Джон Апдайк - Кролик, беги
– Птичье, птичье, – повторяет Тотеро. Он озабочен. Он все время потирает ухо.
– Иволга! – вне себя от радости восклицает Кролик. – Средняя школа «Иволга». В Ориоле. Такой маленький разбросанный городишко, дело было в начале спортивного сезона, так что было еще тепло, и на полях торчали копны кукурузы вроде вигвамов. И вся школа пропахла сидром, помню, вы еще насчет этого острили. Вы мне велели не принимать все это близко к сердцу, мы приехали попрактиковаться и вовсе не должны их расколошматить.
– У тебя память лучше, чем у меня, – говорит Тотеро.
Официант возвращается, и Тотеро, не дожидаясь, пока ему подадут, берет стакан прямо с подноса.
– Ну вот, – продолжает Кролик, – мы приходим и начинаем играть, а там эта пятерка фермеров топчется по площадке, и мы с ходу набираем пятнадцать очков, и я ничего не принимаю близко к сердцу. А на сцене сидит всего десятка два зрителей, и игра эта вовсе не зачетная, все это не важно, и у меня появляется такое удивительное чувство, будто я могу все на свете, и мне надо только бегать просто так, пасовать и больше ничего, и вдруг я вижу, понимаете, вижу, что действительно могу все на свете. Во второй половине я делаю всего каких-нибудь десять бросков, и каждый мяч летит прямо в корзину, не то что ударяет в обод, а даже и не задевает, будто я камушки в колодец бросаю. А эта деревенщина носится туда-сюда, они все мокрые, а запасных у них всего только двое, но наша команда не в их лиге, так что им тоже все равно, и единственный судья наклоняется над краем сцены и заговаривает с их тренером. Средняя школа «Иволга». Вот так, а потом их тренер приходит в раздевалку, где переодеваются обе команды, достает из шкафчика кувшин сидра и пускает по кругу. Неужели вы не помните? – Как странно, даже смешно, почему-то они никак не могут понять, что в этом было такого особенного. Он снова принимается за еду. Остальные уже поели и теперь выпивают по второй.
– Да, сэр, Как-вас-там, вы и вправду милый мальчик, – говорит Маргарет.
– Не обращай внимания, Гарри, – замечает Тотеро. – Шлюхи всегда так разговаривают.
Рука Маргарет, оторвавшись от стола, пролетает мимо ее тела и бьет его прямо в зубы.
– Один – ноль, – хладнокровно произносит Рут.
Все происходит так тихо, что китаец, который убирает со стола тарелки, не поднимает головы и явно ничего не слышит.
– Мы уходим, – объявляет Тотеро и пытается встать, но натыкается бедром на край стола, застревает и стоит ссутулясь, как горбун. От удара рот его чуть-чуть скривился, и Кролик отводит глаза от этой двусмысленной болезненной смеси бравады, стыда и, что еще хуже, гордости, скорее тщеславия. С искаженных кривой ухмылкой губ слетают слова:
– Вы идете, дорогая?
– Сукин сын, – отзывается Маргарет; однако ее крепкое, как орешек, тельце выскальзывает из кабинки, и она оглядывается посмотреть, не оставила ли она сигарет или кошелька. – Сукин сын, – повторяет она, и в невозмутимости, с какой она это произносит, есть что-то даже красивое. Вид у них с Тотеро теперь более спокойный, решительный и как бы даже суровый.
Кролик хочет выскочить из-за стола, но Тотеро поспешно кладет ему на плечо руку; твердое прикосновение этой тренерской руки Кролик, сидя на скамейке, частенько ощущал незадолго до того, щепок по спине отправлял его на баскетбольную площадку.
– Нет, нет, Гарри. Оставайся. Не все сразу. Пусть наша грубость тебя не смущает Ты бы не мог дать мне на время машину?
– Что? Мне же без нее никуда не попасть.
– Да, да, ты прав, ты совершенно прав. Прости, пожалуйста.
– Да нет, я хотел сказать, что если она вам нужна... – Ему не хочется одалживать автомобиль, который принадлежит ему лишь наполовину.
Тотеро это понимает.
– Нет, нет. Нелепая идея. Спокойной ночи.
– Обрюзгший старый болван, – говорит ему Маргарет.
Взглянув на нее, Тотеро суетливо опускает глаза. Гарри видит, что она права, Тотеро и вправду обрюзг, лицо его искривилось, как спущенный баллон. Однако этот баллон смотрит на Кролика, словно распираемый какой-то важной мыслью, тяжелой и бесформенной, как вода.
– Куда ты денешься? – спрашивает Тотеро.
– Все будет о'кей. У меня есть деньги. Я возьму номер в гостинице, отвечает Кролик. Отказав Тотеро, он хочет, чтобы тот поскорее ушел.
– Дверь моей обители открыта, – говорит Тотеро. – Правда, там всего одна койка, но можно сделать матрас...
– Нет, нет, – резко возражает Кролик. – Вы спасли мне жизнь, но я не хочу садиться вам на шею. Все будет хорошо. Я и без того не знаю, как мне вас благодарить.
– Мы еще побеседуем, – обещает Тотеро; рука его дергается и как бы случайно шлепает Маргарет по заду.
– Я готова тебя убить, – говорит ему Маргарет, и они удаляются.
Похожие со спины на отца с дочерью, они минуют стойку, возле которой шепчется с девушкой-американкой официант, и выходят сквозь стеклянную дверь, Маргарет впереди. Словно так и надо, словно они – деревянные фигурки, входящие и выходящие из старинного барометра.
– Господи, в какой же он скверной форме.
– А кто в хорошей? – интересуется Рут.
– Хотя бы вы.
– Вы хотите сказать, что у меня хороший аппетит?
– Послушайте, у вас какой-то комплекс насчет того, что вы такая большая. Вы совсем не толстая. Вы пропорционально сложены.
Она смеется, потом умолкает, смотрит на него, снова смеется, берет его обеими руками за плечо и говорит:
– Кролик, вы истинно христианский джентльмен.
От того, что она назвала его по имени, его обдает волнующим теплом.
– За что она его ударила? – спрашивает он и хихикает, боясь, что ее руки, лежащие у него на плече, игриво ткнут его в бок. Ее крепкая хватка не исключает такой возможности.
– Ей нравится бить людей. Однажды она ударила меня.
– Наверняка вы сами напросились.
Она убирает руки и кладет их обратно на стол.
– Так ведь и он напросился. Ему нравится, когда его бьют.
– Вы его знаете?
– Она мне про него рассказывала.
– Это еще не значит, что вы его знаете. Эта девка глупа.
– Что верно, то верно. Вы даже и представить себе не можете, до чего она глупа.
– Еще как могу. Я женат на ее двойняшке.
– Уу-у! Женат.
– Слушайте, что вы там говорили насчет Ронни Гаррисона? Вы его знаете?
– А что вы там говорили насчет того, что вы женаты?
– Да, я был женат. И до сих пор женат.
Он жалеет, что заговорил об этом. Огромный пузырь, сознание чудовищности его положения теснит ему сердце. Так бывало в детстве, когда, субботним вечером возвращаясь домой, он вдруг осознавал, что все кругом деревья, мостовая – все это жизнь, единственная, неповторимая действительность.
– Где она?
Этого еще не хватало – попробуй-ка ответить на вопрос: куда могла пойти Дженис?
– Она, наверно, у своих родителей. Я только вчера ее бросил.
– А, так это просто отпуск. Вы ее не бросили.
– Да нет, пожалуй, бросил.
Официант приносит им блюдо кунжутных пирожных. Кролик на пробу берет одну штуку, он думает, что они твердые, и с удовольствием ощущает, как сквозь тонкую оболочку семян проступает мягкое тягучее желе.
– Ушли совсем ваши друзья? – спрашивает официант.
– Не беспокойтесь. Я заплачу, – отвечает Кролик.
Китаец поднимает свои вдавленные брови, морщит в улыбке губы и уходит.
– Вы богатый? – интересуется Рут.
– Нет, бедный.
– Вы и вправду собираетесь ночевать в гостинице?
Оба берут по несколько пирожных. На блюде их штук двадцать.
– Да. Сейчас я расскажу вам про Дженис. Я не собирался ее бросать до той самой минуты, когда я от нее ушел. Мне вдруг стало ясно, что иначе и быть не может. В ней пять футов шесть дюймов, она смуглая...
– Не желаю про нее слушать. – Голос Рут звучит решительно; когда она, закинув голову, вглядывается в светильники на потолке, ее разноцветные волосы приобретают однородный темный оттенок. Волосам свет льстит больше, чем лицу, – на обращенной к Гарри стороне ее носа из-под пудры проступают какие-то пятна или прыщи.
– Не желаете, – говорит Кролик. Пузырь скатывается с груди. Раз это никого не беспокоит, почему это должно беспокоить его? – О'кей. О чем мы будем говорить? Сколько вы весите?
– Сто пятьдесят.
– Да вы же просто крошка. Второй полусредний вес. Кроме шуток. Кому нужна кожа да кости? Каждому фунту вашего веса просто цены нет.
Он болтает просто так, от радости, но что-то в его словах заставляет ее насторожиться.
– Уж очень вы умный, – замечает она, поднимая к глазам пустой бокал. Это плоская вазочка на коротенькой ножке вроде тех, в каких подают мороженое на пижонских вечеринках по случаю дня рождения. Бледные дуги отраженного света проплывают по ее лицу.
– Про свой вес вы тоже не желаете говорить. Гм. – Отправив в рот еще одно пирожное, он ждет, чтобы прошло первое ощущение острого вкуса желе. Ладно, переменим пластинку. Что вам требуется, миссис Америка, так это «чудо-терка». Сохраняет витамины. Снимает излишек жиров. Один поворот пластмассового винта – и вы можете натереть морковь или наточить карандаши вашего супруга. Годится на все случаи жизни.
