Юрий Крымов - Танкер «Дербент»
Голос у боцмана высокий, задушевный, певучий. Басов с удивлением покосился на огромный коричневый кадык боцмана, распиравший воротник его бушлата, и сказал уверенно:
– Скоро углубим дно – тогда до самой Астрахани танкеры без перегрузки пойдут.
Догайло усмехнулся в усы, оглядел собеседника с кротким сожалением и медленно снял фуражку. Ветер зашевелил редкий примятый пух на его яйцевидном черепе.
– Все-то вам легко, все-то вы можете. Только и до вас, я полагаю, образованные люди над этим голову ломали, да отступились. А причина здесь – наносы вредные да течения, которые всю вашу работу уничтожат и фарватер песком затянут. Нет, не быть по-вашему! – закончил он торжествующе и еще раз оглядел Басова степенно и неодобрительно.
Басову не хотелось спорить. Он молча двинулся по мостику.
На заводе у Басова были все-таки свои люди. На заводе были сборщики, и бригадир Ворон, и маленький токарь Эйбат. На судне много отделений, камер, машин. На судне много людей и специальностей. Но на судне у Басова нет своих. Он еще приглядывается к окружающим, но под его взглядом лица скучнеют, зрачки суживаются, исчезают под ресницами. Люди растекаются перед ним, вялые, непостижимо похожие друг на друга. Их исполнительность кажется фальшивой, их серьезность – насмешливой. Молча, как во сне, движутся они в узких проходах машинного отделения, глотают горячий воздух и присаживаются где попало. Молча вертят штурвалы, и бугроватые мышцы вздуваются на их мокрых спинах. Перед сменой вахты они сбиваются на верхней площадке, слушают его объяснения и разглядывают его, как заморское диво. Иногда он появляется незаметно и видит, как покачивается, сидя на корточках и мурлыча себе под нос какую-то ерундовую песню, моторист Гусейн или как разговаривают мотористы Козов и Газарьян, устало тараща на свет глаза, обведенные кольцами копоти:
– Да разве это народ? Их разогнать бы ко всем чертям и набрать новых.
– Эх, милый! Да разве это моряки?
Они сладко поддакивают друг другу, словно они двое и есть настоящие моряки, которых не хватает на «Дербенте». Они лгут друг другу, лгут себе. На самом деле они давно махнули рукой на тонно-мили и на обороты двигателей…
Из открытых кранов хлещут на палубу потоки воды. Струи разбегаются, темнея и обрастая мохнатой пылью. Матросы скользят по мокрой стали, с трудом толкая перед собой швабры, обмотанные набухшим тряпьем. Между ними, как суетливый челнок в основе, ходит Догайло. Матрос Хрулев, свежевыбритый, с гитарой под мышкой и папиросой, заложенной за ухо, взобрался на корму. Он отбросил со лба белобрысый вьющийся чуб и щипнул струны.
Доктор спросит, чем больна…
Семерых люблю одна…
Эх, милаха!
Басов прошелся до юта. Машинально следил он за чайкой, кружившей над волнами. Вот птица снежно-розовым комом упала вниз и чиркнула крылом по воде. Матрос Хрулев рванул в последний раз визгливо ахнувшие струны, зевнул и равнодушно оглядел Басова.
Здесь, под монотонный гул моторов, у входа в машинное отделение, Басов представил себе этот маленький мирок, ограниченный синей каймой горизонта, крошечный и бесцветный, как чьи-то заплывшие глазки, где каждый примирился с собственным ничтожеством, но презирает за него других: «Эх, милый, разве это народ!»
На заводе Басов считался хорошим организатором, но завод жил до него и живет без него, здесь же все надо было начинать с самого начала. Как? И его мутило от бессилия, от бесплодных попыток двинуть дело. Но стать равнодушным, успокоиться, запереться в каюте он не мог. Какая-то цепкая долька его мозга, надорванная и оглушенная усталостью, все ныла не переставая, как ушибленное место: действовать, повернуть все по-новому, удержав людей на стоянке, перебрать двигатели, поднять обороты…
4
Евгений Степанович Кутасов, стоя у окна своей каюты, наблюдал, как жена раскладывала на столе покупки: пачку журналов, бутылки вина, кофе.
Сквозь полуопущенную штору мерцали огни города. Иногда их заслоняли плотные клубы дыма, словно облака падали на землю и вползали по улицам в город.
– Тебе привет от Солнцевых, – сказала Наталья Николаевна, – и еще от Дынника, и от Симочки с мужем. Ты слышишь меня, Евгений?
С пристани доносились крики и скрежет крановых цепей. По стеклу бродили тени, длинные и лохматые, как паучьи лапы. Люди, которых назвала жена, все были старые сослуживцы по отделу учета.
– Милые люди, – сказал Евгений Степанович растроганно, – передай же им, Наташа, передай…
Кто-то торопливо пробежал снаружи по коридору и постучал в дверь.
– Кто это? – спросил Евгений Степанович. – Чего надо?
– Все приготовлено к погрузке, Евгений Степанович, шланги поставили… Разрешите наливать?
– Наливайте.
Евгений Степанович постоял минуту в нерешительности перед дверью, трогая задвижку. Шаги удалялись в конец коридора. Внезапно Евгений Степанович распахнул дверь и крикнул вдогонку:
– Постойте, дружок! Спросите Касацкого. Он на вахте, Касацкий, его и спросите.
– Есть… спросить Касацкого, – донеслось в ответ.
Наталья Николаевна внимательно наблюдала мужа.
После небольшой паузы она спросила:
– Кто такой Касацкий, Евгений?
– Как тебе сказать, – Евгений Степанович подумал немного. – Касацкий – первый помощник. Он уважает меня, и мы понимаем друг друга. Что в нем приятно, так это врожденное чувство такта и большая культура. Кажется, на него можно положиться. Вот и выкручиваемся вдвоем в этом бедламе.
– Я потому спросила тебя, – сказала Наталья Николаевна, – что мне кажется, будто у вас не все ладно.
В дирекции поговаривают насчет «Дербента»… Не слишком ли ты доверяешь людям, Евгений?
Кутасов оглянулся на дверь, потом на окно. Его лицо разом изменилось, утратив старческое благообразие. Появилась зыбкая страдающая улыбка, морщины у рта выразили обиду и усталость.
– Я сам немного обеспокоен, дружок, – заговорил он, таинственно понижая голос, – мне иногда кажется, что вокруг меня действительно что-то происходит. Все эти люди… пока я вижу их и говорю с ними, мне не верится, что они могут обмануть меня. Но когда я остаюсь один…
– Не волнуйся. Когда ты один?..
– Все выглядит иначе. Я не так доверчив, как кажется. Вчера мы радировали о неблагоприятной погоде, потому что безобразно опаздывали. Никакой особенной погоды не было, – так, небольшой ветер. Касацкий мастер уговаривать, и он всегда берется составлять такие телеграммы. Но на этот раз вышло нехорошо…
Наталья Николаевна вскипела:
– Зачем же ты согласился, чудак? Ведь нехорошо, ведь подло? Зачем ты поддался!
– Ч-ш-ш… не кричи, пожалуйста. Ну, согласился, потому что неудобно в самом деле. Черт знает, отчего опоздали! Почему-то долго не подавали баржи на рейде. Плохо работали насосы. Это не по моей части… И вообще у нас все идет вяло, какой-то всеобщий упадок. Отдел кадров поторопился с набором команды. Очень неудачный состав.
Он помолчал и уныло поковырял ногтем пятнышко на рукаве.
– Все надоело, Наташа, а пуще всего постоянная тревога. Набрали рвань, галахов, кабацких заправил. Судно новое, масса механизмов, в трюмах горючий груз. Кажется, крикни кто-нибудь «пожар» – сердце лопнет!
Помполит болен, Касацкий выкручивается, старший механик Басов старается подтянуть мотористов. Кстати, этот человек невзлюбил меня, не понимаю за что. Кажется, уж со всеми я ласков, для каждого в запасе доброе слово. А он смотрит волком и едва отвечает на вопросы. Касацкий говорит, что он ненормальный, но это неверно. Может быть, он наблюдает за мной… Так ты сказала, будто какие-то ходят слухи?
В зеркале напротив увидел Евгений Степанович свое постаревшее и печальное лицо. Ему стало вдруг до слез жалко себя: ведь обманывают, пакостят, распускают слухи, а ему ничего не надо, и он всем желает добра. Виноват ли он, что не знает дизелей и насосов, что он деликатен, не умеет быть резким с людьми?
Евгений Степанович чувствовал приближение того размягченного настроения, которое бывает у него только в присутствии жены и которое всегда кончалось мягкими самообвинениями с его стороны и протестами – с ее.
– Я не способен насиловать чужую волю, Наташа, – начал он жалобно. – Я страдаю от конфликтов и испытываю удовольствие, когда уступаю в чем-нибудь человеку. К несчастью, жизнь требует иного…
Он ожидал возражений, утверждающих линию его характера и освобождающих его от недовольства собой. После этого он чувствовал бы себя легко, как ребенок, который выплакался на груди у матери. Но Наталья Николаевна вдруг заторопилась.
– Чуть не забыла, – сказала она, вставая, – держу в руках и держу. Чистый платок, Евгений, возьми-ка!
Она пригладила его волосы и поцеловала. Она торопилась, словно боясь, что он может заговорить опять.
– Все обойдется как-нибудь, – сказала она кротко. – Пожалуйста, не забывай на ночную вахту надевать тулуп. Ночи все еще очень холодные. Пора. И знаешь, Евгений, мне кажется, что тебе следует сейчас пойти на мостик…
