Константин Станюкович - «Берег» и море
Алексей Иванович благоговейно крестился и падал духом.
– Никифоров!..
Ответа нет. Капитан заорал:
– Спал?
– Точно так… Все не думаешь… Вы, вашескобродие, лучше бы отдохнули.
– Попроси старшего штурмана.
Иван Семенович, рыжий человек лет сорока, всегда был серьезен и даже строг, когда не мог делать обычных обсерваций и не мог определить точного астрономического места «Воина», особенно когда был недоволен морем и берега не были в очень далеком расстоянии.
Иван Семенович, только что поднятый с койки, на которой сладко спал, с особенно строгим лицом вошел в капитанскую каюту и спросил:
– Что прикажете, Алексей Иваныч?
Капитан просил Ивана Семеновича присесть на «минутку» и повел речь о том, что без обсервации «Воин», быть может, и в Беринговом.
– Течение и тому подобное… Возможно и напороться на Алеутские? Как вы думаете, не привести ли, Иван Семеныч?
Хорошо вышколенный дисциплиной и прощавший Алексею Ивановичу за его доброту его морскую неумелость и суетливость, Иван Семенович не подчеркнул этого и почтительно доложил, что по счислению «Воин» в ста двадцати милях от Берингова, и курс проложен в шестидесяти милях от Алеутских островов.
– Допустим даже, что мы уже в Беринговом. Но днем трудно напороться, Алексей Иваныч. Прикажите к вечеру привести…
Алексей Иванович не настаивал и предложил чаю. Иван Семенович отказался.
– Так рюмочку марсальцы?
– Разве одну, Алексей Иваныч? – строго согласился Иван Семенович.
Иван Семенович выпил две и, желая успокоить Алексея Ивановича, рассказал, что здесь же, лет двадцать тому назад, на «Красавце» с командиром Берендеевым, они дули с попутным штормом…
Разумеется, Алексей Иванович и не подумал о такой дерзости.
– Береженого и бог бережет. Третью рюмку, Иван Семеныч?.. Марсальца отличная!
– Не время, Алексей Иваныч! – серьезно сказал Иван Семенович и встал.
– А ветер как?
– Разыгрывается.
– Ишь ведь подлец! Не затихнет к вечеру. Как полагаете, Иван Семеныч?
– В море не смею предсказывать. Я не бог, Алексей Иваныч. Отштормуем, бог даст, если придется, – прибавил Иван Семенович, словно бы говорил о самой обыкновенной неприятности в море.
С этими словами Иван Семенович, ловко балансируя своими цепкими ногами, вышел из каюты, нисколько не успокоивши капитана.
Снова охваченный чувствами подавленности и тревоги, Алексей Иванович лег на диван, вспомнил вдруг, что сегодня младшая девочка именинница, и наконец забылся в тяжелом сне.
Старший штурман по дороге подошел к штурвалу под мостиком. Четыре матроса крепко держали обеими руками штурвал и то и дело перекладывали его.
Иван Семенович заглянул в компас и похвалил своего любимца, старшего рулевого Векшина.
– То-то, не давай носу к ветру.
– Насилу сдерживаем. «Клейсер» так и норовит к ветру.
– А ты не пускай. И в разрез большой волны старайся. Ты – умный рулевой!
– Есть! Стараемся, ваше благородие, – ответил Векшин и самолюбиво покраснел.
Поднялся Иван Семенович и на мостик. Внимательно и строго оглядел горизонт.
– Напрасно только разбудил капитан. Тревожится бедняга! – сказал Иван Семенович Артемьеву.
– Суетливый… Ну, и семья, Иван Семеныч!
– И у нас с вами семьи, Александр Петрович!
– Алексей Иваныч не плавал…
– То-то и есть… Хороший, добрый человек, гостеприимный… Марсала у него отличная… А капитан… Не следовало Алексею Ивановичу проситься в дальнее плавание… Ну, я пошел спать, Александр Петрович.
Спустившись в свою необыкновенно чисто убранную каюту, где все было принайтовлено и ничто не качалось, Иван Семенович завернулся в бараний тулуп и лег досыпать свои послеобеденные полтора часа.
XX
Уже двое суток ревел шторм.
Под штормовыми триселями и бизанью, держась в крутой бейдевинд, «Воин» не поддается ему и мотается, весь вздрагивая и поскрипывая точно от боли.
Океан, весь седой, кипит и ревет, беспощадный и ужасный в своем бешеном, грозном величии.
Беснующиеся волны набрасывались на крейсер со всех сторон, чтобы поглотить его. Они вкатывались на палубу, но наглухо закрытые люки не пускали их вниз, и они бешено перекатывались через палубу, через бак, смыли неосторожного матроса, не удержавшегося за протянутый леер, смыли, как щепки, два катера и окатывали ледяными душами перемерзших людей.
А ветер, казалось, хотел уничтожить крейсер. Он гнул стеньги и валил его на подветренный борт.
Эти двое суток моряки спускались вниз только погреться и перекусить что-нибудь всухомятку, и снова выходили наверх и сбивались в кучки у грот-мачты, цепляясь за обледеневшие снасти.
Потрясенные, они чувствовали еще сильнее свое ничтожество перед океаном, крестились, роптали и не верили Алексею Ивановичу, когда он кричал в рупор слова одобрения, в которых не было веры. Его осуждали и теперь не стеснялись громко проклинать службу.
Только Артемьев внушал еще доверие. Все видели, что в эти дни и ночи он только на несколько часов уходил вниз. Остальное время был наверху и был настоящим распорядителем. Он не терял духа. Возбужденный, обледеневший, с отмороженным лицом, подходил к матросам, говорил, что «Воин» отлично выдерживает шторм, советовал греться почаще внизу и велел выдавать три раза в день по чарке. Матросы чувствовали, что старший офицер заботится о них, не жалея, и при нем ропот и проклятия стихали.
– То-то, братцы, и я говорил, что нечего бояться! – заискивающе потом говорил бледный от страха боцман Рыжий. Многие уж его теперь не боялись и называли первым трусом. И боцман скрывался.
Целых двое суток каждое мгновение казалось многим последним.
И все-таки у всех таилась надежда.
Не сомневались, что «Воин» выдержит шторм, и старший офицер, и «мичманенок», и Иван Семенович, и доктор.
– И не так еще доводилось штормовать! – говорил Иван Семенович.
Иван Семенович почти не отходил от штурвала, который держали шесть матросов, и, возбужденно-серьезный, обыкновенно мало говоривший на службе, он часто похваливал Векшина:
– Молодца «Векша»! Маленький, а удаленький! Вот эту большущую волну разрежь. Не гордись, седая… Так ее. Право, больше право, одерживай!
И у Векшина в сердце отходила «загвоздка» насчет смерти.
Он думал только о том, о чем и Иван Семенович: как бы не пускать на крейсер громадин-волн.
– Что за величие! Какая мощь! Какая красота! – потрясенный от восторга, восклицал маленький доктор, любуясь океаном и, казалось, в эту минуту забывший, что океан – в то же время и стихийный зверь.
– Только держитесь крепче, Федор Федорыч, смоет! – окрикнул «мичманенок», тоже восхищенный океаном.
XXI
На третий день шторм, казалось, усилился.
«Воин» начинал изнемогать в непосильной борьбе.
Волны чаще врывались и дольше застаивались на палубе. Заливаемый ими нос тяжелее поднимался. Крейсер плохо слушался руля и безумно метался, словно в агонии.
В девятом часу утра «мичманенок», посланный старшим офицером узнать, как в трюме вода, видимо взволнованный, поднялся на мостик.
Считая ненужным доложить сперва Алексею Ивановичу, который добросовестно мерз на мостике, безмолвно предоставив распоряжаться всем старшему офицеру, Ариаднин сказал Артемьеву, что вода в трюме прибывает.
– На помпы! – в рупор крикнул старший офицер.
Безнадежный ужас охватил всех. Никто не трогался. Смерть, казалось, неминуема.
– На помпы! – повторил Артемьев и бросился вниз.
Его чуть было не смыло. Удержали матросы.
– На помпы, живо! Или не хотите спастись? – бешено крикнул Артемьев.
Ариаднин уж был тут и повел с собою матросов.
Через несколько минут помпы работали.
Артемьев уж был на мостике.
Возбужденный опасностью, он почувствовал в себе необыкновенный подъем духа и стал «рыцарем на час». Он забыл обо всем, все личное казалось ему таким ничтожным и мелким… Он один теперь ответствен перед всеми. Он должен ободрить и спасти людей. И весь он охвачен одною только мыслью: бороться до последней минуты.
Алексей Иванович уже мысленно простился с близкими и, уверенный в смерти, с бесстрашием покорности смотрел на близкие волны и почему-то сбросил с себя шубу, подхваченную ветром в океан, и думал, что должен исполнить долг до конца: умереть на людях не трусом – командиром.
Последние минуты, казалось, наступали…
«Воин» лег на бок… Волны набросились…
– Руби грот-мачту! Руби, братцы! – гаркнул в рупор Артемьев. И был уж у мачты вместе с доктором, старшим штурманом и несколькими матросами.
Несколько ударов топора, и мачта за бортом…
Крейсер поднялся… Все глаза устремились на Артемьева, как на спасителя.
Помпы работали… Разводили пары…
Отчаяние сменялось надеждой, надежда отчаянием… «Воин» еще метался на волнах.
Шторм затихал… Но положение «Воина» было отчаянное… Несмотря на усиленную работу помп, вода не убывала. Напротив, постепенно прибывала.
