Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 4. Чрево Парижа. Завоевание Плассана
Супрефект наконец заявил:
— Совершенно верно, мадмуазель Аврелия права… Я теперь вспоминаю и узнаю несчастного. Он был так страшен, что я просто растерялся, хотя его лицо показалось мне знакомым… Прошу извинить меня, но это очень важно; мне нужно отдать кое-какие распоряжения.
Он опять ушел, а собравшиеся принялись обсуждать это ужасное происшествие — хозяин дома, сжегший своих жильцов. Бурде обрушился на сумасшедшие дома; там просто нет никакого надзора. По правде сказать, Бурде боялся, как бы в пламени пожара не погибла префектура, обещанная ему аббатом Фожа.
— Сумасшедшие очень злопамятны, — простодушно заметил Кондамен.
Эти слова смутили всех. Разговор оборвался. Дамы слегка вздрогнули, мужчины обменялись многозначительными взглядами. Горевший дом сделался еще интереснее после того, как стало известно, кто его поджег. Глаза, устремленные на огонь, щурились от сладостного трепета при мысли о драме, которая должна была там разыграться.
— Если этот несчастный Муре там, то это составляет пять человек, — прибавил Кондамен, но дамы заставили его замолчать, называя ужасным человеком.
С самого начала пожара супруги Палок смотрели на него из окна своей столовой. Оно приходилось как раз над импровизированной гостиной, устроенной на тротуаре. Жена судьи сошла наконец вниз и любезно пригласила к себе жену и дочь Растуаля, а также остальных членов компании.
— Из наших окон отлично видно, уверяю вас, — сказала она.
Когда дамы стали отказываться, она прибавила:
— Но вы простудитесь, ночь довольно прохладная.
Г-жа де Кондамен улыбнулась и выставила из-под юбки свои маленькие ножки.
— Да нет, мне совсем не холодно, — заявила она. — У меня прямо ноги горят. Мне очень хорошо… А вам разве холодно, мадмуазель?
— Мне даже слишком жарко, — уверяла Аврелия. — Можно подумать, что сейчас лето. Этот огонь сильно греет.
Все заявили, что на улице очень хорошо, и г-жа Палок решила остаться и тоже села в кресло. Мафр ушел, заметив в толпе своих сыновей в обществе Гильома Поркье; они прибежали все трое без галстуков из какого-то притона возле вала, чтобы посмотреть на пожар. Мировой судья, который был уверен, что его Альфред и Амбруаз сидят под замком в своей комнате, схватил их за уши и потащил домой.
— Не пойти ли нам спать? — предложил де Бурде, становившийся все более и более угрюмым.
В это время снова появился неутомимый Пекер де Соле, не забывавший о дамах, несмотря на все хлопоты, выпавшие на его долю. Он быстро направился навстречу Делангру, возвращавшемуся из тупика Шевилот. Они заговорили вполголоса. Должно быть, мэр присутствовал при какой-то ужасной сцене; он провел рукою по лицу, как бы желая отогнать страшное видение, преследовавшее его. Дамы слышали только, как он пробормотал: «Мы пришли слишком поздно!.. Это ужасно, ужасно!..» Он не захотел отвечать ни на какие вопросы.
— Только де Бурде и Делангр жалеют аббата, — сказал Кондамен на ухо г-же Палок.
— Они имели с ним дела, — спокойно ответила она. — Посмотрите-ка, вот и аббат Бурет. Этот-то плачет искренно.
Аббат Бурет, стоявший в цепи, проливал горькие слезы. Бедняга не хотел слушать никаких утешений. Он ни за что не соглашался сесть в кресло, а продолжал стоять, глядя затуманившимися глазами на последние догоравшие балки. Кто-то видел также и аббата Сюрена; но он скоро исчез, послушав, что толкуют в толпе.
— Пойдем спать, — повторил де Бурде. — Глупо же, наконец, торчать здесь.
Все общество поднялось. Было решено, что Растуали проведут ночь у Палоков. Г-жа де Кондамен оправила свои измятые юбки. Отодвинули кресла, постояли еще немного и наконец разошлись, пожелав друг другу спокойной ночи. Насос продолжал хрипеть, огонь ослабевал, заволакиваясь клубами черного дыма; слышались только затихавшие шаги расходившейся толпы и удары топора пожарного, рубившего сруб.
«Кончено», — подумал Маккар, все время стоявший на противоположном тротуаре.
Он все же постоял с минуту, прислушиваясь к последним словам, которыми Кондамен вполголоса обменивался с г-жой Палок.
— Ну, никто о нем не пожалеет, — тихонько сказала жена судьи, — кроме разве этого простофили Бурета. Он сделался совершенно невыносимым, мы все превратились в его рабов. Епископ, должно быть, теперь посмеивается… Наконец-то Плассан свободен!
— А Ругоны! — заметил Кондамен. — Они, наверно, в восторге.
— Еще бы! Ругоны на седьмом небе. Они наследуют завоеванное аббатом… Право, они дорого бы заплатили тому, кто решился бы поджечь этот домишко.
Маккар ушел недовольный. Он начал побаиваться, что остался в дураках. Радость Ругонов огорчала его. Ругоны хитрецы, они всегда ведут двойную игру, которая неизменно кончается тем, что они вас надувают. Переходя площадь Супрефектуры, Маккар дал себе слово никогда больше не действовать вслепую.
Поднимаясь в комнату, где умирала Марта, он увидел Розу, сидевшую на ступеньках лестницы. Вся побагровев от злости, она бормотала:
— Ну нет, я ни за что не останусь в комнате; я не хочу видеть таких вещей. Пусть околевает без меня! Пусть подыхает, как собака! Я не люблю ее больше, я никого больше не люблю… Посылать за мальчиком, чтобы он присутствовал при этом! И я согласилась! Всю жизнь не прощу себе этого!.. Он был бледен как полотно, ангелочек. Мне пришлось нести его сюда от самой семинарии. Я боялась, что он отдаст богу душу, так он плакал. Какая жалость!.. А теперь он там — целует ее. Меня прямо мороз по коже подирает. Я бы хотела, чтобы дом обрушился нам на голову, чтобы все сразу кончилось… Пойду забьюсь в какой-нибудь угол, буду жить одна… Никого на свете не хочу видеть, никого, никого! Вся жизнь — одни только слезы да огорчения!
Маккар вошел в комнату. Г-жа Ругон опустилась на колени, закрыв лицо руками, а Серж, стоя у кровати, поддерживал голову умирающей; по щекам его струились слезы. Марта все еще не приходила в себя. Последний отблеск пожара озарял комнату красным светом.
Тело Марты передернулось в предсмертной икоте. Она открыла удивленные глаза, приподнялась на кровати и осмотрелась кругом. Увидев в красном зареве пожара сутану Сержа, она в невыразимом ужасе сложила руки и испустила последний вздох.
КОММЕНТАРИИ
«Чрево Парижа» — третий роман цикла «Ругон-Маккары» — вышел отдельным изданием весной 1873 года.
Впервые упоминание о «Чреве Парижа» встречается в третьем перечне романов цикла «Ругон-Маккары», составленном Золя в 1871 году. В этом списке третий роман носит название «Чрево». В письмо к своему голландскому издателю и переводчику Ван-Сантен Кольфу от 9 июля 1890 года Золя писал: «Роман „Чрево Парижа“ сначала должен был называться „Чрево“. Это название казалось мне значительно более широким и выразительным. Но я уступил желанию моего издателя».
Непосредственной работе над романом предшествовал длительный период собирания материала. Золя всесторонне и тщательно изучал Центральный рынок Парижа. Он неоднократно посещал рынок в разное время дня. Провел там однажды целую ночь, наблюдая за ночной жизнью этого района города, за ранним привозом товара.
Под впечатлением своих посещений рынка Золя написал несколько очерков: «Ночь на Центральном рынке», «Павильон живности и дичи», «Рыба», «Колбасная» и др., включенных затем в роман. Он сделал ряд зарисовок, чертежей, планов рынка и прилегающих к нему улиц. Золя интересовался всем: организацией торговли, историей постройки крытого рынка в 1851 году, ценами мест в павильонах, различными статистическими данными, способами и методами фальсификации продуктов и т. д. Он делает многочисленные выписки из книги Максима дю Кана «Париж, его органы, его функции и жизнь во второй половине XIX века»; в префектуре Золя изучает материалы об административном управлении рынком.
Лето и осень 1872 года писатель усиленно работает над романом. 22 октября 1872 года он писал Морису Дрейфусу, компаньону издателя Шарпантье: «…я так погружен в „Чрево Парижа“, что, признаюсь Вам, я и не приступал еще к „Карьере Ругонов“ (речь идет о работе над переизданием романа „Карьера Ругонов“).
В рукописном фонде писателя в Национальной библиотеке в Париже хранятся многочисленные подготовительные материалы к роману. Особый интерес представляют страницы так называемого „Наброска“, где Золя излагает сюжет романа, подробно раскрывает его замысел, определяет его связь с другими произведениями цикла.
Сохранились планы отдельных глав, развернутые характеристики действующих лиц романа, их внешности, костюма, привычек, взглядов, их роли в сюжете. Ряд персонажей связывает роман „Чрево Парижа“ с другими произведениями цикла „Ругон-Маккары“. Одно из центральных мест в романе отведено Лизе Маккар, жене колбасника Кеню, — старшей дочери Антуана Маккара („Карьера Ругонов“). Она сестра Жервезы („Западня“). В „Чреве Парижа“ упоминается двоюродный брат Лизы — Аристид Саккар, которого читатель встречает в романах „Карьера Ругонов“, „Добыча“, „Деньги“. Дочь Лизы — Полина Кеню станет героиней романа „Радость жизни“. В „Чреве Парижа“ большую роль играет художник Клод Лантье, сын Жервезы. Прототипом образа Клода послужил друг Золя, художник Поль Сезанн. Впоследствии Клод будет главным героем романа „Творчество“.
