Оноре Бальзак - Евгения Гранде
Рассматривая Евгению, он заметил гармонию черт этого ясного лица, всю ее невинную повадку, чарующий свет ее глаз, говоривших о мечтах юной любви, о желаниях, не ведавших страсти.
— Ей-богу, милая кузина, появись вы в вечернем туалете в ложе оперного театра, — я вам ручаюсь, тетушка оказалась бы права, — вы бы ввели мужчин в тяжкий грех вожделения, а женщинам внушили бы ревность.
От этого комплимента у Евгении забилось сердце, и она затрепетала от радости, хотя ничего в нем не поняла.
— Ах, кузен, вам хочется посмеяться над бедной провинциалкой.
— Если бы вы меня знали, кузина, вы поверили бы, что я ненавижу насмешку: она сушит сердце, оскорбляет все чувства.
И он очень мило проглотил кусочек хлеба с маслом.
— Нет, у меня, вероятно, не хватает остроты ума, чтобы смеяться над другими, и этот недостаток мне очень мешает. В Париже умеют убить человека, сказав: «У него доброе сердце». Эта фраза означает: «Бедный малый глуп, как носорог». Но, так как я богат и, что всем известно, попадаю в мишень на открытом месте с первого выстрела в тридцати шагах, из пистолета любой системы, — насмешники остерегаются задевать меня.
— Ваши слова, племянник, показывают, что у вас доброе сердце.
— Какое у вас красивое кольцо, — сказала Евгения. — Не будет нескромностью попросить его у вас посмотреть?
Сняв с руки кольцо, Шарль подал его Евгении; принимая это кольцо, она покраснела, чуть коснувшись кончиками пальцев розовых ногтей кузена.
— Посмотрите, маменька, что за прекрасная работа!
— Ого, тут золота немало, — заявила Нанета, подавая кофе.
— Что это такое? — спросил Шарль смеясь.
И он указал на продолговатый темный глиняный горшочек, муравленый, покрытый внутри белой глазурью, с бахромой золы по краям; на дно его спускался кофе, поднимаясь затем на поверхность кипящей жидкости.
— Это взваренный кофей, — сказала Нанета.
— Ах, тетушка, я оставлю хоть какой-нибудь благотворный след моего приезда сюда. Вы ужасно отстали! Я вас научу варить хороший кофе в кофейнике а ля Шапталь, — и он попытался объяснить устройство этого кофейника.
— Чего там, ежели с этим столько возни, — сказала Нанета. — Так и жизни не хватит. Никогда я этак не стану кофей варить. Ладно! А кто же корове травы задаст, покуда я буду с кофеем возиться?
— Я сама буду варить, — сказала Евгения.
— Дитя! — произнесла г-жа Гранде, глядя на дочь.
При этом слове, напоминавшем о горе готовом обрушиться на молодого человека, все три женщины умолкли и посмотрели на него с таким явным состраданием, что он был поражен.
— Что с вами, кузина?
— Т-сс! — остановила г-жа Гранде Евгению, готовую ответить. — Ты знаешь, дочь моя, что папенька собирается говорить с господином…
— Называйте меня просто Шарль, — сказал молодой Гранде.
— Ах, вас зовут Шарль? Прекрасное имя! — воскликнула Евгения.
Несчастья, которые предчувствуют, почти всегда случаются. Нанета, г-жа Гранде и Евгения, которые не могли без содрогания подумать о возвращении старого бочара, услышали удары молотка — стук, хорошо им знакомый.
— Вот папенька! — сказала Евгения.
Она убрала блюдечко с сахаром, оставив несколько кусков на скатерти. Нанета унесла тарелку с яичной скорлупой. Г-жа Гранде вскочила, как испуганная лань. Этот панический страх изумил Шарля, он не мог его объяснить себе.
— Да что же это с вами? — спросил он их.
— Ведь это папенька, — сказала Евгения.
— Так что же?
Господин Гранде вошел, бросил свой острый взгляд на стол, на Шарля и понял все.
— Эге! Вы устроили праздник племяннику, — хорошо, очень хорошо, чрезвычайно хорошо! — произнес он не заикаясь. — Когда кот бегает по крышам, мыши пляшут на полу.
«Праздник?» — с удивлением подумал Шарль, не зная еще образа жизни и нравов этого дома.
— Подай мой стакан, Нанета, — сказал хозяин.
Евгения принесла стакан. Гранде вынул из кармана нож в роговой оправе с широким лезвием, отрезал ломтик хлеба, взял кусочек масла, тщательно его намазал на хлеб и стоя приступил к еде. В эту минуту Шарль клал сахар себе в кофе. Старый Гранде заметил куски сахара, пристально посмотрел на жену, та побледнела и подошла к нему; он наклонился к уху несчастной старухи и спросил:
— Где же это вы взяли столько сахару?
— Нанета сходила и купила у Фессара, у нас не было сахару.
Невозможно представить себе глубокую значительность этой сцены для трех женщин: Нанета вышла из кухни и заглядывала в зал, чтобы узнать, чем разрешится это дело. Шарль, отхлебнув кофе, нашел его недостаточно сладким и поискал взглядом сахар, но Гранде уже зажал сахар в руках.
— Что вам угодно, племянник? — спросил старик.
— Сахару.
— Подлейте молока, — ответил хозяин дома, — кофе будет слаще.
Евгения взяла блюдечко с сахаром, которое Гранде было захватил, и поставила его на стол, глядя на отца со спокойным видом. Право, парижанка, которая для облегчения бегства любовнику поддерживает слабыми руками шелковую лестницу, выказывает не больше храбрости, чем проявила ее Евгения, ставя сахар обратно на стол. Любовник вознаградит парижанку, когда она с гордостью покажет ему прекрасную онемевшую руку, каждая жилка которой будет орошена его слезами, покрыта поцелуями и исцелена наслаждением, между тем как Шарлю никогда не суждено было проникнуть в тайну глубоких волнений, сокрушавших сердце кузины, сраженное в ту минуту взглядом бочара.
— Отчего ты не ешь, жена?
Бедная рабыня подошла, с жалким видом отрезала кусочек хлеба и взяла грушу. Евгения отважно предложила отцу винограда.
— Попробуй же моих запасов, папенька! Братец, вы скушаете, не правда ли? Я нарочно принесла для вас эти прекрасные гроздья.
— О, если их не остановить, они для вас, племянничек, весь Сомюр разорят. Когда вы кончите, пойдемте в сад, мне нужно вам сказать кое-что совсем не сладкое.
Евгения и мать бросили на Шарля взгляд, значение которого он не мог не понять.
— Что означают эти слова, дядюшки? Со смерти моей бедной матери… (при этих словах голос его дрогнул) уж нет несчастия, для меня возможного…
— Милый Шарль, кто может знать, какими скорбями господь желает нас испытать? — сказала ему тетка.
— Та-та-та-та! — сказал Гранде. — Уже начинаются глупости. Мне досадно смотреть на ваши холеные, белые руки.
Он показал племяннику свои руки, похожие на бараньи лопатки, которыми наградила его природа.
— Вот руки, не вашим чета, руки, созданные для того, чтобы собирать золото! Мы набиваем бумажники банковыми билетами, а вот вы были воспитаны так, что носите сапожки из кожи, предназначенной для выделки бумажников. Скверно, племянничек, скверно!
— Что вы хотите сказать, дядюшка? Пусть меня повесят, если я понимаю хоть слово.
— Пойдемте, — сказал Гранде.
Скряга защелкнул нож, допил вино и отворил дверь.
— Кузен, будьте мужественны!
Особая выразительность восклицания девушки оледенила Шарля, он в смертельной тревоге последовал за грозным родственником. Евгения, мать и Нанета перешли в кухню, побуждаемые непреодолимым влечением последить за двумя действующими лицами той сцены, которая должна была развернуться в сыром садике, где дядя сначала молча прохаживался с племянником.
Гранде не пугала необходимость сообщить Шарлю о смерти отца, но он испытывал нечто вроде сострадания, зная, что тот остался без гроша, и скряга подыскивал выражения, чтобы смягчить эту жестокую правду. «Вы потеряли отца» — этим ничего не было бы сказано. Отцы по закону природы умирают раньше детей. Но сказать: «Вы потеряли все свое состояние» — в этих словах соединились все земные несчастья. И старик в третий раз молча прошелся по средней аллее; песок хрустел под его ногами. В великих событиях жизни душа крепкими узами связывается с теми местами, где на нас обрушивается горе или изливается радость. Так и Шарль с особым вниманием всматривался в кусты букса, в поблеклые, опадавшие листья, в неровности стен, в причудливые выгибы фруктовых деревьев — живописные подробности, которым было суждено навек врезаться в его память, сочетаться с этим страшным мгновением путем особой мнемотехники, свойственной страданиям.
— Какая теплынь! Прекрасная погода! — сказал Гранде, глубоко вдыхая воздух.
— Да, дядюшка, но зачем…
— Так вот, мой милый, — продолжал дядя, — я должен сообщить тебе плохие вести. Отец твой очень болен…
— Зачем же я здесь? — воскликнул Шарль. — Нанета, — закричал он, — почтовых лошадей! Ведь я найду здесь коляску? — прибавил он, оборачиваясь к дяде, стоявшему неподвижно.
— Лошади и коляска бесполезны, — отвечал Гранде, глядя на Шарля, который стоял молча, с остановившимися глазами. — Да, бедный мальчик, ты догадываешься. Он умер. Но это еще ничего. Дело серьезнее, — он застрелился…
