Ирвин Шоу - Молодые львы
— Отстраняю вас…
Затем оба снова выпили и уставились на танцующих.
— Да! — говорил французский летчик, который отслужил три срока в английской авиации и прибыл в Париж для какого-то туманного взаимодействия со штабом 2-й французской бронетанковой дивизии. — Славное было время! — Он имел в виду 1928 год в Нью-Йорке, куда ездил по делам в одну маклерскую контору на Уолл-стрит. — У меня была квартира на Парк-авеню, — продолжал летчик, любезно улыбаясь. — По четвергам я устраивал для друзей коктейли. У нас было правило: каждый обязательно приводит девушку, которая никогда не была у меня прежде. Бог мой, так я перезнакомился с сотнями девушек! — Он покачал головой, вспоминая прекрасные дни молодости. — А поздно вечером мы, бывало, ездили в Гарлем. О, эти черные красавицы, эта музыка! Как вспомнишь — душа замирает!..
Он потянул шампанское и улыбнулся Майклу.
— Сто тридцать пятую улицу я знал лучше, чем Вандомскую площадь. После войны снова поеду в Нью-Йорк и, возможно, — задумчиво закончил он, — сниму квартиру на Сто тридцать пятой улице.
От другого столика отделилась брюнетка в накинутой на плечи черной кружевной шали. Она подошла к ним и поцеловала летчика.
— Дорогой лейтенант! Я так рада видеть французского офицера!..
Летчик встал, степенно поклонился и пригласил брюнетку на танец. Они слились в объятии и маленькими шажками заскользили по переполненному танцующими залу. Музыканты играли румбу, и летчик в своем элегантном голубом мундире танцевал, как кубинец, покачивая корпусом и сохраняя серьезное, одухотворенное выражение на лице.
— Уайтэкр, — сказал Пейвон Майклу, — вы будете просто дураком, если когда-нибудь уедете из этого города!
— Согласен с вами, полковник, — ответил Майкл. — Когда кончится война, я попрошу, чтобы мне выдали увольнительные документы прямо на Елисейские поля!
И в этот момент он сам искренне верил в то, что говорит. С той самой минуты, когда, двигаясь среди грузовиков с пехотой, он увидел шпиль Эйфелевой башни, возвышавшийся над крышами Парижа, им овладело ощущение, что наконец-то он по-настоящему у себя дома. Бурная волна поцелуев, рукопожатий, изъявлений благодарности захлестнула его, он жадно вчитывался в знакомые с детства названия улиц: «Рю де Риволи», «Площадь Оперы», «Бульвар Капуцинов», и чувствовал себя очистившимся от всех грехов, избавившимся от всех разочарований. Даже стычки, изредка вспыхивавшие в парках и среди памятников, когда немцы спешили израсходовать боеприпасы, прежде чем сдаться в плен, казались ему вполне естественным и даже приятным вступлением к знакомству с великим городом. Забрызганные кровью мостовые, раненые и умирающие, которых торопливо уносили на окровавленных носилках санитарки Сопротивления, в его глазах придавали лишь необходимую драматическую остроту великому акту освобождения.
Он никогда бы не смог точно воспроизвести, как все это выглядело в действительности. Он помнил лишь быстрые поцелуи, губную помаду на куртке, слезы, объятия и то, что чувствовал себя сильным, неуязвимым, любимым…
— Эй, вы! — воскликнул первый корреспондент.
— Слушаю, сэр, — ответил второй.
— Где штаб Второй бронетанковой дивизии?
— Не могу знать, сэр. Я только что из Камп-Шанкса.
— Отстраняю вас от должности.
— Слушаюсь, сэр.
Оба с важным видом выпили.
— Помню, — услышал он рядом голос Эхерна, — когда мы виделись прошлый раз, я спрашивал вас о страхе.
— Да, спрашивали, — ответил Майкл, приветливо посмотрев на красное, загорелое лицо и серьезные серые глаза. — Как котируется сейчас страх на издательском рынке?
— Решил бросить эту тему, — откровенно признался Эхерн. — И так слишком перестарались. А виноваты творения писателей о предыдущей войне, да еще психоанализ. К страху стали относиться с почтением и звонят о нем до тошноты. Но это взгляд людей штатских, а солдат страх беспокоит куда меньше, чем пытаются внушить нам писатели. На самом же деле картина, изображающая войну как нечто невыносимое, фальшива от начала до конца. Я внимательно наблюдал, много думал. Война приятна, и приятна, вообще говоря, почти всем, кто участвует в ней. Это нормальное, вполне приемлемое явление. Что вас больше всего поразило за этот месяц во Франции?
— Как сказать, — начал было Майкл, — пожалуй…
— Веселье, — перебил Эхерн, — какой-то буйный праздник. Смех. Волна смеха несла нас триста миль через позиции противника. Собираюсь написать об этом в «Кольерс».
— Прекрасно, — серьезно сказал Майкл. — С нетерпением буду ждать эту статью.
— Единственный человек, который правильно описал сражение, — это Стендаль. — Эхерн наклонился и почти вплотную придвинул лицо к Майклу. — Да и вообще, второй раз перечитывать стоит только трех писателей, вошедших в историю литературы, — Стендаля, Вийона и Флобера…
— Через месяц война кончится, — рассуждал какой-то английский корреспондент по ту сторону стола. — А жаль. Еще много немцев нужно перебить. Пока идет война, мы будем убивать сгоряча, а когда война кончится, все равно придется убивать, но убивать хладнокровно. Боюсь, что мы, англичане и американцы, постараемся уклониться от этого неприятного дела, и в центре Европы останется могущественное поколение врагов. Лично я, как это ни ужасно, молю, чтобы фортуна нам изменила…
«О милая, любимая, — напевал музыкант по-английски с сильным акцентом, — будь нежна со мной…»
— Стендаль тонко подметил в войне что-то необычное, безумное, смешное, — продолжал Эхерн. — Помните, он описывает в своем дневнике, как один полковник во время русской кампании собирал своих солдат?
— Боюсь, что не помню, — ответил Майкл.
— Как обстановка? — допытывался первый корреспондент.
— Мы окружены двумя дивизиями.
— Отстраняю вас от командования. Раз не можете форсировать реку; назначим того, кто может.
Оба выпили.
К столику подошла высокая брюнетка в цветастом платье, которой Майкл улыбнулся через весь зал минут пятнадцать назад.
— Вам, вероятно, очень скучно, милый солдат, — сказала девушка, наклонившись к Майклу, и нежно положила ладонь ему на руку. Перед его глазами мелькнули красиво очерченные крепкие оливковые груди, которые открылись в глубоком вырезе платья. — Не хотите ли потанцевать с благодарной дамой?
Майкл улыбнулся ей.
— Через пять минут, — сказал он, — когда проветрится в голове.
— Хорошо, — кивнула девушка, призывно улыбнувшись. — Вы знаете, где я сижу…
— Конечно, знаю, — заверил ее Майкл. — Он смотрел, как она ловко скользит между танцующими, как колышутся цветастые волны ее платья.
«Хороша. Очень хороша, — подумал Майкл. — Надо же поухаживать за парижанкой, чтобы официально отметить вступление в Париж».
— …Об отношениях между мужчинами и женщинами в военное время, — сказал Эхерн, — можно написать целые тома.
— Совершенно верно, — подтвердил Майкл.
Девушка уселась за свой столик и улыбнулась ему.
— Здоровые и свободные отношения с романтическим оттенком спешки и трагичности, — продолжал Эхерн. — Взять хотя бы меня. У меня в Детройте жена и двое детей. Я обожаю свою жену, но, честно говоря, при мысли о ней мне становится скучно. Это простая маленькая женщина, волосы у нее уже редеют. А в Лондоне у меня этакая чувственная девятнадцатилетняя девица, которая работает в каком-то министерстве. Она пережила войну, понимает, что мне пришлось испытать, и я счастлив с ней… Разве можно, не кривя душой, уверять, что мне хочется вернуться в Детройт?
— Да, — вежливо посочувствовал Майкл, — у каждого свои заботы.
В конце зала послышались крики, и показались четверо молодых французов с нарукавными повязками Сопротивления, вооруженных винтовками. Проталкиваясь сквозь толпу танцующих, они тащили молодого парня, по лицу которого из глубокой раны на лбу текла кровь.
— Врете! — кричал парень с окровавленным лицом. — Врете вы все! Я такой же коллаборационист, как любой из здесь присутствующих!
Один из вооруженных французов сильно ударил парня по шее, голова у того сразу сникла, и он притих. Его потащили вверх по лестнице мимо стеклянных канделябров. Оркестр заиграл еще громче.
— Варвары! — сказала по-английски дама лет сорока с длинными темно-красными ногтями, усевшаяся рядом с Майклом на стул, который освободил французский летчик. На ней было простое, но элегантное черное платье, и она все еще выглядела очень красивой. — Всех их нужно арестовать! Только и ищут повода затеять ссору. Я собираюсь внести предложение, чтобы американцы их разоружили.
Говорила она с типичным американским акцентом. Эхерн и Майкл в недоумении уставились на нее. Она энергично кивнула Эхерну, а затем, более холодно, Майклу, сразу заметив, что тот не офицер.
— Мейбл Каспер, — представилась она, — и не смотрите так удивленно. Я из Скенектади.
