ренаты.
– Оно похоже на тебя.
– Да. Знаю. Поэтому я и хотела, чтобы ты его попробовал.
– Я пью, – сказал полковник. – И выпью весь бокал.
– Ты хороший.
– Спасибо, – сказал полковник. – Я это буду вспоминать всю неделю и постараюсь быть хорошим. – Потом он позвал Gran Maestro.
Gran Maestro подошел к ним с видом заговорщика, совсем позабыв о своей язве.
– Что вы предложите нам еще? – спросил полковник.
– Надо подумать, – сказал Gran Maestro. – Сейчас узнаю. Ваш земляк сел тут рядом, ему все слышно. Он отказался сесть в дальний угол.
– Ладно, – сказал полковник, – мы уж позаботимся, чтобы ему было о чем писать.
– Знаете, он ведь пишет каждую ночь! Мне рассказывал мой товарищ из той гостиницы.
– Отлично, – сказал полковник. – Это показывает, что он человек прилежный, даже если он уже исписался.
– Все мы люди прилежные, – сказал Gran Maestro.
– Кто в чем.
– Пойду выясню, что у нас сегодня из мясного.
– Выясните как следует.
– Я человек прилежный.
– И к тому же чертовски рассудительный. Когда Gran Maestro отошел, девушка сказала:
– Он прекрасный человек, я рада, что он тебя любит.
– Мы с ним друзья, – сказал полковник. – Надеюсь, у него найдется для тебя хороший бифштекс.
– Есть один отличный бифштекс, – сообщил, возвратившись, Gran Maestro.
– Возьми его, дочка. Меня все время кормят бифштексами в офицерской столовой. Хочешь с кровью?
– Да, пожалуйста, с кровью.
– Al sangue,[39] – заявил полковник. – Как говорил Джон, объясняясь с официантом по-французски: crudo[40], blue[41], а проще говоря – с кровью.
– Значит, с кровью, – повторил Gran Maestro. – А вам, полковник?
– Эскалоп в сладком винном соусе и цветную капусту в масле. Если найдется, дайте еще артишок с уксусом. Тебе что к мясу, дочка?
– Картофельное пюре и салат.
– Не забывай, что ты еще растешь.
– Да, но я не хочу расти слишком или не там, где надо.
– Тогда все, – сказал полковник. – Как насчет fiasco[42] вальполичеллы?
– Мы не держим вина в fiasco. У нас ведь первоклассная гостиница. Вино мы получаем в бутылках.
– Совсем забыл, – сказал полковник. – А помните, оно стоило тридцать чентезимо литр?
– А помните, как на станциях мы швыряли из эшелонов пустыми бутылями в жандармов?
– А возвращаясь с Граппы, побросали под гору оставшиеся гранаты!
– И те, кто видел взрывы, решили, что австрийцы прорвали фронт, и как вы перестали бриться, и мы носили fiamme nere[43] на серых тужурках, а под тужуркой серый свитер.
– И как я напивался до того, что даже вкуса вина не различал! Ну и бедовые же мы были ребята, – сказал полковник.
