Франц Кафка - Замок
— Конечно, — кивнул К., — но еще лучше я понимаю, что здесь в отношении меня и, может быть, даже в отношении законов допущено ужасающее злоупотребление. Однако я свои интересы сумею защитить.
— Как вы собираетесь это делать? — спросил староста.
— Этого я не могу раскрыть, — заявил К.
— Я не хочу быть назойливым, — сказал староста, — я только обращаю ваше внимание на то, что в моем лице вы имеете — я не хочу сказать «друга», так как мы совершенно чужие, но в известном смысле — компаньона. Я лишь не допущу, чтобы вас приняли на службу в качестве землемера, в остальном же вы всегда можете рассчитывать на меня — правда, только в пределах моей власти, которая невелика.
— Вы все время говорите о том, — сказал К., — что я еще должен быть принят в качестве землемера, но ведь я уже принят. Вот письмо Кламма.
— Письмо Кламма, — повторил староста. — Оно ценно и внушает почтение благодаря подписи Кламма, которая кажется подлинной, но в остальном… однако я сам не решусь высказываться о нем. Мицци! — позвал он — и сразу вслед за тем: — Что это вы там делаете?
Столь долго остававшиеся без надзора помощники и Мицци, очевидно не найдя нужного документа, решили снова запереть все в шкаф, но из-за обилия беспорядочно наваленных бумаг им это не удалось. Тогда, по-видимому, у помощников возникла идея, которую они теперь и осуществляли. Они положили шкаф на пол, свалили в него все документы, затем уселись вместе с Мицци на дверцы и таким способом пытались их постепенно прижать.
— Документ, значит, не нашли, — сказал староста. — Жаль, но всю историю вы ведь уже знаете, так что он нам, собственно, больше и не нужен, впрочем, он, конечно, еще найдется, он, наверное, у учителя — у него там очень много документов. Но иди же сюда со свечой, Мицци, и прочти со мной это письмо.
Мицци подошла. Теперь, сидя на краешке кровати и прижимаясь к сильному, полному жизни мужу, обнимавшему ее за плечи, она казалась еще более седой и невзрачной. Только на ее маленьком лице резко выступили теперь в свете свечи отчетливые, жесткие линии, смягченные лишь старческой дряблостью. Едва заглянув в письмо, она легонько всплеснула руками. «От Кламма», — сказала она. Потом они вместе прочли письмо, пошептались немножко между собой, и наконец (в это время помощники как раз закричали «ура!» — они дожали все-таки дверцы шкафа, и Мицци молча благодарно на них оглянулась), староста сказал:
— Мицци полностью разделяет мое мнение, и теперь я, пожалуй, решусь высказаться. Это письмо — вообще не официальная бумага, а просто частное письмо. Это ясно можно видеть уже по обращению «глубокоуважаемый господин!». Кроме того, в нем ни одним словом не сказано, что вы приняты в качестве землемера, напротив, там лишь вообще говорится о господской службе, да и это высказано не как обязательство, а лишь так, что вы приняты «как вы знаете», то есть труд доказывания того, что вы приняты, возложен на вас. Наконец, в плане службы вам указывают исключительно на меня, старосту, как на вашего непосредственного начальника, который должен сообщить вам все подробности, что в основном уже и сделано. Для того, кто умеет читать официальные бумаги и, вследствие этого, еще лучше читает неофициальные письма, здесь все более чем ясно. То, что вы, чужак, этого не улавливаете, меня не удивляет. В общем, это письмо означает только то, что Кламм имеет намерение лично позаботиться о вас в случае, если вы будете приняты на господскую службу.
— Вы, господин староста, — сказал К., — толкуете письмо так хорошо, что в конце концов от него не остается ничего, кроме подписи на пустом листе бумаги. Вы не замечаете, как вы тем самым унижаете имя Кламма, хотя заявляли о своем уважении к нему.
— Это недоразумение, — запротестовал староста. — Я не отрицаю значения письма и не умаляю его своим истолкованием — напротив. Частное письмо Кламма, естественно, имеет намного большее значение, чем какая-то официальная бумага, — вот только того значения, какое вы ему придаете, оно не имеет.
— Вы знаете Шварцера? — спросил К.
— Нет, — сказал староста, — может быть, ты, Мицци? Тоже нет. Нет, мы его не знаем.
— Это странно, — заметил К., — он сын младшего кастеляна.
— Дорогой господин землемер, — проговорил староста, — как я могу знать всех сыновей всех младших кастелянов?
— Хорошо, — сказал К., — значит, тогда вы должны поверить мне, что он сын. С этим Шварцером у меня уже в день моего прибытия была неприятная стычка. Но потом он справился по телефону у младшего кастеляна по имени Фриц и получил справку, что я принят в качестве землемера. Как вы себе это объясните, господин староста?
— Очень просто, — сказал староста. — Дело в том, что в действительности вы еще ни разу не вступали в контакт с нашими инстанциями. Все эти контакты лишь кажущиеся, вы же вследствие вашего незнания здешних условий считаете их действительными. Теперь что касается телефона: взгляните, у меня, при том что уж я поистине имею достаточно дел с инстанциями, телефона нет. В трактирах и тому подобных местах — там он может сослужить хорошую службу, так же как, скажем, музыкальный автомат, большего он из себя и не представляет. Вы здесь уже звонили по телефону, да? Прекрасно, тогда вы меня, наверное, поймете. В Замке телефон, по-видимому, функционирует отлично; как мне рассказывали, там по телефону говорят непрерывно, что, естественно, очень ускоряет работу. Эти непрерывные телефонные разговоры мы в здешних телефонах слышим как шорохи и гудение, вы, конечно, их тоже слышали. Ну так вот: одни только эти шорохи и гудение — истинны и заслуживают доверия из всего, что нам передают здешние телефоны, все остальное обманчиво. У нас нет ни четкой телефонной связи с Замком, ни телефонной станции, которая бы соединяла по вызову; когда отсюда звонишь кому-нибудь в Замке, там звонят все телефоны нижних отделов или, точнее, все бы звонили, если бы почти во всех (я это точно знаю) не были отключены звонки. Но время от времени какой-нибудь переутомившийся чиновник чувствует потребность немного отвлечься, особенно вечером или ночью, и включает звонок — тогда мы получаем ответ, однако такой ответ, который не что иное, как шутка. Да это ведь и очень понятно. Кто же вправе претендовать на то, чтобы из-за своих маленьких частных дел врываться звонками в ход важнейших и всегда бурно протекающих работ? Я также не представляю себе, как может даже и чужак верить, что когда он звонит, к примеру, Сордини, то тот, кто ему отвечает, действительно и есть Сордини. Отнюдь, скорей всего, это какой-нибудь мелкий регистратор совсем из другого отдела. С другой стороны, конечно, может в один прекрасный день случиться и так, что позвонишь мелкому регистратору, а ответит сам Сордини. Тогда, правда, самое лучшее бежать от телефона прочь, прежде чем услышишь первое слово.
— Так я, конечно, на это не смотрел, — сказал К., — я не мог знать таких деталей, но большого доверия к этим телефонным разговорам у меня не было, и про себя я всегда понимал, что реальное значение имеет только то, что узнаешь или получаешь непосредственно в Замке.
— Нет, реальное значение, — сказал староста, прицепляясь к слову, — эти телефонные ответы обязательно имеют, как же иначе? Как может информация, которую сообщает чиновник из Замка, не иметь значения? Я уже говорил вам по поводу Кламмова письма: все эти высказывания не имеют официального значения, и когда вы приписываете им официальное значение, вы заблуждаетесь, — напротив, их приватное значение в смысле дружественности или враждебности очень велико и, как правило, больше, чем какое-то официальное значение когда-либо могло бы быть.
— Хорошо, — сказал К., — предположим, что все это так, тогда, следовательно, у меня куча добрых друзей в Замке, и если разобраться, то уже тогда, много лет назад, затея этого отдела с приглашением землемера была дружественным актом в отношения меня, а потом одно пошло цепляться за другое и кончилось тем, что меня, со скверной, разумеется, целью, заманили сюда и теперь угрожают выкинуть на улицу.
— Известная доля истины в ваших рассуждениях есть, — признал староста, — вы правы в том, что сообщения из Замка нельзя понимать дословно. Но ведь осторожность необходима везде, не только здесь, — и тем необходимее, чем важнее сообщение, о котором идет речь. Что же касается ваших слов о заманивании, то они мне совершенно непонятны. Если бы вы лучше следили за моими объяснениями, вы должны были бы уже понять, что вопрос с вашим приглашением сюда слишком сложен, чтобы мы могли здесь, в ходе одной маленькой беседы, его разрешить.
— Значит, остаемся при том, что все очень неясно и неразрешимо, вплоть до того, выкинут меня или нет.
— Кто бы осмелился вас выкинуть, господин землемер? — сказал староста. — Как раз неясность предварительного вопроса гарантирует вам самое вежливое обращение, просто вы, по-видимому, слишком впечатлительны. Никто вас здесь не удерживает, но это еще не значит «выкидывать на улицу».
