Ёсида Кэнко-Хоси - Записки от скуки
— С вашего позволения, с ключом «земля», — ответил тот.
— О, вы уже блеснули ученостью! На сегодня довольно и этого. Больше вопросов не имею!
За этими словами последовал такой взрыв смеха, что лекарь поспешил ретироваться.
CXXXIII
Можно ли любоваться лишь вишнями в разгар цветения и полной луной на безоблачном небе? Тосковать по луне, скрытой пеленой дождя; сидя взаперти, не видеть поступи весны — это тоже глубоко волнует своим очарованием. Многое трогает нас и в веточках, что должны вот-вот распуститься, и в садике, что осыпается и увядает.
В прозаических вступлениях к стихам пишут: «Я пришел любоваться цветами, а они давным-давно осыпались» — или: «Не пришел любоваться цветами из-за такой помехи». Чем это хуже вступления: «Любуясь цветами…»? Мне понятно пристрастие к любованию осыпающимися цветами или луной, что клонится к закату, но подчас встречаются безнадежные глупцы, которые говорят: «Осыпалась эта ветка и та. Нынче уже любоваться нечем».
Все на свете имеет особенную прелесть в своем начале и в завершении. А любовь между мужчиной и женщиной — разве она в том только, чтобы свидеться? Любовь — это когда с горечью думаешь, что время прошло без встречи; когда сожалеешь о пустых клятвах; когда одиноко проводишь долгие ночи; когда думаешь лишь о любимой, далекой как небо; когда в пристанище, заросшем вокруг камышом, тоскуешь о былом.
Глубже, чем полная луна на безоблачном небе, что глядится вдаль на тысячи ри, трогает за душу лунный серп, взошедший в предвестье близкого рассвета. Ничто не чарует более, чем бледный луч его, когда он проглядывает сквозь верхушки криптомерии в диких горах или спрятался за быстро бегущую стайку туч, что брызжет на нас мимолетным дождем. Когда лунный свет переливается на увлажненной листве буков и дубов, он проникает в сердце, он приносит тоску по душевному другу, по столице.
Но вообще-то луна и цветы заслуживают не только любования. Ведь даже думать о них весной, не выходя из дому, а лунной ночью затворившись в спальне, сладко и привлекательно.
Благовоспитанный человек никогда не подаст виду, что он страстно увлечен чем-то, у него не заметишь интереса к чему-либо. Но кто бурно изливает чувства по всякому поводу, так это житель глухого селения. Он проталкивается, пролезает под самое дерево, усыпанное цветами; уставившись на цветы, глаз с них не сводит; пьет сакэ, сочиняет стихотворные цепочки рэнга, а под конец, ничтоже сумняшеся, ломает для себя самую крупную ветвь. В источник он погрузит руки и ноги; по снегу он непременно пройдет, чтобы оставить следы, — ничем он не может любоваться со стороны.
Очень странное зрелище являют подобного рода люди, когда они наблюдают за празднеством.
— Зрелище слишком запаздывает, — говорят они, — и пока нет нужды оставаться на помосте, — после чего идут в помещение, пьют сакэ, закусывают, развлекаются игрой в иго и сугороку, а караулить процессию оставляют на помосте человека, и как только он закричит: «Идет!» — все вскакивают, будто у них раскрошилась печень, и наперегонки, чуть не сбивая друг друга с ног, взлетают на помост, толкаются, колыша бамбуковую штору пред помостом, впиваются в улицу глазами: как бы чего не пропустить! — о каждом посплетничают: кто да что. А когда процессия проходит, говорят: «Теперь до следующей» — и спускаются вниз. Вероятно, главное для них — поглазеть на что-нибудь, и только.
Вельможный житель столицы, напротив того, вид имеет сонный и на это как следует не смотрит. Молодые люди низшего сословия, те, кто является сюда исполнять обязанности, или те, кто сопровождает кого-нибудь, никогда не высунутся до неприличия вперед; никто из них не рвется без толку глазеть на зрелище.
Мальва, которой увешано вокруг все без разбора, прелестна, но, пока еще не наступил рассвет, все сгорают от любопытства: чьи повозки, что прибывают сюда под покровом темноты; гадают, чья, интересно, та, а чья эта. И вот уже можно распознать и бычников и слуг. Любуясь на то, как прибывают самые разнообразные экипажи и люди — то изящные, то пышные, не заскучаешь.
По мере того как спускаются сумерки, и повозки, выстроенные рядами, и люди, стоящие тесной толпой, начинают куда-то исчезать. Вскоре толпа редеет, стройные ряды повозок приходят в беспорядок, приезжие разбирают себе для устройства на ночлег бамбуковые шторы и циновки, а все вокруг утихает и смолкает. Размышлять над этим, узнавать здесь прообраз мирской суеты и бренности. В этом тоже таится очарование. Наблюдать за главной дорогой столицы — это наблюдать за праздником. Среди тьмы людей, что ходят взад-вперед перед помостом, встречается такое множество знакомых, что кажется, будто даже во всем мире людей не так много, как здесь. Но если мы решим, что сами должны будем умереть только после того, как потеряем их всех до одного, то этого нам долго ждать не придется.
Когда, наполнив водой большой сосуд, мы сделаем в нем крохотное отверстие, то, как бы ни скудно капала из него вода, если она будет сочиться беспрерывно, в конце концов должен будет иссякнуть. В столице полно народу, и не бывает дня, когда бы кто-нибудь не умер. И не всегда по одному или по двое в день. В иные дни не только на Торибэно и Фунаока, но и на другие кладбища приносят очень много усопших, а таких дней, когда бы никто не умирал, не случается. Следовательно, не бывает и случаев, когда бы изготовленные гробы остались лежать без спроса.
Смертный час — он приходит нежданно, невзирая на то что ты молод, что еще полон сил. Поразительно еще, как мы избегали его до сих пор. Разве можно хотя бы на минутку легкомысленно отнестись к этой жизни?
Это похоже на фигуру под названием «пасынки», которую сооружают из шашек. Пока эти шашки выстраивают в ряд, никто не знает, какую именно взять первой, но как только, отсчитав нужное число, одну из них берут, мы сразу видим и остальные, а отсчитав еще и еще раз, начинаем вытаскивать шашки одну за другой, пока их не останется вовсе.
Когда воин, идущий в сражение, знает, что смерть его близка, он забывает о семье, забывает и о самом себе. Очень недолговечен и тот, кто, покинув суетный мир, затворившись в хижине, сплетенной из травы, и мирно наслаждаясь ручейком и камешками на дне его, считает, что все это обойдет его стороной. Разве не может враг по имени быстротечность, то есть смерть наша, нагрянуть в глубину спокойных гор? Глянуть в лицо смерти отшельник может наравне с воином, не покидающим ратного стана.
CXXXIV
Один вельможа, считая, что коль скоро празднества прошли, то оставшиеся мальвы никому не нужны, приказал убрать все их стебельки, что были развешаны на шторах в его доме. Такие поступки я всегда считал продиктованными безвкусицей, но так как здесь был человек с тонким пониманием, я подумал: «А может быть, так и следует?» Однако Суо-но-найси[184] писала
Хоть и висят они,
Но уже бесполезны
Все вместе
На шторах
Увядшие мальвы цветы.
(Хоть и тоскую я,
Это уже бесполезно —
Вместе с любимым
Ничем нам не любоваться,
День нашей встречи далек.)
Стихи эти, посвященные увядшим лепесткам мальвы, висящей на шторах спальной, вошли в сборник стихов поэтессы. Кроме того, в пояснении к одной старинной песне сказано: «Ее послали, прикрепив к увядшей мальве».
В «Записках у изголовья» написано: «То, что дорого как воспоминание — засохшие листья мальвы». Мне эти слова кажутся бесконечно близкими. Камо-но Тёмэй в «Повести о четырех временах года»[185] также писал:
На яшмовых[186] шторах остались
От праздника мальвы цветы.
Как же можно без сожаления выбросить вон цветы, которые даже при увядании вызывают такие чувства? Поскольку говорят, что целебные кусудама,[187] висящие на занавесях в знатных домах, меняют на хризантемы в девятый день девятой луны, то и ирисы следует оставлять до праздника хризантем. После кончины Бива — августейшей супруги — кормилица Бэн[188] увидела, что ирисы и целебные шары на старинных шторах завяли. Она произнесла:
Здесь корни ириса висят,
Не к этому случаю сорванные.
Фрейлина Ко-но-дзидзю[189] в ответ ей сложила такие стихи:
Стебли ириса
Все те же, что и прежде…
CXXXV
Деревья, которые хочется иметь возле дома, — это сосна и вишня. Из сосен хороша и пятилистница. Цветы хороши простые. Прежде махровые вишни разводили лишь в столице Нара, а в наше время они распространились очень широко. Цветы вишни с горы Ёсино и «ближняя левая» вишня[190] — относятся к простым.
Махровые же вишни принадлежат к особому сорту. Они навязчиво причудливы. Лучше их не сажать. Поздние сорта вишни также лишены интереса: цветы, попорченные гусеницами, неприятны.
