Маркиз Сад - Занимательные истории, новеллы и фаблио
Я, дрожа, с трудом едва различаю эти роковые знаки: о великий Боже... это писал мой возлюбленный, это он предал меня! Вот что содержало это страшное письмо; слова его кровавыми ранами запечатлены в моем сердце:
«Я совершил безумство, полюбив Вашу сестру, милостивый государь, и опрометчивый шаг, обесчестив ее. Я желал все исправить. Снедаемый раскаянием, я собирался упасть к ногам Вашего отца, признать себя виновным и попросить руки его дочери. Я был уверен в согласии моего отца и был готов отдать себя в Ваше распоряжение. В миг, когда я принимал эти решения, своими глазами, собственными глазами я увидел, что имею дело с женщиной легкого поведения, которая, прикрываясь свиданиями, на которые она являлась якобы с честными и чистыми намерениями, осмеливалась в то же время утолять отвратительные желания грязного распутника. Так что, милостивый государь, не ждите от меня никакого удовлетворения: я Вам больше ничего не должен, ничего не могу предложить Вам, кроме отказа от обязательств, а ей – кроме неизменной ненависти и глубокого презрения. Посылаю Вам адрес дома, куда сестра Ваша отправлялась распутничать, дабы Вы, милостивый государь, смогли удостовериться в истинности моих утверждений».
Едва кончив читать эти зловещие слова, я пришла в ужас...
«Нет! – причитая, рвала я на себе волосы. – Нет, жестокий, ты никогда меня не любил! Если бы хоть намек на чувство согревал твое сердце, разве ты вынес бы свой приговор, не выслушав меня, разве мог бы предположить меня виновной в таком преступлении, зная, что я обожаю лишь тебя одного?.. Коварный, это твоя рука толкнула и низвергла меня в лапы палачей, желающих отнимать у меня жизнь день за днем, понемногу... И умираю, не оправданная тобой... умираю, презираемая тем единственным, кого я люблю. Я не оскорбила его умышленно, а была лишь обманутой жертвой... О нет, нет, это слишком бесчеловечно, я этого не вынесу!»
В слезах я бросилась к стопам моих братьев, умоляла их прислушаться ко мне или прекратить брать мою кровь по капле, а лучше убить меня сразу.
Они согласились выслушать меня; я рассказала им свою историю; однако они не отказались от своего стремления погубить меня, не поверили мне и стали обходиться со мной еще хуже, чем прежде: осыпав меня градом ругательств и наказав двум женщинам строго-настрого исполнять их распоряжения под страхом смерти; они покинули меня, холодно заверив, что надеются больше никогда не встретиться со мной.
Когда они удалились, старухи, поставленные стеречь меня, подали мне хлеб и воду, заперли комнату и вышли. Теперь я, по крайней мере, оказалась одна и, имея возможность отдаться раздиравшему меня отчаянию, почувствовала себя менее несчастной. Первым моим побуждением в порыве горя было разбинтовать руки, чтобы умереть от потери крови. Однако страшная мысль об уходе из жизни, не будучи оправданной моим возлюбленным, была мне настолько невыносима, что я не смогла решиться на такой шаг. Стоит чуть успокоиться – и приходит надежда... это утешительное чувство, всегда рождающееся посреди невзгод, божественный дар природы, уравновешивающий и смягчающий их... «Нет, – говорила я себе, – я не умру, не повидав его, – вот чего мне стоит добиваться, вот ради чего стоит жить. Если он станет упорствовать, считая меня виновной, – я еще успею умереть и сделаю это хотя бы без сожалений, ибо, если я навсегда утрачу его любовь – что за радость в такой жизни!»
Укрепившись в своем решении, я постараюсь воспользоваться любой возможностью, чтобы вырваться из ненавистного заключения. Четыре дня я утешала себя этой мыслью. Но вот две тюремщицы вошли ко мне пополнить запасы моей провизии и в то же время отнять те немногие силы, что вливались в меня. Они снова пустили мне кровь из обеих рук и ушли, оставив меня на кровати неподвижной. На восьмой день они снова появились; я упала к их ногам, моля о пощаде, и они сделали мне кровопускание лишь из одной руки. Так прошло два месяца, в течение которых я подвергалась кровопусканию то из одной, то из другой руки раз в четыре дня. Сила моего темперамента в союзе с возрастом и безудержным желанием ускользнуть от страшного приговора поддерживали меня. Хлеб, который я ела после кровопусканий, чтобы восстановить здоровье и чтобы быть в состоянии выполнить задуманное, пошел мне на пользу. И в начале третьего месяца мне, к счастью, удалось пробить стену, ведущую в незапертую соседнюю комнату. А потом я убежала из замка. Я пыталась дойти пешком до дороги, ведущей в Париж, когда силы окончательно оставили меня. Это случилось в том месте, где я была обнаружена вами и где вы, сударь, оказали мне помощь, за которую я всегда буду вам искренне признательна и о продлении которой осмеливаюсь умолять вас, надеясь, что вы передадите меня в руки отца моего. Без всяких сомнений, его обманули, ибо он никогда не стал бы столь безжалостно выносить мне приговор, не позволив мне попытаться доказать мою невиновность. Я сумею убедить его, что проявила слабость, однако он прекрасно поймет, что я была не настолько виновна, как это может выглядеть со стороны. И тогда вашими стараниями, сударь, вы не только подарите жизнь несчастной, которая будет вечно благодарить вас, но и вернете честь семейству, несправедливо считающему ее похищенной.
– Мадемуазель, – произносит граф де Люксей, с необыкновенным вниманием слушавший повествование Эмилии, – невозможно видеть и слышать вас, не приняв в вас самого живого участия. Вы, пожалуй, были не столь виновны, как дали основание предполагать. Однако в своем поведении вы были неосмотрительны, и вам невозможно не признаться в этом.
– О сударь!
– Послушайте меня, мадемуазель, прошу вас, послушайте опытного человека, искренне желающего вам служить. Поступок вашего возлюбленного ужасен; этот человек не просто несправедлив – он жесток. Ему непременно следовало увидеться с вами и объясниться. Можно оставить женщину, если нет никакой возможности восстановить былое. Но не выдавать ее семейству, не бесчестить, не толкать ее столь недостойно на расправу тем, кто хочет погубить ее, не подстрекать их к мести... Я бесконечно порицаю поведение того, кого вы нежно любите. Однако братья ваши повели себя во всех отношениях еще более отвратительно и жестоко. Так могут действовать лишь палачи. Ваши провинности не заслуживают подобных наказаний. Никогда еще оковами не удавалось ничего поправить. В таких случаях следует лишь смолчать, но не лишать виновных ни крови, ни свободы. Эти мерзкие средства куда более позорят тех, кто ими пользуется, нежели их жертвы. Все равно ничего уже не изменить – возникает лишь взаимная ненависть, и дело приобретает огласку. Как бы ни была драгоценна честь сестры, жизнь ее в наших глазах стоит еще дороже. Честь может быть восстановлена, но не пролитая кровь. Поведение ваших братьев, следовательно, представляется настолько чудовищным, что обязательно будет наказано, если подать жалобу в правительство. Однако нам не стоит пользоваться такими методами, ибо они уподобили бы нас вашим преследователям, желавшим поднять шум вокруг того, о чем следует умолчать. Итак, я буду действовать совсем иначе, чтобы помочь вам, мадемуазель, но предупреждаю, что смогу это осуществить лишь на следующих условиях: во-первых, вы записываете мне точные адреса вашего отца, вашей тетушки, Берсей и человека, к которому вас привела Берсей; во-вторых, мадемуазель, вы без всяких отговорок называете мне интересующее вас лицо. Эти сведения совершенно необходимы, и не скрою, что я ничем не смогу быть вам полезен в чем бы то ни было, если вы станете упорствовать в нежелании раскрыть мне имя, которое я должен знать.
Сконфуженная Эмилия принимается за точное исполнение первого условия и, передавая графу адреса, говорит, заливаясь краской стыда:
– Значит, вы требуете, сударь, чтобы я назвала вам моего соблазнителя.
– Непременно, мадемуазель, без этого я ничего не смогу предпринять.
– Хорошо, сударь... Это маркиз де Люксей...
– Маркиз де Люксей! – воскликнул граф, не сумев скрыть волнения, охватившего его при имени сына. – Он был способен на такое, он... – И, придя в себя, граф решительно закончил: – Он искупит свою вину, он загладит ее, вы будете отомщены... даю вам слово, прощайте.
Удивительное возбуждение, в которое повергло графа последнее откровение Эмилии, чрезвычайно поразило страдалицу. Она испугалась, что допустила какую-то бестактность, тем не менее слова, брошенные графом перед уходом, несколько ободрили ее. Но, не ведая, в чьем доме она находится, и не понимая взаимосвязи всех фактов, Эмилия не могла распутать этот клубок. Ей оставалось только терпеливо ожидать результатов действий, предпринимаемых ее благодетелем. Заботы, которыми она постоянно была окружена, окончательно ее успокоили и убедили, что все способствует ее благополучию.
Она смогла полностью в том удостовериться, когда на четвертый день после данных ею разъяснений увидела, как граф входит в ее комнату, ведя за руку маркиза де Люксея.
