Чарльз Диккенс - Барнеби Радж
Он так и не оправился от потрясения, которое испытал во время разгрома своей гостиницы бунтовщиками, и до конца жизни его мыслительные способности оставались в таком же состоянии. Когда ему показали первого внука, его чуть удар не хватил: по-видимому, он решил, что это с Джо произошло какое-то чудесное превращение. Ему тотчас пустили кровь, пригласив для этого искусного лекаря. Старик поправился, и, несмотря на то, что все доктора предсказывали ему смерть от второго апоплексического удара не далее, как через полгода, и были весьма недовольны его поведением, когда он все-таки не умер, он, вероятно из-за природной своей медлительности, прожил еще около семи лет. Однажды утром у него отнялся язык. В таком состоянии старый Джон пролежал очень спокойно целую неделю и, внезапно придя в сознание, услышал, как сиделка шепнула Джо, что он отходит.
— Да, ухожу, Джозеф, — сказал мистер Уиллет, на миг повернув голову. — В сальваны… — И испустил дух.
Он оставил изрядную сумму денег — даже больше, чем ожидали соседи, покорные обычаю всех людей считать деньги в чужом кармане. Джо унаследовал все и стал видным человеком в тех местах. Деньги обеспечили ему полную независимость.
Барнеби не сразу опомнился после пережитого, не сразу вернулось к нему здоровье и веселый нрав. Но время шло, он постепенно становился прежним Барнеби я навсегда сохранил уверенность, что его заключение в тюрьме и затем избавление от смерти — приснившийся ему когда-то страшный сон. В остальном он был теперь более нормальным человеком. После выздоровления память у него стала лучше, характер и сила воли — устойчивее. Но все прошлое совершенно исчезло из его памяти, словно скрытое темной завесой, и мрак этот так никогда и не рассеялся в его сознании.
При всем том он чувствовал себя счастливым, так как полностью сохранил свою любовь к свободе и живой интерес ко всему, что живет, растет, движется в окружающем мире.
Они с матерью жили на ферме у Джо, ходили за скотом и птицей, помогали хозяевам во всем, а Барнеби еще возделывал свой собственный огород. Все птицы и животные знали его, и каждому из этих знакомцев он придумал кличку. Не было в деревне человека веселее и беззаботнее его, человека, более любимого старыми и малыми, более жизнерадостного и счастливого. И хотя он мог теперь бродить на свободе сколько душе угодно, он никогда не покидал Ее, ту, для которой был единственной опорой и утешением.
Любопытно, что Барнеби, так смутно помнивший прошлое, разыскал собаку Хью и взял ее к себе. Так же любопытно и то, что он никогда не соглашался поехать в Лондон. Через много лет после бунта, когда Эдвард и его жена вернулись в Англию с семейством, столь же многочисленным, как у Джо и Долли, и в один прекрасный день появились на крыльце «Майского Древа», он сразу узнал их, плакал и прыгал от радости, однако навестить их в Лондоне решительно отказался. И ни под каким предлогом, хотя бы самым приятным и заманчивым, не удавалось заставить его побывать там. Так он никогда и не смог побороть своего отвращения к этому городу и больше не видел его.
А Грип? Грип скоро принял свой прежний вид, и перья его лоснились и блестели еще больше. Но он почему-то стал необыкновенно молчалив. То ли он в Ньюгете разучился искусству светского разговора, то ли в те смутные времена дал на определенный срок обет не показывать своих талантов, — кто его знает! Как бы то ни было, в течение целого года Грип не произнес ни единого слова и только каркал — торжественно и уныло. Но вот, видно, срок истек, и в одно прекрасное солнечное утро в конюшне вдруг раздался его голос — он обращался к лошадям с речью о чайнике, том самом чайнике, который столько раз упоминался на страницах этой повести. И не успел подслушавший его свидетель прибежать в дом с этой поразительной новостью, клятвенно уверяя, что он слышал еще хохот Грипа, как ворон сам, делая какие-то необыкновенные пируэты, появился в дверях и с диким восторгом прокричал:
— Я — дьявол, дьявол, дьявол!
С этого времени (несмотря на то, что на него, по мнению всех, сильно подействовала смерть мистера Уиллета-старшего) Грип постоянно практиковался и все более совершенствовался в искусстве человеческой речи. А так как для ворона он был еще младенцем, когда Барнеби стал уже седым стариком, то, по всей вероятности, болтает и до сих пор.
Комментарии
В романе Диккенса «Барнеби Радж» описывается действительное историческое событие под названием «бунт лорда Гордона», имевшее место в Лондоне в 1780 году. Непосредственным поводом к бунту было обсуждение в парламенте вопроса об эмансипации католиков, иначе говоря, о возвращении католикам гражданских прав.
Антикатолические настроения в Англии имели глубокие корни. Со времен Реформации и буржуазной революции XVII века политическая реакция в стране неоднократно использовала английских католиков в своих целях. Еще в первой половине XVIII века в католических семьях нередко укрывались шпионы-иезуиты, засылаемые в Англию Францией и Испанией; часть католиков примкнула к Стюартам, когда они в 1715 и 1745 годах предприняли попытки реставрации в Англии самодержавной монархии.
Однако после разгрома восстания 1745 года, поддержанного только отдельными, самыми богатыми католическими семьями, положение изменилось. Новый строй достаточно укрепился и можно было не бояться восстановления старого режима; англичане-католики стали лояльны к власти. В конце 70-х годов XVIII века — тридцать с лишним лет спустя после последней попытки реставрации Стюартов — антикатолические настроения питались главным образом конкуренцией между буржуа-протестантом и буржуа-католиком. Купцу-протестанту было на руку неравноправное положение католиков. Ему было выгодно поддерживать любые предрассудки против этой части населения. Протестант, особенно если он принадлежал к какой-нибудь ревностной пуританской секте, не шел в лавку «паписта», не заказывал себе платье у портного-«паписта», не селился в доме «паписта».
Подобные настроения и решил использовать в целях своей политической карьеры лорд Гордон (1751—1793). Он принадлежал к старинному шотландскому роду, но его собственная судьба складывалась до сих пор исключительно неудачно. Он в небольшом чине вышел в отставку с морской службы и, подкупив избирателей «гнилого» местечка (так называли избирательные округа, где всего лишь несколько человек обладало правом голоса), стал членом палаты общин, хотя был там на последних ролях. Вскоре ему, однако, представилась возможность стать заметной политической фигурой.
В 1778 году депутат парламента Джордж Сэвиль, близкий левому крылу партии вигов, внес законопроект, согласно которому католики должны были быть уравнены в правах с протестантами. Соотношение сил в парламенте складывалось в пользу Сэвиля, и лорд Гордон, принадлежавший к числу ярых «антипапистов», решил организовать «Союз протестантов», который боролся бы против этого законопроекта вне стен парламента. Политический карьеризм и религиозный фанатизм лорда Гордона шли здесь рука об руку. Нижняя Шотландия (lowland — в противоположность highland, горной части Шотландии), откуда происходил лорд Гордон, еще со времен Реформации являлась оплотом протестантизма, и его семья была издавна известна своей приверженностью этому религиозному учению. В 1779 году в Нижней Шотландии начались волнения, вызванные предстоящей эмансипацией католиков, и лорд Гордон, вернувшись из поездки на родину, принялся вербовать своих сторонников в Лондоне. В день голосования законопроекта Сэвиля в палате общин Гордон привел к зданию парламента толпы своих приверженцев, чтобы оказать давление на депутатов. Но закон все же был принят. В тот же день в Лондоне начались католические погромы. Громили лавки «папистов», жгли их дома, грабили их имущество. Лондонский муниципалитет, представлявший интересы протестантской части купечества, упорно отказывался вызвать войска для охраны «равноправных» отныне католиков, мобилизовать городское ополчение или каким-нибудь иным способом прекратить беспорядки. Очень может быть, что в бездействии властей был не только «коммерческий», но и политический расчет. При помощи католических погромов надеялись дать выход недовольству обитателей лондонских трущоб — самой обездоленной части населения города, — среди которых вел работу «подстрекатель» Уилкс, наиболее близкий к народу и наиболее радикальный политический деятель Англии того времени. Но тут дело приняло неожиданный оборот. Несколько дней спустя после начала событий громили уже по только лавки католиков, но и лавки протестантов; были совершены нападения на дома некоторых видных правительственных чиновников. Толпа направилась к Ньюгетской тюрьме, освободила арестантов и сожгла здание. Были освобождены заключенные из долговых тюрем.
Обстановка в стране в этот период была такова, что попытка Гордона поднять городские низы на борьбу за чуждое для них дело, сыграв на их темноте и предрассудках, привела к стихийному восстанию.
