Кнут Гамсун - Последняя отрада
Однако Синяя игла как бы дразнила адвоката и не давала ему покоя; он указывал фрекен Торсен на нее, когда они стояли на дворе, прищелкивал языком, и глаза его с вожделением устремлялись на эту иглу.
- Господи, мне стоит только посмотреть на нее, как у меня начинает кружиться голова, и я падаю,- сказала фрекен Торсен.
Адвокат воспользовался удобным случаем и поддержал ее, обняв рукой за талию.
Это зрелище произвело на Солема в высшей степени неприятное впечатление, да и вообще он высмотрел себе все глаза, подглядывая за этой парочкой. Раз как-то после обеда он решительно подошел к фрекен Торсен и спросил:
- Я знаю другую дорогу, хотите,- я покажу вам ее сегодня вечером?
Произошло всеобщее замешательство, фрекен Торсен несколько смутилась, но потом ответила:
- Дорогу? Нет, спасибо.- И она обернулась к адвокату и, уходя с ним, сказала: - Нет, на что это похоже!
- Что на него нашло?- удивился адвокат.
Солем отошел в сторону и улыбнулся, заскрежетав зубами.
Вечером Солем повторил эту сцену. Он подошел к фрекен Торсен и сказал:
- А я все насчет той дороги… пойдем мы, что ли? Но, как только фрекен Торсен увидала, что Солем направляется к ней, она сейчас же круто повернулась и хотела уйти. Однако Солем не останавливался ни перед чем, он пошел вслед за ней.
- Вот что я скажу тебе,- ответила, наконец, фрекен Торсен, останавливаясь,- советую тебе перестать быть наглым по отношению ко мне, иначе тебя выгонят отсюда…
Однако Солема не так-то легко было выгнать. Ведь он был проводником и носильщиком для туристов, а кроме того единственным постоянным работником в усадьбе. Наступала пора косьбы и под его присмотром должны были работать. Нет, Солема нельзя выгнать. К тому же другие дамы очень любили его; уже одна только могущественная фру Бреде могла спасти его единым словом. Весь пансион у нее в кармане.
Так из отставки Солема ничего не вышло, но с этих пор он стал держать себя несколько приличнее и вежливее. Однако он испытывал, конечно, те же мучения. Раз как-то около полудня он стоял в сарае, и я увидал, что он топором делает надрез поперек ногтя своего большого пальца.
- Что ты там делаешь?- спросил я.
- Да так, ничего, я только делаю метку,- ответил он с хитрой улыбкой.- Когда ноготь вырастет до этой метки, то…
Он остановился.
- Что тогда?
- Да просто меня уже здесь больше не будет,- ответил он.
Но я догадался, что он хотел сказать что-то другое, и я постарался выспросить его.
- Дай-ка посмотреть твой палец. Пометка не очень далека от конца ногтя; в таком случае тебе уже не долго оставаться здесь.
Он пробормотал:
- Ноготь растет очень медленно.
И он, насвистывая, ушел из сарая, а я принялся колоть дрова.
Немного спустя я опять увидел Солема; он шел по двору с кудахтающей курицей подмышкой. Он подошел к кухонному окну и спросил:
- Это из этих кур надо было взять?
- Да,- ответили ему из кухни.
Солем вошел в сарай и попросил у меня топор: ему надо было отрубить курице голову. Да, видно было, что он исполняет самые разнообразные обязанности, он был и швец, и жнец, и в дуду игрец,- одним словом, он был незаменим.
Он положил курицу на колоду и прицелился, но с курицей не так-то легко было справиться, она вертела головой и извивала шею, словно змея. Она перестала даже кудахтать.
- Я чувствую, как сильно бьется у нее сердце в эту минуту,- сказал Солем.
Но вот он улучил момент и опустил топор. Голова курицы валялась на полу; но Солем продолжал еще держать тело курицы, которое трепетало в его руках. Все это произошло так мгновенно, что перед моим взором все еще были соединены две отдельные части курицы, мой разум не мог примириться с таким странным, таким диким разъединением. Прошла секунда или две, прежде чем я мог отдать себе отчет в том, что произошло, и в том, что я вижу: эта отрубленная голова красноречиво говорила об ужасном факте и казалось, будто она не верит тому, что произошло, она приподнялась слегка от пола, как бы для того, чтобы показать, что в сущности все обстоит благополучно. Наконец Солем выпустил из рук тело курицы. Одно мгновение оно лежало спокойно, потом сделало судорожное движение ногами, приподнялось от земли и начало трепыхать крыльями, и безголовая курица ткнулась одним крылом в стену, потом в другую, оставляя позади себя кровавые следы, пока, наконец, не упала и не осталась лежать на месте.
- Я все-таки слишком рано выпустил ее из рук,- сказал Солем.
И он пошел за другой курицей.
ГЛАВА XVIII
Я возвращаюсь к смелой мысли отпустить Солема. Правда, если бы его отпустили, то в санатории не случилось бы катастрофы; но кто стал бы в таком случае швецом и жнецом у нас? Поль? Но ведь Поль, как я уже упоминал, валялся в своей каморке, и он предавался этому занятию все больше и больше, и уже совсем перестал показываться на глаза своим пансионерам, если не считать тех случаев, когда он ошибался в своих расчетах и сверх ожидания натыкался на нас.
Однажды вечером он шел по двору. По всей вероятности, он думал, что все гости уже улеглись, так как он потерял всякий счет времени; но мы сидели на дворе, так как было темно и тепло. Заметив нас, Поль немного подтянулся и, проходя мимо, поклонился нам; потом он подозвал к себе Солема и сказал:
- Не смей больше делать таких прогулок через горы, не предупредив меня об этом. Ведь я сидел и писал в своей комнате. Заставлять Жозефину таскать багаж, слыханое ли это дело.
Поль пошел дальше. Но ему показалось, вероятно, что надо поважничать еще больше; он повернулся и спросил:
- Почему ты не позвал на помощь одного из моих торпарей?
- Они не хотели,- ответил Солем - они окучивали картошку.
- Не хотели?
- Эйнар отказался.
Поль задумался на минуту.
- Так вот какие они! Ну, пусть лучше они так далеко не заходят, а то я прогоню их с их участка.
Тут в адвокате заговорила его профессия, он спросил:
- А разве они не купили своих участков?
- Да,- ответил Поль,- но ведь имение, кажется, принадлежит мне. А это что-нибудь да значит, хе-хе-хе. Пожалуй, я имею право сказать свое словечко, здесь в Рейса, хе-хе-хе…- и он вдруг стал серьезен и сказал коротко Сожму- в следующий раз ты скажешь мне.
После этого он опять направился в лес.
- Он слишком пристрастился к влаге, наш добрый Поль,- заметил адвокат.
Никто не ответил ему на это.
- В Швейцарии никогда ни один хозяин санатории не бродил бы в таком виде!- заговорил опять адвокат.
Наконец, фру Бреде тихо ответила:
- Его так жалко. Прежде он никогда не пил.
К адвокату сейчас же вернулось его добродушие и он сказал:
- Надо будет хорошенько поговорить с ним.
* * *Но вот наступило время, когда Поль трезв с утра до ночи: к ним в пансион приехал негоциант Бреде. На флагштоке взвился флаг, всеобщее смятение, ноги Жозефины под юбками так и мелькали и слышно было только: брррр… Господин Бреде появился в сопровождении носильщика, его жена и дети вышли ему далеко навстречу, хозяева также вышли встречать его.
- Здравствуйте!- приветствовал он нас, широко размахнув своей шляпой и сразу побеждая нас всех.
Это был толстый, большой, добродушный человек, веселый, жизнерадостный, какими бывают состоятельные люди. Он сразу сделался нашим общим другом.
- Ты надолго приехал к нам?- спросила одна из его дочек, вешаясь на него.
- На три дня.
- Только-то!- воскликнула его жена.
- Только-то?- повторил он с улыбкой.- Это вовсе уж не так мало, мой друг; для меня три дня - очень большой срок.
- Но не для меня и не для детей, - заметила она.
- Итак, я пробуду с вами целых три дня,- продолжал он.- Должен себе сказать, что я принужден был проявлять громадную активность, чтобы позволить себе хоть на этот срок быть пассивным, ха-ха-ха.
Господин Бреде бывал здесь уже раньше и знал дорогу к дому, который занимала его жена. Он сейчас же велел подать себе сельтерской воды.
Вечером, когда девочки улеглись, господин Бреде и его жена присоединились к нам в гостиной. Он принес с собой для нас, мужчин, виски, и потребовал сельтерской. Для дам он припас вина. Вышел маленький праздник; господин Бреде умел занимать общество, и все мы были очень довольны. Этот мягкотелый человек совсем притих и пришел в утомление в то время, как фрекен Пальм играла на фортепиано народные песни. И нельзя сказать, чтобы он думал только о себе и ленился: среди разговора он вдруг встал, пошел на двор к флагштоку и спустил флаг.
- С закатом солнца флаг полагается спускать,- сказал он.
Раза два он уходил также посмотреть, спят ли девочки. Вообще видно было, что он очень любил детей. Он владел фабриками и санаториями и еще многим, многим другим, но, несомненно, больше всего он гордился тем, что владеет этими детьми.
Один из бергенцев постучал о рюмку и сказал спич.
