Ирвин Шоу - Молодые львы
Пришлось им ехать даже в машине генерал-майора, чья дивизия была выведена в тыл на пятидневный отдых. У генерала заметно выделялось брюшко, а его добродушно-отеческое лицо имело такой цвет, будто он только что вышел из палаты для новорожденных: в современных родильных домах там поддерживается температура, близкая к температуре тела. Он задавал вопросы любезно, но с хитрецой.
— Откуда вы, ребята? В какую часть держите путь?
Майкл, который издавна питал недоверие к высоким чинам, лихорадочно искал какой-нибудь невинный ответ, но Ной ответил сразу:
— Мы дезертиры, сэр. Мы убежали из лагеря для пополнения и направляемся в свою старую часть. Нам нужно попасть в свою роту.
Генерал понимающе кивнул и одобрительно посмотрел на медаль Ноя.
— Вот что я скажу вам, ребята, — сказал он тоном продавца мебели, рекламирующего свой товар, — в моей дивизии есть небольшой некомплект. Почему бы вам не остановиться у нас и не посмотреть, может быть, вам понравится? Я лично оформлю необходимые бумаги.
Майкл усмехнулся. Как изменилась армия, какой она стала гибкой, как научилась приспосабливаться к обстановке.
— Нет, спасибо, сэр, — твердо сказал Ной. — Я дал торжественное обещание своим ребятам, что вернусь к ним.
Генерал снова кивнул.
— Понимаю ваши чувства, — сказал он. — В восемнадцатом году я служил в дивизии «Рейнбоу». Так я перевернул весь свет, чтобы вернуться туда после ранения. Во всяком случае, вы можете пообедать у нас. Сегодня воскресенье, и я уверен, что в штабной столовой подадут на обед курятину.
Грохот орудий на дальних хребтах становился все слышнее и слышнее, и Майкл чувствовал, что теперь, наконец, он найдет благородный дух равенства, открытые сердца, молчаливое согласие миллионов людей — все, о чем он мечтал, уходя в армию, и чего до сих пор ему не приходилось встречать. Ему чудилось, что где-то впереди, в непрерывном гуле артиллерии среди холмов, он найдет ту Америку, которую никогда не знал на континенте, пусть замученную и умирающую, но Америку друзей и близких, ту Америку, где человек может отбросить, наконец, свои интеллигентские сомнения, свой почерпнутый из книг цинизм, свое неподдельное отчаяние и смиренно и благодарно забыть себя… Ной, возвращающийся к своему другу Джонни Бернекеру, уже нашел такую страну; это видно по тому, как спокойно и уверенно он говорил и с сержантами и с генералами. Изгнанники, живущие в грязи и в страхе перед смертью, по крайней мере в одном отношении нашли лучший дом, чем тот, из которого их заставили уйти. Здесь, на краю немецкой земли, выросла кровью омытая Утопия, где нет ни богатых, ни бедных, рожденная в разрывах снарядов демократия, где средства существования принадлежат обществу, где пища распределяется по потребности, а не по карману, где освещение, отопление, квартира, транспорт, медицинское обслуживание и похороны оплачиваются государством и одинаково доступны белым и черным, евреям и не евреям, рабочим и хозяевам, где средства производства — винтовки, пулеметы, минометы, орудия, находятся в руках масс. Вот конечный христианский социализм, где все работают для общего блага и единственный праздный класс — мертвые.
Командный пункт капитана Грина находился в небольшом крестьянском домике с крутой крышей, который выглядел словно сказочное средневековое здание в цветном мультипликационном фильме. В него попал только один снаряд, и отверстие было закрыто дверью, сорванной в спальне. Возле стены, обращенной в противоположную от противника сторону, стояли два джипа. В них спали, завернувшись в одеяла и надвинув каски на носы, два обросших бородами солдата. Грохот орудий здесь был значительно сильнее. То и дело с резким, постепенно замирающим свистом проносились снаряды. Холодный ветер, голые деревья, непролазная грязь на дорогах и полях, и ни души кругом, кроме двух спящих в машинах солдат. «Так выглядит любая ферма в ноябре, — размышлял Майкл, — когда земля отдана на волю стихии, а погруженному в долгую спячку крестьянину снится приближение весны».
Странно было после того, как они, нарушив армейские порядки, пересекли половину Франции и проделали долгий путь по забитым войсками, орудиями, гружеными машинами дорогам, очутиться в этом тихом, заброшенном, как будто совсем безопасном месте. Штаб армии, корпуса, дивизии, полка, батальона, командный пункт третьей роты — все ниже и ниже спускались они по командным инстанциям, словно матросы по узловатой веревке, и теперь, когда они, наконец, достигли цели, Майкл, глядя на дверь, заколебался: может быть, они поступили глупо, может быть, их ждут здесь еще большие беды… Он вдруг с тревогой осознал, что они легкомысленно нарушили законы армии — самого бюрократического из всех учреждений, а в военном законодательстве, безусловно, предусмотрено наказание за подобные проступки.
Но Ноя, казалось, нисколько не тревожили такие мысли. Последние три мили он шел широким, бодрым шагом, не обращая внимания на грязь. С напряженной улыбкой, трепетавшей на губах, он открыл дверь и вошел в дом. Майкл медленно последовал за ним.
Капитан Грин, стоя спиной к двери, говорил по телефону:
— Район обороны моей роты — это одна насмешка, сэр. Фронт настолько растянут, что в любом месте можно незаметно провести молочный фургон. Нам требуется, по крайней мере, сорок человек пополнения, сейчас же. Перехожу на прием.
Майкл услышал тонкий, сердитый и резкий голос командира батальона, доносившийся с другого конца провода. Грин переключил рычаг аппарата и снова заговорил.
— Да, сэр, я понимаю, что мы получим пополнение, когда штаб корпуса, черт бы их побрал, сочтет нужным. А тем временем, если немцы перейдут в наступление, они пройдут сквозь наши боевые порядки, как английская соль через угря. Что мне делать, если они атакуют? Перехожу на прием. — Он снова стал слушать. Майкл услышал в трубке два резких слова.
— Слушаюсь, сэр, — сказал Грин, — понимаю. У меня все, сэр.
Он повесил трубку и повернулся к капралу, который сидел за импровизированным столом.
— Знаете, что сказал майор? — удрученно спросил он. — Он сказал, что если нас атакуют, я должен немедленно поставить его в известность. Юморист! Мы теперь новый род войск — подразделение оповещения! Он устало повернулся к Ною и Майклу. — Да, слушаю вас?
Ной ничего не сказал. Грин пристально посмотрел на него, затем с усталой улыбкой протянул ему руку.
— Аккерман, — сказал он, пожимая руку Ноя. — Я думал, вы уже стали штатским человеком.
— Нет, сэр, — ответил Ной, — я не штатский. Вы, наверное, помните Уайтэкра?
Грин перевел взгляд на Майкла.
— Конечно, помню, — сказал он почти женским, высоким, приятным голосом. — По Флориде. Чем вы провинились, что вас вернули в третью роту? — Он пожал руку и Майклу.
— Нас не вернули, сэр, — вмешался Ной. — Мы дезертировали из лагеря пополнений.
— Прекрасно, — сказал Грин, улыбаясь. — Можете больше не беспокоиться. Вы очень хорошо поступили. Молодцы! Я оформлю вас в два счета. Не стану допытываться, что вас заставило стремиться в эту несчастную роту. Теперь, ребята, вы мое подкрепление на эту неделю… — Видно было, что он тронут и обрадован. Он тепло, почти по-матерински гладил руку Ноя.
— Сэр, — спросил Ной, — Джонни Бернекер здесь? — Ной старался говорить ровным безразличным голосом, но все же не сумел скрыть волнения.
Грин отвернулся, а капрал медленно забарабанил пальцами по столу. Сейчас произойдет нечто ужасное, понял Майкл.
— Я как-то забыл, — спокойно сказал Грин, — что вы дружили с Бернекером.
— Да, сэр.
— Его произвели в сержанты, в штаб-сержанты, и назначили командиром взвода. Это было в сентябре. Он прекрасный солдат, этот Джонни Бернекер.
— Да, сэр.
— Вчера вечером его ранили, Ной. Шальной снаряд. Единственный раненый в роте за последние пять дней.
— Он умер, сэр? — спросил Ной.
— Нет.
Майкл видел, как руки Ноя, сжатые в кулаки, медленно разжались.
— Нет, — повторил Грин, — он не умер. Мы отправили его в тыл сразу же, как только это случилось.
— Сэр, — страстно сказал Ной, — могу ли я попросить вас об одолжении, о большом одолжении?
— Что за одолжение?
— Не можете ли вы дать мне пропуск для проезда в тыл? Я попытаюсь поговорить с ним.
— Но его могли уже перевезти в полевой госпиталь, — мягко сказал Грин.
— Я должен видеть его, капитан, — быстро заговорил Ной. — Это очень важно. Вы не знаете, как это важно. До полевого госпиталя только пятнадцать миль. Мы видели его. Мы проезжали мимо. Это займет не больше пары часов. Я не стану торчать там долго. Честное слово, не стану. Я сразу же вернусь назад. К вечеру я буду здесь. Я хочу только поговорить с ним минут пятнадцать. Для него это будет значить очень много, капитан…
— Хорошо, — сказал Грин. Он сел за стол и что-то написал на листе бумаги. — Вот вам пропуск. Найдите Беренсона и скажите ему, что я приказал отвезти вас в госпиталь.
