Шолом-Алейхем - Сендер Бланк и его семейка
— Ой, такой брат, один-единственный брат, как один глаз! Детки, молите бога, нашего великого, доброго, всемогущего бога, он все может, он может и мертвого воскресить! Ой, мой дорогой Сендер! Помнишь ли ты, как дорога была тебе Добриш, твоя единственная сестра? Помнишь ли, мой Сендер, как добра, как преданна я была, когда у тебя, не про наши дни будь сказано, дела шли не так хорошо, и я, Сендер, помогала тебе всем, чем только могла?! И ты обещал мне, если только бог пошлет тебе немного счастья, отблагодарить меня наилучшим образом?! И вот теперь, Сендер, ты, оказывается, забыл свою единственную сестру Добриш, преданную тебе, может быть, больше, чем другие, да простит тебя господь, как я прощаю мою обиду, Сендер! Твои дорогие детки, наверное, не оставят меня на старости лет, и кто-нибудь из них, может быть, и позаботится обо мне, твоей единственной сестре, горемычной и больной вдове, Сендер! Но я уповаю еще на того, чье святое имя недостойна произнести. Если найдутся у меня какие-нибудь заслуги пред престолом его, он еще пошлет тебе полное исцеление. Другие ждут, Сендер, твоей смерти, но я еще буду иметь счастье говорить с тобой и, бог даст, поведаю тебе обо всем этом в радостный час.
ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЙСТВИЕОно разыгрывается в закрытом помещении, куда мы никак не можем проникнуть. Мне удалось только разглядеть в окно нашу почтеннейшую мадам Ревекку Земель: с разрумянившимся лицом сидела она за круглым столом, опершись на свою прекрасную белую руку, и серые глаза ее задумчиво блуждали.
Одному богу известно, о чем думает сейчас эта благородная дама. Вокруг нее, как всегда, скрипя ботинками и засунув руки в карманы, вертится ее милейший супруг, прославленный Осип Земель. Он хочет подойти к Ревекке, хочет что-то сказать ей, но, как видно, не решается…
А где наш Маркус, самый молодой из наследников? Может быть, только он один и сидит у изголовья отца? Весьма вероятно, что Маркус абсолютно забыл о себе и не отходит от смертельно больного отца. Все может быть на этом свете, и мы не должны залезать в душу каждого. Дайте вашу руку, читатель, и уйдем из этого дома. Радостей, как видите, этой ночью мы не найдем здесь… Дай нам бог созерцать более веселые, более приятные сцены!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой наша история приобретает совсем иной характер
Черные тучи надвинулись на дом Сендера, страшная ночь распростерла свои крылья: божья кара постигла Бланка и всю его семейку. Но… к чему мы будем себя обманывать? Вы, вероятно, прочитали уже достаточно романов и, вероятно, хорошо знакомы со всеми приемами и уловками романиста, который ведет и ведет вас, и вы думаете, что находитесь на верном пути, но вдруг — стоп! Ваши нервы натянуты, как струны, вами овладели трепет и страх. Нет, господа! Я плохой романист и тайн не люблю: наш возлюбленный герой не умер, хотя очень легко можно было устроить, чтоб он умер, как умирают многие под пером автора, то есть утонув в капле чернил. Но, спрошу вас, велика ли штука загубить чужую жизнь? Надо иметь совесть, милые мои друзья, и надо входить в положение. Сендер Бланк действительно написал завещание, исповедался, благородно простился со своей семьей, но умереть ему хотелось не больше, чем нам с вами.
— Ну? Что я говорил? Кто прав? Не говорил ли я вам, что должен наступить кризис, — туда или сюда?! Благословение и хвала господу за то, что — сюда!
Так сказал преданный доктор Клигер, таким спокойным голосом, что тетя Добриш расплакалась, как малое дитя, и, держа руки над головой, растолкала всю публику и бросилась в кабинет к больному.
— Ой, пустите меня, пустите меня, пустите меня! Пустите меня к нему! Я хочу на него посмотреть собственными глазами! Я хочу на него посмотреть! Пустите меня! Пустите меня!
Тут знакомые вам персонажи переглянулись, а наш очаровательный пересмешник Осип Земель так наступил Маркусу на ногу, что тот даже вскрикнул от боли. Вся семья собралась вокруг больного Сендера, который воскрес из мертвых. Поздравляю!
— Что вы скажете о моем муже? — звонила по всему городу добрая докторша. — Что вы скажете? Не правда ли, за такого доктора можно бога молить? Воскресил мертвого! Что? Может быть, нет? Что, я спрашиваю вас, стоит человеческая жизнь? Вот человек живет, а вот — тьфу!
И добрая докторша сморкается и вытирает глаза, и все добрые женщины сморкаются и вытирают глаза.
* * *О, как прекрасно, как восхитительно, как сладостно наблюдать хоть издали такую идиллию, когда вся семья увивается вокруг больного, который был так тяжело болен и перенес кризис, пропотел, выжил, а теперь начинает приходить в себя, понемножку становится человек-человеком, начинает снова жить, жить среди всех этих преданных, милых, верных друзей. А те глядят ему в глаза и наглядеться не могут, как будто не видели его двадцать лет, как будто он возвратился из дальних странствий, и каждый бежит его приветствовать, в глазах каждого он приобретает особую симпатию, и что бы он ни сказал, все полно мудрости. Все хлопочут вокруг него, но больше всех — жена. Мне кажется, что женщины и созданы для того, чтобы плакать, когда мы больны, и радоваться, и носиться вокруг нас, когда мы выздоравливаем.
У автора этой книги есть товарищ, очень близкий друг, пролежавший в жару три недели. Когда он начал приходить в себя и я пришел его навестить, меня встретила в передней его жена, нежное создание, так преданное ему, как только добрая, верная жена может быть преданна своему мужу через три года после свадьбы.
— Ну, как себя чувствует наш молодец?
— О, он только что съел три ложки супу, целых три ложки супу!
И молодая женщина залилась слезами.
— Я не понимаю, о чем тут плакать, если человек съел три ложки супу? Уверяю вас, через несколько дней он сможет съесть гораздо больше, чем три ложки, и не только супу, но и борща, и даже что-нибудь лучшее, чем борщ!
— О, вы не знаете! Вы не знаете! Три дня тому назад он меня уже почти не узнавал! А его речь? Нет, вы не знаете!..
— Право, стыдно вам сейчас плакать! Радоваться вы должны, радоваться! Смеяться, петь, танцевать, а не плакать!
— Что вы, разве я плачу? — спросила меня эта наивная женщина, а слезы все лились из ее прекрасных глаз, и жалко было, что эти глаза так взмокли и покраснели.
— Ой, осторожно, осторожно! — закричала она, когда я слегка пожал руку товарища. — Садитесь здесь, в стороне, вот стул. Вы можете, не дай бог, нечаянно задеть больного рукой или ногой.
Она стала на колени у его изголовья и начала с ним говорить, как с младенцем, который лежит еще в колыбельке и сучит ножками.
— Ну, крошечка? Чего ты хочешь? Как себя чувствуешь, крошечка?
А «крошечка» лежал, запрокинув голову, нежился и капризничал, как малое дитя.
Когда я хотел немного поговорить с товарищем о наших делах — ведь он был уже в добром здоровье, — эта странная женщина положила ручку на рот мужа, другой — закрыла мне рот и не дала произнести ни слова.
Когда я пришел в другой раз, не успел еще я снять галош, как жена выбежала мне навстречу со сжатыми кулаками, словно хотела уложить на месте.
— Что с?..
— Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! Ш-ш-ш! Он спит. Только что уснул. Ш-ш!
— Спит? Ну и пускай спит на здоровье! Пускай…
— Ш-ш-ш-ш-ш-ш! Ой, я прошу вас, ш-ш-ш-ш!
На лице ее было написано столько жалости и мольбы, что мне пришлось ретироваться. И зачем нарушать сладкий сон моего счастливого товарища, которому, сознаюсь, в эту минуту я очень завидовал!
Одним из таких благословенных мужей, на долю которого выдало вкусить подобное счастье, когда он выздоровел и встал с постели, был, без сомнения, наш уважаемый Сендер Бланк. Первый, кому суждено было лицезреть его, был наш бравый Фройка. Дрожащими руками Фройка начал одевать своего хозяина, и, когда дело дошло до золотых часов с массивной цепью, из груди его вырвался тяжкий вздох.
С большой торжественностью появился наш герой в столовой и сел за обед, окруженный всей своей родней. При взгляде на детей и внуков Сендер так размяк, что начал смеяться, шутить и расспрашивать каждого поочередно. Этим он развеселил весь дом. Все начали рассказывать, как были испуганы и потрясены, получив тревожную телеграмму. А Ревекка даже расплакалась. Отец ее успокаивал:
— Что ты плачешь, дочка? Ведь я уже здоров, глупенькая!..
— Да, папочка! — отвечала преданная дочь. — Но я вспоминаю, в каком тяжелом состоянии я тебя застала, и сердце у меня разрывается… Ах, папочка!..
— Не плачь, дурочка! Бог смилостивился, и я могу сидеть со всеми за столом, есть и пить, как все люди. Благодарение богу, дурочка!
— Не сглазить бы! — вставила свое слово и тетя Добриш.
— Когда еще я смогу увидеть вас, деточки? — растроганно обратился Сендер ко всей семье. — Все вы разъедетесь, каждый в свой город, и я снова останусь один! Ах, если бы я мог оставить вас здесь, у себя, — и Сендер обвел вокруг себя большими руками, как наседка, укрывающая крыльями цыплят.
