Роберт (2) Стоун - В зеркалах
«Перевоспитывают»,— подумал Рейнхарт, вспомнив слова Фарли.
Что ж, не так-то уж плохо; могло быть куда хуже. Прикручивать колпачки — не слишком вдохновляющее дело, но работа в тепле, а не на холоде, и хорошо, что ночная,— не даст околачиваться на улицах.
Главное, надо передохнуть и снова начать действовать. У него ведь остался костюм, упрятанный в чемоданчик, и к тому же Фарли посулил ему какое-то настоящее дело, участие в какой-то политике. У химиков он будет получать доллар в час минус плата, за стирку. Если пить только пиво и работать субботу и воскресенье, можно выколачивать двадцать пять в неделю, а если ничего не пить, то, может, и все тридцать пять. В прошлом году было время, и довольно долгое, когда он обходился горячим душем на ночь и пачкой сухого печенья. Вот он сейчас в белом комбинезоне, с гаечным ключом в руке, а ни один человек с гаечным ключом в руке и в белом комбинезоне не может быть в разладе с окружающим миром. Если можно будет стибрить этот комбинезон, он его стибрит. Это будет для него костюм-аноним. Отличный плащ-невидимка: в белом комбинезоне можно появиться где угодно.
Безусловно. Ведь вряд ли когда-нибудь он сможет снова действовать.
Но сейчас он был молодцом. Ему даже хотелось есть, а это можно считать на редкость хорошим признаком. Нельзя сказать, чтоб ему особенно хотелось выпить,— если только, конечно, не держать это в мыслях подолгу.
Часа два он возился с колпачками и старался ни о чем не думать. Теперь он часто останавливался, глядел по сторонам, потом быстро набрасывался на громоздившиеся пластмассовые бутыли; все сильнее хотелось есть и от теплого запаха мыла, от мерного стука насосов у цистерны клонило ко сну. Можно было подумать, что производство мыла требовало полной тишины: никто не открывал рта, кроме мастера, который время от времени обходил ряды, что-то коротко бросал одному или другому и снова исчезал.
Один раз где-то пришлось остановить конвейер — появился мистер Юбенкс, в дальнем конце помещения поднялись шум и беготня.
— Почему остановка? — зарявкал громкоговоритель.
Рейнхарт вскинул глаза: молодые люди в окошке сурово глядели на неподвижный конвейер. Через минуту-две громкоговоритель выкрикнул какое-то имя, рабочий в белом вошел вслед за мастером в металлическую дверь, и оба возникли в таинственном окне. Последовал краткий разговор — снизу это смотрелось, как пантомима: рабочий стоял, угрюмо понурив голову, а один из молодых людей, не глядя на него, быстро шевелил губами. Потом и рабочий и мастер исчезли и внезапно появились внизу.
«Как в кино»,— подумал Рейнхарт, глядя па окошко. Молодые люди за стеклом были на одно лицо, оба светловолосые, подстриженные ежиком, оба примерно его возраста, нельзя сказать чтобы симпатичные, но очень чистенькие; наверно, мыло получают бесплатно.
Они — техники. Что ж это за техники? Какая у них, собственно, там техника?
Рейнхарт задумался, а пластмассовые бутыли тихонько проплывали мимо. Немного погодя ему стало казаться, будто один из техников начал к нему приглядываться, а однажды он поймал себя на том, что улыбается молодому человеку слева. Тот ответил ему озабоченным взглядом, и Рейнхарт бросился к своим колпачкам.
Техники вечно стоят за стеклом и наблюдают за тобой — так было и на радиостанциях. Почему-то представлялось, что они там и живут, в этих стеклянных кабинках, невзирая на отсутствие комфорта и санитарных удобств. Но, разумеется, они там не жили, они жили в домах черт знает на каком расстоянии от города, там, где живут все чистенькие молодые люди.
Он вдруг спохватился, что мыло его одолевает. Пластмассовые Бутыли громоздились, налезали друг на друга, толкались, стараясь пробить себе дорогу, словно охваченные паникой беженцы, ряды их расстраивались на ходу. Одна бутыль свалилась на пол и бесшумно покатилась по бетону; он поднял ее и увидел, что конвейер остановился. «Ох, так твою»,— выругался про себя Рейнхарт и обернулся: вдоль ряда уже бежал мастер. Но он почему-то не остановился возле Рейнхарта, а промчался мимо, засвистел в белый пластмассовый свисток и помахал рукой, сзывая людей. Рабочие из одного ряда с Рейнхартом потянулись за ним. Рейнхарт сбросил бутыли с мылом в наклеечную машину и пошел за остальными.
Они прошли в комнату с серыми кафельными стенами, где на пластиковых столах лежали груды сандвичей с копченой колбасой и стояли бутылки содовой. Пристроившись на краю скамьи, Рейнхарт сразу набросился на еду. Он уже почти насытился и размышлял о том, как существенно, чтобы копченая колбаса была со свежим хлебом, и вдруг почувствовал на себе взгляд высокого человека с кудлатой, неровно подстриженной рыжей шевелюрой — он неприязненно смотрел на сандвич, который Рейнхарт подносил ко рту.
— Стукач,— произнес рыжий.
Сидевшие за столом замерли, потом молча поднялись и, забрав сандвичи и бутылки, отошли к серой стене.
— Стукач,— повторил рыжий.— Ты стучал в «Анголе» и здесь стучишь, да?
— Мы с вами незнакомы,— сказал Рейнхарт, кладя сандвич на стол.— Вы меня с кем-то путаете.
За смежным столом белесый юнец с вытатуированным сердцем на руке обернулся и замотал головой, прожевывая сандвич.
— Это не он, Мамбрей,— сказал он, проглотив еду.— То другой.
— Ты же сказал, что он,— произнес Мамбрей, не отрывая глаз от Рейнхарта.— Ты же на него показал.
— Ага,— сказал малый.— Того типа зовут Тибодё. Он еще на лестнице шмыгнул назад. Это не тот тип.
— А тебя как зовут? — спросил Мамбрей.
— Я Рейнхарт.
— Его Рейнхартом зовут,— сказал белесый паренек, передвигаясь с недоеденным сандвичем за стол Рейнхарта.— Я его знал в «Анголе». Он никакой не стукач.
Люди, евшие у стены, вернулись и сели к столу. Мамбрей вышел в коридор и оглядел лестницу снизу доверху.
— Ну как, Рейнхарт? — спросил белесый паренек.— Давно вышел?
— Я там не был,— сказал Рейнхарт.— Пока что. Меня сюда из миссии послали.
— Брось,— сказал паренек,— разве мы не встречались в «Анголе»?
— Нет.
— Ты ведь янки, верно?
— Жил когда-то в Нью-Йорке.
— А, в Нью-Йорке! Там до черта блатных, верно? И банды все время дерутся, стенка на стенку, и друг друга подкалывают перышком, да?
— Да,— сказал Рейнхарт.— Все время.
— Меня зовут Дорнберри,— сказал паренек.— А кличка моя — Сынок. Я пробирался в Нью-Йорк, когда меня сцапала полиция. Я сидел с одним типом, так он говорил — мое счастье, что я туда не попал. Он говорил, у меня кишка тонка и мне не вытянуть. Они б меня сразу пришили.
— Может, это их счастье, что ты туда не попал.
— Может, и правда, а? Ты что, только сегодня начал?
— Первый день,— сказал Рейнхарт.— А ты?
— Ну, я-то уж скоро месяц. Дождусь, пока выйдет мой срок — один день за два. Тогда подамся в Нью-Йорк.
— Они тут здорово носятся с этим перевоспитанием, верно? Интересно, с какой это радости?
— Так это же фабрика М. Т. Бингемона,— сказал Дорнберри.— Слыхал про такого?
— Слыхал,— ответил Рейнхарт.— Он, кажется, женат на какой-то киноактрисе? Глория — как ее? Я думал, он делает арахисовое масло.
— Масло,— с добродушной снисходительностью сказал Дорнберри,— арахисовое масло — это одна кроха из бингемоновых дел. Он все что хошь делает и всем до капли владеет. Говорят, эту фабрику он открыл специально, чтоб таким, как мы, помочь. Тебе еще не рассказывали? И ничего про План М. Т. Бингемона ты не слыхал?
— Нет,— сказал Рейнхарт.
— Ну так они еще тебе задурят голову, когда пойдешь в кассу. Там один дядька тебя будет вербовать в Легион.
— В Иностранный легион?
— Ха,— сказал Дорнберри.— Иностранный! Нет, брат, это у них такая штука, куда они всех хотят затащить, там разные лекции, да военная муштра, и всякая белиберда. Это входит в перевоспитание. Патриотическая штука.
— Патриотическая? — переспросил Рейнхарт.— Должно быть, это занятно.
— По мне муть все это. Но они всегда записывают в Легион тех, кто из тюряги вышел.
— Дело серьезное,— заметил Рейнхарт.— Это тоже входит в План М. Т. Бингемона?
— Точно. Ты сам прочтешь. Тебе дадут книжечку, там все есть.
— Здесь все на перевоспитании? Вся смена?
— Примерно. Тут, понимаешь, три сорта субчиков. Одни — те, что вышли из «Анголы» и исправительных лагерей вроде меня. Потом — алкаши-подзаборники вроде тебя. И еще психи после сумасшедшего дома — таких они много сюда берут, если не буйные.
— А как насчет баб? — спросил Рейнхарт.— Он их тоже берет на работу?
— Ну да, берет, но нам их не видать, только если уволишься, да, может, случайно где столкнешься. Они где-то внизу, а что они там делают, понятия не имею. Пойдешь в коридор, увидишь — там даже дверь на лестницу зарешечена, чтоб ты носу туда не совал.
— Ну и ну,— сказал Рейнхарт.
Дорнберри пошел к окошку в кухню выпрашивать еще сандвич; Рейнхарт встал и решил осмотреть столовую. Сидевшие за столами люди в белом вскидывали на него глаза, когда он проходил мимо. Рейнхарт приветливо кивал.
