Джон Пристли - При блеске дня
Последней супружеской четой, к которой мы зашли в гости тем вечером, были Пакрапы — скромные, добрые и застенчивые люди, на которых неожиданно свалилось изрядное наследство. Теперь они жили в мрачном старинном поместье среди десятка слуг, которых боялись до потери пульса, и робко устраивали шикарнейшие приемы. Я по сей день вижу, как маленький мистер Пакрап с виноватым видом наливает мне отменный выдержанный бренди, словно это выдохшееся пиво, а миссис Пакрап протягивает дрожащую руку к шнурку колокольчика.
Однако мне совестно описывать этих людей вот так, коротко и хладнокровно, словно зверей в зоопарке. Они жили в атмосфере дружбы, любви, гостеприимства и старомодных розыгрышей. Конечно, у них тоже были свои печали и заботы, просто я по молодости о них не догадывался. Сами они не считали свой мир таким уж уютным, безопасным и теплым, каким его воспринимал я. Тем не менее с 1914 года, когда засвистели пули и начали расти горы трупов, никогда и нигде я больше не находил такого уюта и тепла. Любое веселье — на Рождество и прочие праздники — стало казаться мне наигранным и натужным. Дядя Майлс и его друзья не пытались забыться. Страшные воспоминания их не преследовали. Они еще не догадывались о жестокости людей; их сердце не было разбито. Они совершенно искренне, без иронии радовались звону колокольчиков и рождественским песнопениям. Веселое Рождество праздновали от всей души.
Отмечали его и мы. Правда, само Рождество оказалось чуть менее веселым, чем его канун. К половине первого в дом начали стекаться дальние родственники, многих из которых я видел впервые. Мне они представлялись фантастическими существами наподобие динозавров: всевозможные усатые-бородатые двоюродные дедушки и скрипучие бабушки громко обсуждали генеалогию за столом, а после, устроившись в дремотной полуденной гостиной, пахнущей сливовым пирогом и ромом, снимали свои невероятные вставные челюсти, что-то бормотали и храпели. Вечером, зевающие и немного раздраженные после невероятного количества съеденной выпечки и мясных пирогов, мы играли в карты на ракушки и цветные фишки, а одна ужасная старая тетка постоянно мошенничала.
Эти древние ископаемые обсуждали меня весь день напролет, словно меня не было за столом или я не знал английского (впрочем, ярко выраженный йоркширский говор действительно мешал мне их понимать). Окинув меня внимательным взглядом, они умилялись: «Ну, Майлс, он точная копия матери! Ее нос и глаза. Смотрю на него — и прямо в прошлое возвращаюсь. Слышишь, Хильда? Точная копия матери!» Перед уходом один из двоюродных прадедушек (по виду у него за душой не было и пенса) вложил мне в ладонь пять соверенов, а когда я растерянно пробормотал, что это слишком много, он пронзил меня сердитым взглядом и вскричал: «А ты не перечь, малый! Ты еще можешь тратить деньги на всякие глупости, а я уже нет. Бери молча!» В этом обществе даже дядя Майлс и тетя Хильда казались юными, а я — так и вовсе новорожденным. Некоторые беседы за столом меня заворожили: они касались самой зловещей поры индустриализации в Уэст-Райдинге, когда комедианты еще развлекали публику, изображая безудержный кашель, и даже в ткацких цехах стояла атмосфера «Грозового Перевала». Однако к концу дня мне не терпелось увидеть молодое лицо и глаза человека, принадлежащего к моему поколению. Я пропах нафталином и к тому же переел.
На второй день Рождества, когда весь Браддерсфорд, казалось, заперли в большом холодном шкафу, куда иногда проникали лишь снежные вихри, я отправился на долгую прогулку с дядей Майлсом: ему тоже не терпелось подышать свежим воздухом. Вечером они с тетей собирались к Данстерам, а мне дядя посоветовал принять приглашение Джо Экворта. «Дома в такой вечер сидеть одному негоже, — сказал он, — а мы вряд ли скоро вернемся, будем играть в вист».
Итак, я надел свой лучший костюм, закутался в теплое пальто и поехал на трамвае до конечной, откуда сквозь метель стал взбираться на холм, чувствуя себя покорителем Севера.
— Вот молодец! Рад видеть, — взревел мистер Экворт, помогая мне снять тяжелое пальто. — Неплохая шерсть, между прочим. Небось дядя Майлс помогал пальто выбирать? Значит так, кое-кого ты тут знаешь, но в основном люди тебе незнакомые, наши соседи. Ты уж знакомься сам, я не буду этим заниматься, малый. Вот с женой разве что познакомлю, не то потом получу от нее нагоняй. Энни, это Грегори Доусон, мой помощник.
— Очень приятно, — проговорила миссис Экворт низким голосом.
Она была статной и весьма красивой женщиной, которая однажды решила, что ее чувства собственного достоинства должно хватить на двоих, и оттого напоминала герцогиню из какого-нибудь мюзикла Джорджа Эдвардса.
— Погода по сезону, не находите? — пробасила она.
— Да, и этому малому надо бы плеснуть горячительного, — сказал мистер Экворт, подмигнул и тут же повел меня в небольшую комнатку, от пола до потолка заставленную книжными полками. Велев чувствовать себя как дома, он ненадолго вышел и скоро вернулся с большим стаканом чего-то дымящегося.
— Горячий эль. Вмиг согреешься!
Крепче напитка я еще не пробовал, но он был горячий, и я быстренько осушил стакан. Меня сразу потянуло смеяться. Мистер и миссис Экворт и их гости, которых я еще даже не видел, внезапно стали казаться мне удивительно потешными. Вскоре я попал в гостиную, до отказа набитую людьми, многие из которых были очень толсты и красны. Браддерсфордский агент «Кэнэл компани» пытался прикрепить хвост к нарисованному ослу. И тут я увидел сестер Элингтон: Джоан, Еву и Бриджит. Они улыбнулись, и я стал пробираться в их угол сквозь сплошную массу разгоряченных торговцев шерстью и их жен. Я наконец-то вошел в волшебный круг! И вечеринка была великолепная.
— Вы сегодня какой-то необычный, — сказала Ева, улыбаясь своей обворожительной сонной улыбкой.
— Я выпил стакан горячего эля.
— Да и сама вечеринка, — с жаром произнесла Бриджит, — необычная!
— Остальные тоже здесь? — спросил я.
— Нет, только мы, — ответила Джоан. — Остальные пошли в гости к другим людям. А разве нас вам недостаточно?
— Что вы! Я очень рад, совсем не ожидал вас всех тут встретить. И вообще я очень расстроился, что на Рождество мы так и не увидимся.
Бриджит уставилась на меня широко распахнутыми глазами.
— Я вас не понимаю! Мы даже немного поспорили. С кем из нас вы бы хотели познакомиться поближе?
— Со всеми, — честно ответил я. — Нет, правда! В смысле… я хотел сказать… — Тут я умолк, не зная, как продолжить, и молча переводил взгляд с одной девушки на другую. Бриджит все еще смотрела на меня; Джоан озадаченно хмурилась; Ева лениво улыбалась из своего таинственного золотистого утра.
Тем временем игра продолжалась: глаза завязали крупной женщине с багровым лицом.
— Ты полегче, Салли! — прокричал мистер Экворт сквозь шум и гам. — А то весь дом нам разворотишь! Не разворачивай ее, Артур, посмотрим, куда она прилепит этот хвост.
— Обожаю мистера Экворта, — мечтательно произнесла Ева.
— Он ничего, — настороженно подхватила Бриджит, — но сейчас наверняка начнут играть в мерзкие игры с поцелуями. Вот увидите. Господи, что за духота!
— Да, очень хочется пить, — сказала Джоан.
— Я сейчас принесу! — воскликнул я и стал пробиваться в другой конец комнаты. Там я нашел чашу с крюшоном и вернулся к девушкам с тремя бокалами прохладного напитка.
— Ах, спасибо, Грегори! — вскричала Джоан, обратив на меня теплый добродушный взгляд.
— Прекрати, Джоан, — оборвала ее Бриджит.
— Что прекратить?
— Сама знаешь что, — мрачно ответила Бриджит.
Джоан посмотрела на меня и приподняла брови, поэтому я тоже приподнял. Мне было совершенно непонятно, о чем они говорят, но я не хотел этого показывать. Бриджит разозлилась еще больше.
— Ну и чурбан же вы, Грегори!
— Правда? Не знал.
— Теперь знаете. — Бриджит переключила внимание на вечеринку. — А сейчас что будет?
Мистер Экворт прокричал, что теперь пришла пора развлечь молодежь.
— И себя я тоже имею в виду!
— Ну вот, начинается, — пробормотала Бриджит.
В самом деле гости начали играть в поцелуи. Поначалу наш угол не трогали, но скоро пришел черед мистера Экворта, и он выбрал Джоан, а потом она выбрала меня, и мы вышли в коридор.
Я ужасно робел — не столько потому, что она была на несколько лет старше, сколько по другой причине: Джоан принадлежала к волшебному кругу, и я боялся, обидев ее, разрушить чары.
— Не так, — прошептала Джоан, — а вот так, Грегори!
Поцелуй был легкий, но решительный и очень приятный. Сидя на корнуэльском обрыве тридцать лет спустя, я вспомнил все так, словно это случилось минуту назад. Столько воды утекло с тех пор, столько всего случилось, однако воспоминание о быстром прикосновении девичьих губ никуда не исчезло. И тут на душистый весенний день у моря опустился тяжелый груз печали. Я почувствовал себя мертвецом, и умер я много-много лет назад, хотя понял это только сейчас. Усилием воли я вырвался из золотисто-голубого дня, в котором жизни теперь было не больше, чем в разрисованном занавесе, и вернулся в дом Джо Экворта.
