Кнут Гамсун - В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш)
Мнѣ такъ необыкновенно хорошо этой звѣздной ночью, среди всѣхъ этихъ людей и животныхъ. Мнѣ чувствуется, словно и здѣсь, на далекой чужбинѣ я нашелъ уютное мѣстечко. Расхаживая взадъ и впередъ останавливаю я одного изъ людей и предлагаю ему папироску, единственно для того только, чтобы войти съ нимъ въ дружескія отношенія и не быть прогнаннымъ изъ моего мѣстечка; когда же я даю ему огня, то свѣчу ему спичкой въ лицо и разсматриваю его. Все это исключительно красивыя, худощавыя фигуры, коричневыя лица арабскаго типа, довольно похожія другъ на друга. Они словно вылиты изъ стали, и положительно удовольствіе наблюдать ихъ походку и осанку.
Все было бы прекрасно, если бы Карнѣй не загубилъ свою лошадь и не лишился такимъ образомъ ста рублей.
Пока я такъ брожу отъ одной конюшни къ другой, смотрю и прислушиваюсь, появляется вновь и мой Карнѣй. Сто рублей! говоритъ онъ и огорченно потряхиваетъ головой. Да перестань же, Карнѣй, думаю я. Но Карнѣй не перестаетъ, идетъ за мною, снова упоминая о шести часахъ, какъ о времени отъѣзда. Я обдумываю, во имя чего Карнѣй хочетъ разсердитъ меня этимъ позднимъ часомъ, и прихожу къ убѣжденію, что ему хочется принудить подкупить его, чтобы выѣхать въ пять часовъ. Такъ какъ мы не настоящіе миссіонеры, то, быть можетъ, мы настолько богаты, что сто рублей для насъ не большія деньги. Очень возможно, что таковы его мысли, думаю я.
Я хватаю Карнѣя очень энергично за руку, тащу его съ какому-то человѣку, стоящему съ фонаремъ въ рукѣ, и показываю ему на своихъ часахъ цифру пять. Потомъ я громко говорю ему: «пьять тшаасаа», пять часовъ, не заботясь о томъ, вѣрно я произношу, или нѣтъ. Въ то же время я прикладываю свой указательный палецъ ко лбу Карнѣя. Карнѣй вяло киваетъ головой, онъ меня понялъ. Но, кажется, онъ рѣшительно не желаетъ примириться. Я вынужденъ, чтобы избавиться отъ него, въ концѣ-концовъ самъ уйти со двора.
Само собой разумѣется, что Карнѣй, не взирая на уговоръ и мое рѣшительное требованіе, появится завтра только въ шесть часовъ. Мы должны быть готовы къ этому. Тогда надо подумать о томъ, доберемся ли мы до Анапура на тройкѣ лошадей.
Однако, я долженъ, наконецъ, войти въ домъ и лечь въ постель.
Въ большой общей комнатѣ кто-то уже лежитъ и спитъ. У другой стѣны стоитъ офицеръ въ мундирѣ и стелетъ постель; у него есть съ собою даже простыни и бѣлыя наволочки. Онъ смотритъ высокомѣрно, и у меня нѣтъ желанія вступить съ нимъ въ разговоръ. У двери лежитъ на голомъ полу солдатъ. Онъ еще не спитъ. Вѣроятно, это денщикъ офицера.
Я снова выхожу и шагаю вверхъ по дорогѣ, гдѣ лежала лошадь. Въ нѣкоторомъ отдаленіи слышны веселые голоса нѣсколькихъ человѣкъ. Идя на звукъ, я вижу подъ скалою разведенный огонь.
Семь человѣкъ сидятъ вокругъ костра. Зрѣлище великолѣпное. Они сварили конину и поглощаютъ ее, руки ихъ и лица лоснятся отъ жира, всѣ жуютъ и причмокиваютъ. Когда я подхожу ближе, то и мнѣ тоже предлагаютъ попробовать, кто-то изъ нихъ протягиваетъ мнѣ кусокъ мяса къ самому носу, говоритъ что-то и смѣется, другіе смѣются также и одобрительно киваютъ мнѣ. Я беру мясо, но покачиваю головою и говорю: у меня лихорадка. Это выраженіе нашелъ я въ своемъ русскомъ «Переводчикѣ». Но они плохо понимаютъ по-русски и совѣщаются между собою, что такое я могъ сказать, а когда, наконецъ, догадываются, то принимаются оживленно болтать, перебивая другъ друга. Насколько я могу понять, они объясняютъ, что конина есть лучшее въ мірѣ средство противъ лихорадки, и многіе протягиваютъ мнѣ куски мяса. Тогда я принимаюсь ѣсть, и оно оказывается очень вкусно. Соль! спрашиваю я. Одинъ изъ нихъ понимаетъ меня и подаетъ мнѣ соль въ тряпочкѣ; она очень грязна, и я закрываю глаза, когда беру изъ нея соль. Сами они ѣдятъ безъ соли, поспѣшно невоздержанно глотая, глаза у нихъ при этомъ, словно безумные. Я думаю: люди эти похожи на пьяныхъ, невозможно, чтобы конина такъ ихъ отуманила. Я подсаживаюсь, чтобы наблюдать за ними.
Они пьютъ кипящее варево, употребляя для этого большую черпальную ложку, которая передается изъ рукъ въ руки; съ ложки каплетъ жиръ по всей ручкѣ. Послѣ конскаго бульону, они снова принимаются за мясо, и такъ далѣе. Мой ужинъ, который, кстати сказать, не повредилъ мнѣ и смягчилъ мою лихорадку, поконченъ; я благодарю и отказываюсь на ихъ неоднократныя приглашенія поѣсть еще.
Они ведутъ себя болѣе странно и съ необычайными гримасами обходятся съ мясомъ. Они прикладываютъ куски мяса къ щекамъ и тащатъ ихъ оттуда въ ротъ, словно бы хотѣли горячо приласкать его, раньше чѣмъ съѣсть, при этомъ зажмуриваютъ глаза и смѣются. Другіе подносятъ мясо къ носу, держатъ его у самыхъ ноздрей, чтобы упиться его крѣпкимъ запахомъ. Всѣ они до самыхъ глазъ лоснятся отъ жира, чувствуютъ себя въ высшей степени прекрасно и лакомятся отъ души, не обращая вниманія на чужого, наблюдающаго за ними человѣка. Наѣвшись до отвалу, они катаются по землѣ, испускаютъ крики и ни о комъ не заботятся, кромѣ себя…
Тутъ я замѣчаю подходящаго Карнѣя, встаю, желаю имъ доброй ночи и ухожу. Добрѣйшій Карнѣй начинаетъ меня сильно тяготить.
Я снова иду внизъ по дорогѣ, но когда прихожу на станцію, то мнѣ все еще не хочется спать, я себя чувствую здоровымъ и свободнымъ отъ лихорадки. Я прогуливаюсь мимо домовъ и сворачиваю въ горы. У подножія горъ стоитъ пара телѣгъ, запряженныхъ лошадьми. Вѣетъ слабый вѣтерокъ, звѣзды сіяютъ на небѣ, до меня доносится тихое журчаніе Терека, а кругомъ высятся мрачныя и молчаливыя горы. Ихъ могучее величіе производитъ на меня впечатлѣніе, я закидываю голову и смотрю на ихъ вершины, достигающія чуть не до неба. Смотрю я и на звѣзды, нѣкоторыя узнаю, но онѣ словно соскользнули со своихъ обычныхъ мѣстъ, Большая Медвѣдица стоитъ какъ разъ надъ головой.
Теперь у насъ, въ Норвегіи, конечно, вечеръ, думаю я, и солнце погружается въ морскую глубь. Тамъ солнце багрово при закатѣ; да, тамъ, на сѣверѣ, оно иной разъ краснѣе, чѣмъ гдѣ-либо въ другомъ мѣстѣ. Но, полно объ этомъ… Нигдѣ я не видѣлъ, чтобы звѣзды такъ ярко свѣтили, какъ здѣсь на Кавказѣ, а серпъ луны, хотя едва только вышелъ за предѣлы первой четверти, сіялъ, словно въ полнолуніе. Это совершенно ново для меня, такой сильный свѣтъ на полуночномъ небѣ интересуетъ меня и не допускаетъ предаваться тоскѣ по родинѣ. Я сажусь на землю и смотрю вверхъ на небо, а такъ какъ я принадлежу къ тѣмъ изъ людей, которые, въ отличіе отъ многихъ другихъ, еще не привели всѣхъ вопросовъ о Богѣ въ должный порядокъ, то сижу нѣкоторое время, погрузившись въ мысли о Богѣ и Его твореніи. Я попалъ въ новый непостижимый, заколдованный міръ; это древнее мѣсто ссылки чудеснѣйшая изо всѣхъ странъ, когда-либо мною видѣнныхъ. Я все болѣе и болѣе предаюсь своимъ мечтаніямъ и уже не думаю о снѣ. Горы представляются мнѣ чѣмъ-то невѣроятнымъ; точно онѣ пришли откуда-то издалека и остановились какъ разъ подлѣ меня.
Какъ и всѣ люди, привыкшіе къ одиночеству, я имѣю обыкновеніе часто бесѣдовать самъ съ собою; я ухожу въ самого себя, содрогаюсь отъ блаженства и говорю громко. Здѣсь хотѣлъ бы я уснуть: я укладываюсь, топочу ногами и ощущаю наслажденіе во всѣхъ членахъ своего тѣла, потому что все такъ прекрасно кругомъ. Но холодъ даетъ себя знать, скоро начинаетъ у меня зябнуть бокъ, я встаю и иду назадъ къ лошадямъ. Обѣ лошади стоятъ разсѣдланныя и распряженныя; каждая крѣпко привязана къ своей телѣгѣ. У обѣихъ пустые мѣшки изъ-подъ маиса привязаны къ мордѣ. Я развязываю мѣшки, ослабляю также повода, чтобы онѣ могли пощипать немножко зеленой травки. Потомъ я ласкаю ихъ, глажу и удаляюсь.
Лошади перестаютъ щипать траву, поднимаютъ головы и смотрятъ мнѣ вслѣдъ. Когда я собираюсь уйти, приласкавъ ихъ напослѣдокъ, то онѣ хотятъ итти за мной. Я замѣчаю, что онѣ чувствуютъ свое одиночество и охотно бы остались въ обществѣ человѣка.
Разумѣется, я не обращаю на это вниманія, но, когда я иду вдоль луга, у меня вдругъ является соблазнительная мысль проѣхаться верхомъ, и я снова возвращаюсь назадъ. Я выбираю лошадь, которая выглядитъ получше, хотя она тоже тоща и вовсе не элегантна, отвязываю ее и сажусь верхомъ. Затѣмъ я ѣду вверхъ по дорогѣ, наискось въ горы.
* * *Все тихо вокругъ, слышенъ только стукъ копытъ. Станція давно исчезла у меня изъ глазъ, горы и долины заволакиваются дымкой, но я знаю дорогу назадъ.
Дороги, собственно говоря, нѣтъ, однако я быстро подвигаюсь впередъ; когда лошадь бѣжитъ рысью, то ея острая спина безъ сѣдла очень даетъ себя знать; но она охотно переходить въ галопъ, и тогда дѣло идетъ превосходно на ладъ.
Горы здѣсь не такія обнаженныя, а кругомъ поросли лиственнымъ кустарникомъ и кустиками папоротниковъ. Проѣхавъ немного въ горы, я наталкиваюсь на дорогу, перерѣзающую мой путь. Я останавливаюсь, гляжу впередъ и назадъ, и не рѣшаюсь, по какой мнѣ дорогѣ поѣхать. Когда я такъ стою и раздумываю, то вижу, что съ высоты спускается на дорогу человѣкъ. Лошадь также настораживаетъ уши. Я схожу съ лошади и начинаю побаиваться, поглядывая то на человѣка, то на лошадь; слышу, какъ тикаютъ часы у меня въ карманѣ.
