Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
- Что пришло… Лондон?
- О, дорогой, вы шутник. Вот то самое, чем можно покорять присяжных. Я не думаю, что Уолтер когда-либо будет таким же умным, как вы. Все же он может отвезти Синтию в Париж, за границу, куда угодно. Я только надеюсь, что из-за всех этих потворств в характере Синтии не разовьются недостатки. Прошла неделя, как мы получили от нее письмо, а я писала так подробно и просила ее описать осенние моды, прежде чем куплю себе новую шляпку. Но богатство — великая ловушка.
- Благодари Бога, дорогая, что ты избежала искушения.
- Нет, вовсе нет. Каждому нравится испытывать искушение. И, в конце концов, очень легко сопротивляться искушению, если захочешь.
- Я не нахожу, что это легко, — возразил ей муж.
- Вот лекарство для вас, мама, — сказала Молли, входя и протягивая письмо в руке. — Письмо от Синтии.
- О, дорогая, ты маленькая посланница хороших новостей! Было такое языческое божество в «Вопросах Мэнгнэлла», чьей обязанностью было приносить новости. Письмо из Кале. Они возвращаются домой. Она купила мне шали и шляпку! Дорогая! Всегда думает о других прежде себя. Богатство не испортило ее. От их отпуска осталось еще две недели! Их дом не вполне готов, они едут сюда. О, мистер Гибсон, мы должны приобрести новый столовый сервиз у Уоттса, я так давно присматриваюсь к нему. Синтия назвала этот дом «своим домом». Уверена, он был ей домом, бедняжке! Сомневаюсь, есть ли другой человек на свете, который бы относился к своей приемной дочери, как твой дорогой отец! И, Молли, у тебя должно быть новое платье.
- Полно, полно! Помните, что я не принадлежу к последнему поколению, — вставил мистер Гибсон.
- И Синтия не заметит, что на мне надето, — сказала Молли, испытывая удовольствие при мысли, что снова увидит ее.
- Нет, но Уолтер заметит. Он так внимателен к одежде, и думаю, тут я соперничаю с отцом. Если он хороший отчим, то я хорошая мачеха, и мне невыносимо видеть мою Молли в поношенной одежде, а не в самом лучшем платье. У меня тоже должно быть новое платье. Не стоит выглядеть так, словно у нас нет платьев, кроме тех, что мы надевали на свадьбу!
Но Молли выступила против нового платья для себя, и настояла на том, что если Синтия и Уолтер станут приезжать к ним чаще, им лучше видеть их такими, как есть, в платье и в привычной обстановке. Когда мистер Гибсон вышел из комнаты, миссис Гибсон мягко упрекнула Молли за ее упрямство.
— Ты могла бы позволить мне выпросить для тебя новое платье, Молли, тебе известно, как сильно я восхищалась тем травчатым шелком у Брауна на днях. А теперь, конечно, я не могу быть столь эгоистична, чтобы приобрести его для себя, а тебе ничего не купить. Тебе следует научиться понимать желания других людей. Все же, в целом, ты милая, прелестная девушка, и мне только хочется… я знаю, что я хочу, только дорогому отцу не нравится говорить об этом. А теперь укрой меня поплотнее и позволь мне уснуть и помечтать о моей дорогой Синтии и моей новой шали!
Заключение
От редактора журнала «Корнхилл»[145]
Здесь история обрывается и уже никогда не будет дописана. То, что обещало стать завершающей работой жизни, стало памятником смерти. Еще несколько дней, и этот роман стал бы триумфальной колонной с капителью, увитой праздничными листьями и цветами. Теперь же это колонна другого вида — одна из тех, печальные белые столбы которых стоят разрушенными на церковном дворе.
Но если работа не вполне закончена, то к ней мало что осталось добавить, и это малое отчетливо отражено в наших душах. Мы знаем, что Роджер Хэмли женится на Молли, и это интересует нас больше всего. В самом деле, что еще стоит говорить. Будь писательница жива, она бы немедленно отправила своего героя обратно в Африку; и эти исследуемые части Африки находятся далеко от Хэмли. Что большое расстояние, что долгий срок — оба хороши. Сколько часов проходит в сутки, когда вы одни-одинешеньки в пустынном месте, в тысячах милях от счастья, которое могло бы стать вашим — если бы вы были готовы принять его? Сколько, когда от источников Топинамбо ваше сердце летит домой десять раз за день, как почтовый голубь, к тому единственному для тебя источнику будущего блага, и десять раз за день возвращается с неотправленным посланием? Намного больше, чем можно сосчитать по календарю. Так выяснил Роджер. Дни складывались в недели, разлучившие его с тем днем, когда Молли подарила ему некий маленький цветок, и в месяцы, отделившие его от Синтии, в которой он начал сомневаться еще до того, как убедился, что на нее не стоит слишком надеяться. И если таковыми были его дни, то какой казалась ему медленная вереница недель и месяцев в этих удаленных и пустынных землях? Они сравнялись с годами, прожитыми дома в свободе и досуге, он желал верить, что тем временем никто не ухаживает за Молли. Эффект от этого был такой, что задолго до того, как закончился срок его обязательства, все, чем являлась для Роджера Синтия, было удалено из его сердца, и все, чем была и могла бы стать Молли, полностью его заполнило.
Он вернулся, но когда снова увидел Молли, он вспомнил, что для нее время его отсутствия могло не показаться столь долгим, и был удручен прежним страхом, что она будет считать его непостоянным. Поэтому этот молодой джентльмен, такой уверенный в себе и здравомыслящий в научных вопросах, нашел трудным сказать Молли, как сильно он надеялся на то, что она любит его, и мог бы ошибиться, если бы не придумал начать с того, что показал ей тот цветок, что она вытащила из букета. Как очаровательно была бы описана эта сцена, доживи миссис Гаскелл до того времени, чтобы описать ее, мы можем только представить. Что это было бы очаровательно — то, что делала Молли, как смотрела и говорила — мы знаем.
Роджер и Молли поженились, и если один из них счастливее другого, то это Молли. Ее мужу не нужно сожалеть о том небольшом наследстве, которое досталось сыну бедного Осборна, поскольку он становится профессором в каком-нибудь значительном научном учреждении, и добивается успеха в этом мире. Сквайр почти так же доволен этим браком, как и его сын. Если кто и страдает из-за этого, то это мистер Гибсон. Но он берет компаньона, чтобы иметь возможность сбегать в Лондон, чтобы время от времени погостить у Молли несколько дней, и «чтобы немного отдохнуть от миссис Гибсон». О том, что произошло с Синтией после ее замужества, автор не согласилась много сказать, и в самом деле, кажется, что не нужно ничего добавлять. Один небольшой случай, очень характерный, тем не менее, был рассказан о ней миссис Гаскелл. Однажды, когда Синтия и ее муж гостили в Холлингфорде, мистер Хендерсон впервые узнал из невинного замечания мистера Гибсона, что известный путешественник Роджер Хэмли был знаком с семьей. Синтия ни разу не упомянула о нем. Как хорошо был бы описан это небольшой случай!
Но бесполезно размышлять о том, что было бы написано искусной сильной рукой, которая не может больше создать ни Молли Гибсон, ни Роджеров Хэмли. Мы повторили в этой краткой заметке все, что известно о замыслах ее романа, который был бы завершен в следующей главе. Что касается романа, не стоит сильно сожалеть. На самом деле, те, кто знал ее меньше, сожалеют, что потеряна больше писательница, чем человек — одна из добрейших и мудрейших женщин своего времени. Но все же, если говорить о ней, как о романистке, то ее безвременная смерть — причина для глубокого сожаления. Очевидно, что в этом романе «Жены и дочери», в изысканной небольшой истории, что предшествовала ему, «Кузине Филлис», и в «Поклонниках Сильвии» миссис Гаскелл в течение этих пяти лет начала новую карьеру со всей свежестью юности и с душой, которая, казалось, отбросила все земное и возродилась вновь. Но это «отбрасывание земного» должно восприниматься в узком смысле. Все души более или менее испачканы «грязными одеждами», в которые они заключены. Но некоторые души, показывают даже меньше низменного земного, чем у миссис Гаскелл. Это было так во все времена. Но позднее даже изначальный пренебрежительный оттенок, кажется, исчезает. В то время как вы читаете одну из последних трех книг, которые мы упомянули, вы чувствуете, что ускользаете из гнусного, злобного мира, кишащего эгоизмом и попахивающего низменными страстями, в тот, в котором много слабости, много ошибок, долгих и горьких страданий, но где людям возможно жить спокойной и полезною жизнью, и более того, вы чувствуете, что этот мир, по крайней мере, такой же настоящий, как другие. Добрый дух, который полагает, что никакое зло не проглядывает с ее страниц, освещает их, и пока мы читаем, мы дышим чистым разумом, который предпочитает иметь дело с эмоциями и страстями, пускающими живые корни в душах в рамках спасения, а не с теми, которые гниют без него. Этот дух особенно проявляется в «Кузине Филлис» и в «Женах и дочерях» — последних работах их автора. Кажется, они показывают, что для нее конец жизни не спуск между комьями почвы в долину, а восхождение в чистую атмосферу стремящихся в небеса холмов.
