Хачатур Абовян - Раны Армении
Стоим мы на морозе, дрогнем, а он, знай, дует в свою зурну, — да ты играй там, где пляшут, милый ты человек, а то, коли тут на пустом месте дуть, никто тебе монетки не даст, никто не похвалит.
Ну, староста, поздравляю: вот мы и к дому твоему подходим. Ты, сват Арутюн, не обижайся. Пускай слова мои об горы да об камни стукнутся, унеси их ветер, на все четыре стороны. А коли обиделся, испей воды холодной, чтоб сердце остыло, — прошу я тебя.
Твоя голова, что гора. Дождь, снег, град ли пойдет, молния ли ударит — тебе нипочем. Мы и сами знаем, что ты дело говоришь, но как тут быть, коли крестьянское слово ни во что не ставят?
Горожанин, — тот тепло устроился, молчит, пьет себе чай, какое ему дело, хоть бы камня на камне не осталось.
Всяк свою шапку поправляет, свою голову чешет. А открой рот, так земли напихают, глаз открой — пылью засыплют. Коль собака своего хозяина не признает, — кому ж сказать? Скажи, кому? Есть у тебя крупка, — так ты ее своим курам дай, есть зерно — неси на свою мельницу. Коли и ты способен, отточи нож и налетай со своего боку. На свете кругом грабеж да обман, а дрянной человек — что ослиный палан. Нет, брат, живи себе да пируй: благо масленица, в голове не прояснится! Ну, иди вперед, а я за тобой…
3Так, подталкивая один другого, приглашая проходить, таща друг друга за руку либо за рукав, ввалились они наконец в дом старосты:
— Благословен бог! Благословенны бобы да горох! Слава изюму господню, всем сердцам — по своим местам, а нашим перстам — так в масло, валяй, петуха на село навьючивай!.. — и, нагнувшись, вошли в теплую часть дома.
Дурной будет, кто не скажет им: — Дай вам бог, хорошо начать, хорошо кончить!
Давайте станем теперь возле двери их теплого саку и понаблюдаем, как пируют наши старейшины. Но что ж поделаешь, коли не позволяют стоять за дверьми? Будь ты вовсе чужим человеком, или даже иноплеменником, — все равно, таков у них обычай: без тебя куска в рот не положат, не пойдешь, рассердятся и разойдутся, пожалуй, по домам.
Войти что ли? Не съедят же нас?
Нет, если и целый год прогостишь у них, все будут они водить тебя из дома в дом, угощать и доставлять тебе всякие развлечения. А на масленицу — да ежели и целый караван зайдет ненароком в село, так вернут его с дороги, и будут тебя держать, и слуг твоих, и лошадей, и сами будут обо всем заботиться, не разбудят тебя, с места не потревожат — до того они гостеприимны!
Айда! Поп коня, погоняй да в конюшню загоняй!.. Зайдем, значит! Отведаем того-сего, поедим плову, покушаем плову, — но только приложи платок к носу, чтоб тамошний дух до сердца, не дай бог, не дошел.
Поторопишься — успеешь сесть, а нет — так стой. Раз на раз не находит, бывает, что и не при чем останешься!
Теперь пойдет шум-гам, кутерьма — всё перепутается. А ты старайся держать голу в руке, а шапку на голове, — не то выйдешь наружу без шапки, — вот тебе и насморк. Ну, коли не будешь меня слушаться, — накажи тебя бог!
В саку было жарко, как в бане! С одной стороны тлеет кизяк, и несет от него жаром, с другой — запах от быков, коров да лошадей, — голова раскалывается, точно ее сверлит кто.
Как вошли гости, с голодным желудком да со слабой головой, с замерзшими руками, ногами, как ударил им в нос густой пар да черный кизячный дым, — все нутро у них так и перевернулось.
Кто зажимал рот, кто — глаза, кто живот себе сдавливал, кто нос затыкал, — а иные закуривали трубку — авось, думали, полегче станет, избавятся хоть малость от этого несносного смрада! Кто чихал, кто кашлял, а кто икал, да так, что и сердце и легкие зараз наизнанку выворачивались. Что ни нос — барабан, что ни глотка — зурна, что ни живот — то тебе бубен. Как закашляют — так и лицо и борода порыжеют. Чихают — словно дождь идет. Брызги летят во все стороны, — не спрашивают, где у кого лицо или рот, глаза или брови, забывают вовсе, что все это тоже господом богом создано.
Многие, за неимением платков, утирали нос полой, либо сморкнутся рукой — да об стенку размажут. А иные с такой силой втягивали носом, что и дым, и пар, и навозный дух, и пыль всякая клубами вверх по носовым ходам подымались и до самого мозга докатывались.
В это время супруга бедняги-хозяина тоже не захотела ударить лицом в грязь, подобрала подол, утерла нос и вышла сказать гостям «доброе утро» и приветствовать их с приходом.
Услыхав такой кашель да чихание, она из вежливости открыла наружную дверь, чтобы вонь и дым хоть немножко вон вышли. Но, право, уж лучше, чтоб она руку себе сломала, чем дверь открывать!
Как только дверь скрипнула, все повскакали с мест, и кто без шапки, кто волоча шубу, зажимая нос и глаза, ни на что не глядя, бросились во двор малость освежиться, не разобрав, что у них под ногами, до того дымно и чадно было в саку. Толчея случилась неописуемая.
Они думали, ветер распахнул дверь и не заметили жены бедного нашего хозяина, затолкали ее совсем и сшибли с ног. Поднялся шум, крик. А когда обернулись — батюшки светы! — не знали, смеяться ли, плакать ли, или на помощь бросаться: жена хозяина тем временем, вся как есть, угодила в смоляной карас с жидким навозом, точно в адский котел, так что и свободного места не осталось. И нос, и щеки, и лачак, и минтану — все перемарала, можно сказать, до неприличия в благоуханной жиже.
При этом шуме несчастная женщина, думая, что руки у нее чистые, поднесла пальцы ко рту, — опустить немножко ошмаг, чтоб вздохнуть свободно, — но не дай бог врагу твоему, что с ней приключилось! — сладенький кусочек теплого коровьего, а, может, и буйволовьего, попал ей в рот — тут уж кто не позабудет и святое причастье, и крест, и евангелие! Плевки и всякие скверные слова так и посыпались из ее вымазанных коровьим дерьмом уст.
Наш тугодум-староста до тех пор предполагал, что это телята сорвались с привязи и подняли возню и что хозяйка хочет водворить их на место. Но как взглянул на дверь… Боже ты мой! — дом обрушился на его седую голову!
Староста закричал, заревел, как медведь лесной, и, лупя по головам каждого, кто попадался ему под руку, бросился спасать свою сударыню из этого ада, но… — да ослепнет сатана! — запутался ногами в шубе, да и чебурахнулся, шлеп-шмяк, наземь!
Что тут с ним стряслось, — не дай бог врагу твоему! Он так завяз всем ликом в том же скотском медовом горшке, так вымазал себе и глаза, и брови, и рот, и нос, и бороду, что тысяча опытных банщиков за всю жизнь свою не смогли бы столь искусно и прельстительно окрасить их хной.
Сердобольная хозяйка, как увидела позор супруга, позабыла про свое горе и тронулась было с места — помочь своему старику. А старик только одного хотел: чтобы хоть немножко поднять голову с этой сладкой подушки и избавить сударыню свою от срама. Но руки их не сошлись, они как-то столкнулись задами и… — надо бы хуже, да нельзя! — по второму разу шлепнулись в ту благовонную жижу, да так, что и две пары буйволов их оттуда с трудом бы вытащили!
— Ах ты, несчастный! Да похоронить мне тебя! Чего это вздумалось тебе сюда лезть! Мало тебе моего позора, сам захотел туда же. Это тебе не финик, чтоб самому есть, а другому не давать, — чего ж ты надрывался? Пропади ты пропадом! Ничего сделать толком не умеешь, осла ткнуть и то не можешь. Да отвратит от тебя лицо свое и церковь, и обедня, и хлеб, и скатерть, и масленица, и пост! Мы с тобой свою масленицу справили, а эти все пусть убираются, куда хотят, ко всем чертям! Ногу бы им вовремя сломить, чтоб порога нашего не переступали! Что же это с нами случилось! На весь-то мы свет опозорились. Вот это мука, так мука. Теперь что мы, что наш рассыльный Котан, — кто угодно будет на нас зубы скалить…
— Ах ты, старая ведьма! Мало мне своего горя? А ты меня еще с другого боку грызешь! Что язык развязала, за зубами не держишь? Замолчи, а то так ногой пну, что зубы свои проглотишь. Каждый день, небось, с дерьмом возишься, кизяк готовишь, вот и отведай его! Чего ты ко мне пристала? Кабы ты сама тут не искалечилась да живехонько бы вскочила, оба мы были бы от беды избавлены. Что женщина, что яйцо сырое — тронь, расплющется. Кто до женщин охотник, я бы им такое сказал… много слов на язык приходит, да обратно уходит… Господи-боже, прости ты меня грешного, — горе да и только! Вот попали в беду!.. Ну, собирай пожитки, вставай и убирайся, — да на глаза мне больше не попадайся!..
Слушая эти слова, гости так смеялись, так хохотали, что у них сердце под самое горло подкатилось, а у иных ноги стали, как дряблая сыромятная кожа. Кто же при виде такого забавного зрелища закроет глаза и не рассмеется? Гости и сами того не хотели, но — проклятье злобному сатане! — так уж дело обернулось.
Как бы там ни было, гости, держась за животы и прикрывая рот рукою, тоже подступили к хозяину, желая ему помочь. Но он, ворча под нос, с руками, ногами в «хне», сам поднялся и отправился на свое место.
Столько зрелищ случилось, столько событий произошло, — а рассыльный Котан ничего еще не знал. Тут как раз поднялся весь этот шум и гам: — Эй! Неси воды, помогай! Хозяин с хозяйкой задохлись!
