Жулиу Рибейру - Плоть
В три часа движение идет на убыль – народ перемещается в Сан-Висенте и в Барру. К вечеру город делается безмолвным, пустынным, мертвым. День за днем, шаг за шагом все движется к маразму – и это наводит неизбывную печаль.
Я поднялся на гору Монсеррат.
Это гора высотою в сто шестьдесят пять метров, почти отвесная, увенчанная белой церковкой, чрезвычайно живописная, величественная, очаровательная. Правда, дорога туда утомительная.
То, что предстает перед глазами при восхождении, просто чудесно. Вдали простирается долина, разровненная самой природой, устланная ковром из прибрежной зелени. У подошвы горы раскинулся город, разделенный на кварталы в виде правильных параллелограммов, с бурыми прожилками улиц и зелеными пятнами деревьев – в основном это стройные пальмы. В глубине с обеих сторон – горные хребты Санту-Амару. Якорная стоянка, заводь Канеу и другие заводи речного устья отливают сталью, как неказистые понтоны и стоящие на якоре корабли. Люди и шлюпки снуют, точно легкокрылые насекомые; одинокий парус белеет на металлическом фоне темной водной поверхности, а солнце все озаряет нежным золотистым светом.
Рукава реки утопают в пышной зелени. Один из них, очень извилистый, теряется вдали, огибает конический холм, именуемый Монте-Кабран, затем вновь появляется и, отражая солнечный свет, снова пропадает. Это пролив Бертиога.
Справа до самой линии горизонта простирается синяя беспредельность. Становясь на дыбы, она подается вперед в приливе, целует берег и умирает, превращаясь в белоснежную, кружевную, шуршащую пену... Радуйся, океан, alma mater, лаборатория земной и водной жизни, населяющей планету!
Ах, Ленита! Представьте себе: океан – это жизнь, наступление; земля – это твердость, сопротивление; воздух – это кровообращение; солнце – это тепло, свет, плодородие; всё состязается в щедрости, в созидании, в украшении обширного ландшафта, на фоне которого разворачивается struggle for life, борьба за существование, когда дерутся, убегают, преследуют, убивают и пожирают друг друга все животные твари – простейшие, моллюски, насекомые, позвоночные!
Здесь, на этих высотах, под беспредельностью неба, нависшей над беспредельностью вод, какую гордость ощущает говорящее человекообразное существо, извлекающее губку из бездны, укрощающее богатырскую силу китов, настигающее ласточку в поднебесье, покоряющее океан, порабощающее молнию, разрывающее покровы пространства, разгадывающее тайны бесконечности!
О, как бы мне хотелось, чтобы Вы были здесь, со мною; как бы мне хотелось прочесть в Вашем сосредоточенном взгляде и побледневшем лице всю глубину впечатления, которое столь величественное зрелище произвело бы на столь возвышенный дух, как Ваш!
....
....
Paulo minora canamus[11] ; спустимся с небес на землю.
Это письмо несколько погрешит против хронологии. Я изменил последовательность событий – начал с конца, рассказал о Сантусе, умолчав о дороге. Приношу amende honorable[12] , сейчас исправлю ошибку.
До самой столицы ничего не было для меня внове – мне давно известны все железные и проселочные дороги, которые связывают ее с глубинкой. Я хорошо и даже с интересом изучил Восточную железную дорогу, которую почему-то называют Северной,– ведь я ее акционер.
А вот о городе Сантусе я не знал решительно ничего, оттого-то и занялся его тщательным изучением.
Знаменитые поля Пиратининга составляют плато, которое плавно скользит по склонам невысоких холмов. Справа оно окаймлено отдаленными вершинами хребта Кубатан, а слева – голубыми маковками горной цепи Кантарейра и зеленоватыми пиками Жарагуа.
С востока на запад и немного на север города течет река Тьете – глубокая, черная, тихая, образуя очень широкую и протяженную долину.
Нынешние очертания этой долины, торфяные болота, составляющие большую ее часть, ежегодно наблюдаемый разлив – все указывает на то, что когда-то она была огромным, извилистым озером, усеянным островами, неким пресноводным морем, простиравшимся, быть может, до Можи-дас-Крузес.
Хребет Кантарейра и северный склон хребта Кубатан развязали войну против пресноводного средиземноморья, победили и закупорили его. Трофеем стала долина Тьете. Непрерывные потоки воды сливались воедино, вырывали себе ложа, образовывали реки, пересекающие ныне равнину.
Мельком видел я помпезное здание, которое возводят в память о дне независимости, вернее... к чему умалчивать об этом? – в память о кризисе, из-за которого герцог дон Педру Брагансский остановился здесь в четыре часа пополудни 7 сентября 1822 года[13] .
Во время остановок мне не довелось полюбоваться чудесной флорой, столь характерной для западных провинций, где растут перобы, огромные батальи, жекитибы, у которых ствол пять метров в диаметре. Здесь деревья какие-то недоразвитые, низенькие, почти карликовые. Сплошных лесов тут нет, есть лишь отдельные рощи, чащи, заросли, островки зелени среди желтовато-бурой бескрайности полей.
Этот район слывет бесплодным, неплодородным. Ничего подобного! На самом деле здесь не выгодно выращивать кофе, сахарный тростник здесь хуже, чем в Капивари и даже в Сантусе, а хлопок не сравнится с тем, что производят в Сорокабе. Но, видит Бог – свет клином не сошелся на кофе, сахаре и хлопке.
Здесь великолепно растет виноград. Если его правильно возделывать и вовремя подрезать, то можно снимать урожай в начале декабря, пока январские дожди не залили ягоды и не побили гроздья. В Сан-Каэтану, на землях, которые когда-то в грош не ставили, поскольку думали, что они бесплодны, ныне есть чудные виноградники, посаженные итальянцами. Их симметрия радует глаз, а сердце радуется, предвкушая всеобщее процветание в недалеком будущем для самых отдаленных уголков нашего... нашей провинции – чуть было не написал штата[14] .
Овощи здесь огромного размера. Как-то видел я громадный кочан капусты, привезенный из Сан-Паулу,– листья у него сантиметров по пятьдесят в диаметре, а кочерыжка длиной метра в два.
А почему бы не выращивать здесь пшеницу? Прежде этим занимались успешно – в Сан-Паулу ели пшеничный хлеб местного производства. Все знают, что сделала агрономия из бесплодных желудей пробкового дуба в Гаскони. Так разве можно сравнить плодородные земли Пиратининги с гасконскими желудями?
А животноводство? Оно тоже сулит немалую прибыль.
За Сан-Бернарду равнина меняет облик. Островки зелени уступают место густому, непроходимому темно-зеленому лесу. Тут и там по склону горы или холма змеится красная дорога, похожая на кровоточащую ссадину. На равнине, уровень которой постоянно повышается, видно колосящееся поле и заросли невысоких растений с темными листьями и огромными лиловыми цветами.
По обе стороны железной дороги начинают сгущаться тени – первые признаки горного хребта. Кое-где обнажается вымытый дождевыми потоками гранит, иссеченный кирками шахтеров и каменотесов.
Все деревья обвиты растениями-паразитами с алыми цветами и глянцевитыми листьями.
Паровоз пыхтит и мчится с головокружительной скоростью, таща за собою длинную вереницу вагонов, торжествующе гудит, взбирается на гору, а потом катится вниз по склону и едет по равнине. Воздух становится чище и влажнее, а свет – живее и ярче.
Слева внезапно поднимаются горные вершины, пики, кручи – части горной цепи.
Справа, в амфитеатре, образованном горными склонами, ютятся нищенские лачуги; на возвышении – возведенная кое-как сельская церквушка в три окошка, с двумя неказистыми колоколенками, выделяющимися белым пятном в небесной синеве и лесной зелени.
Это самая высокая часть горной цепи.
Впереди, в нескольких десятках метров – громадный просвет, открывающий необъятный горизонт, на линии которого горы сливаются с небом.
Здесь начинаются равнины, где, благодаря развитию железных дорог, кипит жизнь современного Сан-Паулу, а вагоны перевозят пассажиров и товары.
Когда поезд спускается по склону и выезжает в долину, пейзаж становится грандиозным, величественным.
С одной стороны, совсем рядом, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки – заслоняющие небо неизмеримые высоты с усеченными маковками, поросшие лишайниками и мхами. С утесов шумно катятся белоснежные, пенные каскады – одни тонкие, словно ниточки, другие льются толстыми струями, третьи низвергаются сплошной массой, напоминая мокрое полотенце.
С другой стороны, вдали, виднеется горный хребет во всем своем первозданном великолепии.
Горы, касающиеся неба, служат фоном для гор меньшей высоты. Одни – с отвесными кручами, другие – с закругленными маковками, третьи – в форме правильной пирамиды, и все они поражают, подавляют воображение своей мощью. Как будто здесь гиганты пытались взять приступом небо, как будто здесь завязалась ожесточенная схватка, в которой сыны неба оборонялись всевозможным оружием, метали молнии, низвергали скалы, дабы подавить восстание сынов земли.
