Жан Жионо - Польская мельница
Вот мы и дошли до той ночи, которую я назвал ночью скандала. Сейчас я смогу наконец про нее рассказать. А пока добавлю только, что случилось нечто столь неожиданное и впечатление, произведенное этим на город, было столь необычайным, что еще и сегодня, по прошествии многих лет, воспоминание о ночи, когда все пошло вопреки общим ожиданиям, ни у кого не изгладилось из памяти.
III
Herba voglio nоn existe ne anche nel giardino del re.[11]
Пьемонтская пословицаКаждый год в середине зимы мы посвящаем себя братскому единению. Наши музыкальные общества, общества взаимопомощи, пожарных, женская конгрегация слова Божия, все благотворительные организации, которые мы создали для своего развлечения, объединяют своих приверженцев (то есть весь город) на публичном балу. Он всегда происходит незадолго до Масленицы. Масленичной поре недостает серьезности. Маски, переодевания создают условия для сомнительных фантазий, которые (один раз из-за этого потом кусали себе локти) идут вразрез с тем, чего хотят добиться этим балом, то есть со всеобщим дружеским единством. Всегда находятся зловредные умы, которых эти великолепные добродетели согласия и братства оставляют равнодушными. В тот раз, на который я только что намекнул, когда назначили бал в самый разгар карнавала, иные посчитали весьма остроумным изготовить карикатурные и даже неприличные маски, изображающие особ из нашего высшего общества, причем сами эти особы там присутствовали и, должен сказать, были обряжены до смешного похоже на других людей, тех, кого они ненавидели. Таким образом, каждый мог увидеть свои рога на голове у соседа. Это очень неприятно. Демонстрация подобных сокровенных чувств — нечто совершенно противоположное тому, чего мы пытались достичь своим балом дружбы. Итак, его назначили, раз и навсегда, на начало второй половины января, ни в коем случае не позднее. В этот раз — на 18 января.
В том году дважды переносили день праздника. Я полагаю, эти подробности следует знать, чтобы лучше понять истинный характер торжества. Ночь дружбы, первоначально назначенную на 15-е, отложили до 17-го. Портниха наших дам оказалась не на высоте. Ничего нет приятней, чем сознавать, что кто-то столкнулся с непреодолимыми трудностями, особенно если при этом представляешь мысленно загубленный труд, потерянные денежки, истерики. Все это было по вине портнихи. И это составляло часть удовольствия, которое бал таким вот образом доставлял уже более трех недель. Предлоги для переноса были великолепны. Легко возразить, что ни хоровая капелла, ни муниципальный оркестр, ни пожарные, ни все остальные не могут быть отданы на произвол какой-то швейной машинки. По доброй воле никто на это не согласится. Но платья госпожи де К., госпожи Р., младшей М., барышень Т. были-таки отданы на произвол швейной машинки. Если бы все эти дамы не должны были со всей тщательностью окутать себя с головы до ног тафтой, атласами, шелками, чудесными творениями этой самой машинки, они сами весьма порадовались бы такой незадаче, но ведь дело касалось их собственных туалетов, а туалет священен. Эти дамы пользовались очень большим влиянием. Несмотря на все происки, они восторжествовали. Комитет сопротивлялся ровно столько, сколько требовалось, чтобы заставить вписать отсрочку в свой актив.
И вдруг новое осложнение: у «сливок» общества была своя портниха, а у обывателей — своя. Вот она-то и решила потешить свое тщеславие. Но с ней никто не собирался миндальничать; ей ответили бесцеремонным и категорическим отказом даже обсудить ее просьбу. После чего один из наших умников подметил такую небольшую деталь:
— Собираются ли, как обычно, проводить вещевую лотерею в перерыве между танцами? — Конечно, вам прекрасно известно, что это как раз самое важное. Вопрос сбора денежных средств стоит на первом месте. — Именно на это я и обращаю ваше внимание, — сказал умник. — Обыватели — они обыватели и есть, кто спорит, но они определяют численность и, кроме всего прочего, покупают по пять-шесть лотерейных билетов.
Умник еще много раз повторил слово «численность». Это было лишним: его и так поняли. Официально поменять дату отказались. Просто объявили с напускной непринужденностью, что по техническим причинам (это выражение мы начинали любить) бал состоится 18-го. И все. Пусть на сей раз все примут это к сведению.
Невозможно составить себе точное представление о лихорадочном возбуждении, которое предшествует нашему балу дружбы. Лотерейные выигрыши выставляются в витринах торговцев. Перед торжеством резко усиливалось снование взад и вперед ватаг ребятишек, которые ходили от двери к двери и от лавки к лавке выпрашивать призы для лотереи. Ибо следует сразу сказать, что этот розыгрыш существует исключительно за счет дарений. Сборщики и сборщицы пожертвований одеваются по-воскресному среди недели и выказывают большое рвение. Их пускают и на чердаки и в чуланы; это не те места, куда приятно забираться в праздничном наряде. (Таким образом, тысячи тайных самопожертвований сопутствуют нашему благородному предприятию.) Это очень ободряет.
На этот раз достаточно было взглянуть на витрины выставок, чтобы признаться себе: никогда еще дело не заходило так далеко. Это был полный успех. Все толпились на тротуарах, с сожалением отрывались от созерцания, да и то потому только, что дальше другие выставленные предметы также требовали внимания.
Украсили и городское казино. Это сделать было трудно, потому что оно расположено неудачно. Стоит наискось, рядом со скотобойней, на удаленной от центра улочке. Летом, из-за сброса крови и внутренностей, которые текут по канаве, в квартале дурно пахнет, однако в январе там вполне терпимо. Гораздо неудобней то, что фасад расположен по косой линии. По-настоящему невозможно на этой поверхности создавать, как того хотелось бы, чудеса декоративного искусства. В конце концов, вопреки всем трудностям, соорудили нечто из гирлянд плетеного самшита и бумажных фонариков.
Зато внутри казино осуществили большие преобразования. Там очень просторно. Это бывший амбар для зерна, который владельцы уступили городу ради куска хлеба. Его обустроили на манер миланского театра «Ла Скала», только, конечно, размером поменьше. Занавес там великолепен; его подарил пиротехник, который поставляет для нашего престольного праздника огненные «колеса» и материалы для фейерверка. На занавесе изображена хорошо выполненная мифологическая сцена. В этом театре играли всё: и «Корневильские колокола», и «Маскотту»,[12] и другие вещи.
Днем 18 января на улицах было необычайно оживленно. Потеплело, и шел дождь. Несмотря на сырую погоду, нескончаемые вереницы людей проходили перед лавками, где были выставлены лотерейные призы. Все заметили Жюли, которая пробиралась сквозь толпу и жадно разглядывала витрины. Она орудовала локтями, пока не пробивалась в первый ряд, и тогда прижималась носом к стеклу и, сложив ладони, как шоры у лошади, погружалась в созерцание.
Это в самом деле, как я и говорил, был самый богатый сбор пожертвований из всех, что когда-либо делались. Мадемуазель Милан (осмелюсь назвать ее имя) наконец-то пожертвовала свой знаменитый канделябр (после того, как три года подряд отказывалась его уступить). Ума не приложу, почему все так расщедрились. Я и сам заметил хитрую стеклянную игрушку с перетекающей жидкостью, происхождения которой, несмотря на все мое знание города, не смог угадать. (Потом я узнал, что ее пожертвовала почтовая служащая.) Я люблю эту маленькую мирную забаву. И мне очень хотелось заполучить этот предмет.
Но Жюли, казалось, искала напрасно. Я видел, как она прошла рядом со мной и устремилась к витрине универмага. Я последовал за ней, и мне стали интересны ее метания. Она была очень возбуждена. Задерживалась возле всех выставленных предметов, ни на кого не обращая внимания. В конце концов я потерял в толпе ее зеленый берет и коричневый плащ.
Я запаздывал. Мне очень нравится дождь, особенно зимою и в сумерках. Я встретил служащего мэрии. Он был весьма раздосадован. Вечерняя иллюминация была испорчена. Бумажные фонарики, заливаемые водой, отрывались от проволоки. Он собирался подобрать свечи. Мэр, похоже, был в сильном волнении. Бал имел для него большое политическое значение. Он любил восседать возле двери при свете фонариков.
Что до меня, то я обожаю, когда вечером накануне бала на улицах грязно. Я очень плохой танцор. Испачканные наряды и мокрые подошвы дают мне преимущество.
Я встретил г-на де К., который, как и я, прогуливался под зонтом.
— Ну что, — сказал он мне, — придет ли этот человек на сей раз?
Вместо ответа я тонко улыбнулся.
— Не будьте столь уверены, — заметил мне наш умник, — он мог бы явиться на бал, как на службу: по приказу; по приказу совести, разумеется.
